мылом в наклеечную машину и пошел за остальными. Они прошли в комнату с кафельными стенами, где на пластиковых столах лежали груды бутербродов с сыром и колбасой и стояли бутылки с минеральной водой. Пристроившись на краю скамьи, Валентин сразу набросился на еду. Он быстро насытился и размышлял о том, как существенно, чтобы колбаса была со свежим хлебом — в отличие от сыра, например, который вполне можно поглощать сам по себе… и вдруг почувствовал на себе взгляд невысокого человека с хитрой физиономией — того самого Мокрицына. Он неприязненно смотрел на сэндвич, который Валентин подносил ко рту. Ну и черт с тобой, подумал Валентин.
Но Мокрицын подошел.
— Помнишь меня? В Крестах вместе сидели. Я же Колесо. Тебя сюда братва сосватала, да?
— Ты путаешь, я там не был, — сказал Валентин. — А сюда меня из «Братства» послали.
— Брось, — сказал Мокрицын-Колесо, — разве мы не встречались в Крестах?
— Нет.
Колесо толкнули сразу с двух сторон: мол, видишь, не хочет человек прошлое вспоминать, и он нехотя сдался:
— Ну как скажешь. А я, значит, Мокрицын Серега, Колесо, обращайся, если что потребуется, я знаю, ты мужик стоящий.
Валентин неопределенно пожал плечами. Тот все не унимался:
— Я работал на «Красной стреле», когда меня сцапали. Я сидел с одним типом, так он говорил — мое счастье, что я не в московское СИЗО попал, а в питерское. Он говорил, у меня кишка тонка и мне там не вытянуть. Там бы меня сразу пришили. А ты как думаешь?
Валентин сообразил: его разводят на доверительные отношения: стоит потянуть за ниточку, и катушка размотается. Вероятно, те, кто толкал Мокрицына-Колесо, тоже действовали согласно этой схеме.
— Может, это их счастье, что ты туда не попал, — сказал Валентин. Он решил на всякий случай не прерывать контакт сразу.
— Может, и правда, а? — воодушевился Колесо. — Ты что, только сегодня начал?
— Первый день, — сказал Валентин. — А ты?
— Ну я-то уж скоро месяц. Дождусь, пока выйдет мой срок — один день за два. Тогда подамся куда-нибудь, — он хохотнул, — на железную дорогу.
Валентин решил поменять тему застольной беседы:
— Они тут здорово носятся с этим перевоспитанием, верно? Интересно, с какой это радости?
— Так это же фабрика Полторака, — сказал Колесо. — Слыхал про такого?
— Слыхал, — ответил Валентин. — Он тут, кажется, это… А я думал…
— Ты думал, — с добродушной снисходительностью сказал Колесо. — Он все что хошь делает и всем до капли владеет. Говорят, этот цех мыльный он открыл специально, чтоб таким, как мы, помочь. Тебе еще не рассказывали про План Полторака?
— Нет, — сказал Валентин.
— Ну так они еще тебе задурят голову, когда пойдешь в кассу. Там один дядька тебя просветит. Магистр, мать его. План — это у них такая штука, куда они всех хотят затащить, там разные лекции, типа пионерлагеря для взрослых. Это входит в перевоспитание. Патриотическая штука.
— Патриотическая? — переспросил Валентин. — Занятно.
— По мне муть все это. Но они всегда записывают в План тех, кто из тюряги вышел.
— Дело серьезное, — заметил Валентин. — А «Братство чувства» тоже входит в План Полторака?
— Конечно. Ты сам прочтешь. Тебе дадут книжечку, там все есть.
— Здесь все на перевоспитании? Вся смена?
— Примерно. Тут, понимаешь, три сорта субчиков. Одни — те, что вышли из исправительных лагерей, вроде меня. Потом — алкаши. И еще психи после сумасшедшего дома — таких они много сюда берут, если не буйные.
— А как насчет баб? — спросил Валентин. — Они их тоже берут на работу?
— Ну да, берут, но нам их не видать, только если уволишься, да, может, случайно где столкнешься. Они где-то внизу, а что они там делают, понятия не имею. Пойдешь в коридор, увидишь — там даже дверь на лестницу зарешечена, чтоб ты нос туда не совал.
— Ну и ну, — сказал Валентин.
Колесо пошел к окошку в кухню выпрашивать еще бутерброд.
Валентин встал и решил осмотреть столовую. Сидевшие за столами люди в белом вскидывали на него глаза, когда он проходил мимо. Валентин приветливо кивал. В левой стене он увидел выкрашенную красной краской дверку с эмблемой «1,5». Он открыл ее — в зияющей темной шахте подрагивали тросы. Он заглянул вниз и увидел крышу ползшего вверх маленького лифта.
— Объедки туда не бросай, — сказал кто-то за его спиной. — На то есть мусорные ведра.
— Не буду, — отозвался Валентин.
Он опять нагнулся, провожая глазами исчезавший вверху лифт, потом взглянул вниз. Этажом ниже в такой же раскрытой дверце, словно в рамке, стояла девушка, она широко открытыми глазами смотрела вслед удалявшемуся лифту. Опуская глаза, она встретилась взглядом с Валентином и улыбнулась.
— Любите кататься на лифте? — спросил Валентин.
Девушка неожиданно нахмурилась:
— Откуда вы взялись?
— С гор, — крикнул Валентин в шахту. — Спустился с крыши мира.
Такой ответ ее немного озадачил.
— Там же, наверно, нет лифтов?
— А нам лифты ни к чему. Мы никогда не спускаемся к людям.
— Но сейчас-то вы внизу, правда?
— Сейчас да.
— Тогда вы просто с ума сойдете от лифтов. Это сказка.
Дверка захлопнулась, и в шахте стало темно.
Значит, и здесь есть женщины, подумал Валентин. Что и требовалось доказать. Женщины есть везде. И то верно, их ведь даже по статистике, говорят, рождается больше, чем мужчин. Женщины есть везде…
Между столами прошел Грищук, помахивая рукой, и все потянулись за ним назад, к конвейерам. Прозвенел звонок, заработали насосы, поплыли пластмассовые бутыли. Валентин торопливо переправил сбившиеся в кучу бутыли в машину для наклеек, и опять все пошло своим чередом.
У дальнего края цистерны трудился Мокрицын-Колесо. В конце конвейера, где работал Валентин, появился еще один новенький — сгорбленный старик. Он устанавливал бутыли в картонные коробки и грузил на платформу во внешнем проходе, откуда их забирали подъемники. Старик был хилый, и всякий раз, взваливая коробку на плечо, он натужно кряхтел, потом долго с присвистом втягивал в себя воздух. Вскоре Валентин уже с тягостным раздражением стал ждать, когда старик возьмется за следующую коробку. Немного погодя Валентин спросил старика, не хочет ли он поменяться работой.
— Ха, — шепотом сказал старик, озираясь и как бы ставя Валентина на место торжествующей ухмылкой. — Черта с два!
На этом разговор и кончился. Валентин подумал: старики в этом городе психи, все как один.
Громкоговоритель помалкивал, хотя молодые люди все так же стояли в окне и так же пытливо глазели на работавших, как и восемь часов назад. С точки зрения Валентина, это было не менее утомительно, чем работать внизу.
Он давно отдался ленивому скольжению мыслей о последних днях. Встреча с Бобом, гостиница… потом еще эта странная девушка в шахте лифта. Занятная штучка — бойкая на язык, видно, тертая. Что-то в ней есть, не забыть бы как-нибудь опять заглянуть в шахту. Да и что там в этой самой шахте — тоже ведь интересно. Он собрался было поразмыслить об одной девушке — он всегда готовился к тому, чтобы начать думать о ней, но всегда появлялся какой-то внутренний тормоз…
— Кончай работу, — сказал мастер. — Завтра все опять в эту смену, если что переменится, вам скажут.
Ну что же, один шаг вперед сделан, подумал Валентин. Эффективно ли — покажет время.
Филипп Агеев, который значился на заводе как недавний зэк по фамилии Мокрицын, неторопливо поплелся вслед за остальными. Слава богу, Гордеев успел вовремя вычислить этого Кормильцева, пока тот не натворил дел. А ведь он готовился к чему-то такому, явно… А с виду тихий, обходительный… Вообще-то еще Турецкий некогда заметил, что, когда человек доходит до убийства, ему ничего не стоит быть вежливым… С другой стороны, по наблюдениям Фили, Кормильцев явно не походил на человека, умыкнувшего собственную дочь. Что он, в сущности, стал бы с ней делать? Требовать выкуп у небедного мужа? Так давно уже пора. Художник на последней стадии, все что угодно отдаст. Джоконду вторую напишет, если надо будет… Нет, подумал Филя, вспомнив картины Артемьева, Джоконду, пожалуй, нет…
Выходя, Валентин умудрился заблудиться. В каком-то из цементных коридоров он повернул не туда и минут пять блуждал по затихшей химфабрике в поисках раздевалки. Когда он ее наконец разыскал, там, кроме уборщицы, уже не было ни души. Ну и ладно, подумал он, не будет давки в автобусе. Тоже неплохо.
Когда он вышел за дверь, над болотом уже начинало светать. Было прохладно, и он зашагал быстрее. Шоссе было пустынно, автобус все не шел. В западной стороне стояла темень, лишь светились неоновые огни над несколькими ночными клубами и ларьками, работающими круглосуточно.
На бетонном пятачке у автобусной остановки перешептывались две пожилые женщины, доверительно кивая головами. Валентин подошел и стал рядом. Поодаль, на краю клумбы с тюльпанами, сидела стройная девушка в белом свитере — та самая, которую он видел в шахте лифта.
— Эй, — окликнул Валентин. Он даже несколько удивился, сообразив, как он ей обрадовался.
Девушка бросила на него быстрый взгляд. Валентин подошел. Девушка настороженно глядела на него.
— Вы тот самый, что интересуется лифтами?
— Ага, — засмеялся Валентин.
— А где та крыша мира? В Альпах или Гималаях?
Валентин опять засмеялся, нашаривая в кармане сигареты.
— В Альпах? — сказал он. — Еще чего!
— А где ж тогда? Заливали с самого начала, да? Я так и знала, что заливаете, а потом подумала, может, и верно, вы какой-нибудь дремучий и наших лифтов никогда не видали. Я чуть не полночи про это думала… А у вас машины нет? — вдруг спросила она.
— Нет, — сказал Валентин. — Я тоже жду автобуса.
— Черт, — сказала девушка. — Значит, нет? А была хоть когда-нибудь?
Он задумался.
— В общем, да. Несколько раз…
— Значит, это только мне так не повезло.
— Дело не в тебе, детка, дело в Элвисе. — Он ткнул в себя пальцем. — Мы, короли, говорим так: машиной больше, машиной меньше…