Вик погасил лампы, погрузив труп в темноту, и остался в зале. Он не двигался, словно надеясь не спугнуть объяснения, которые вот-вот сами выскочат из мрака. Однако смерть предпочла не быть болтливой. Тишина раздражала Вика, и он вышел. Гренобль замело, с неба валились такие нежные хлопья снега, что Вику казалось, будто он вдыхает замороженную пыль. Осточертела ему эта зима, эти горы и все остальное. Что он вообще здесь делает? Корали… Она, только она одна теперь привязывала его к региону, где он прожил всю жизнь.
Когда его коллеги вернулись в дом Жорлена, Вик в ожидании результатов анализа ДНК пошел в кабинет и уселся в свое кресло. Сейчас он был не способен ни на что, кроме ожидания. Ему было необходимо последнее доказательство того, что человек из камина – это действительно Мориарти, он же Давид Жорлен, он же Люк Тома, он же появившийся неизвестно откуда и оставленный в помойке безымянной матерью мальчик. Четырехместная матрешка.
Родился в отбросах, умер в пепле.
Вик вздохнул. Хотя глава сети мертв, предстояло еще поработать. Заполнить зияющие дыры этого расследования, разобраться с темными местами. Обнаружить других возможных причастных, помимо троицы из Рош-Нуар. Повстречаться со всеми родителями, всеми близкими этих загубленных молодых жизней и дать им разъяснения. Вик не знал, хватит ли у него сил на пустую суету. Потому что именно так заканчивалась эта история: пустой суетой…
Новость пришла около шести вечера. Мандзато вошел в кабинет, с торжествующим видом размахивая документами:
– Это он, Альтран. Взятая на трупе из камина ДНК на сто процентов соответствует пробе Люка Тома тридцатилетней давности.
Вик изучил результаты, присланные из картотеки. Профили полностью совпадали, компьютеры подтвердили соответствие с генетическим отпечатком Люка Тома, с 2002 года имевшимся в картотеке. Вику пришлось признать, что на сей раз с человеком без лица, без семьи и без корней действительно покончено.
Он вернул документы начальнику и погрузился в размышления, неспособный слушать указания, бившиеся ему в уши. Потом… Оставшись один в своем кабинете, он потер глаза. Устал… Вконец измотался. Он уже представлял себе, что будет дальше. Придется сообщать приемной матери Люка Тома, кем был ее сын. Разговаривать с Морганами и всеми остальными родителями, ставить их перед лицом жестокой реальности. Голос отца Аполлины еще отчетливо звучал в его голове: «Вы можете находиться здесь, демонстрировать ваше поддельное сострадание, но вам чужда человеческая скорбь». Нет, он не был безучастен. Каждый раз, сталкиваясь с жертвой, он остро испытывал скорбь.
Монстры существуют, и они будут существовать всегда, независимо от его желания. Они будут продолжать пожирать жизни, что бы он ни делал.
Вик надел пальто и отправился в мерзкую торговую зону, где вот уже два месяца пытался выжить. Ничтожество. Существует ли лучшее определение для него?
Возле кофейного автомата в холле отеля он дожидался, когда Ромуальд закончит работу, чтобы сходить повидать свою собаку. Он так любил эту животину, что не расстался бы с ней ни за что на свете, но большую часть времени не помнил о ее существовании.
Английский кокер выскочил из будки и принялся благодарно вылизывать ему лицо и ладони. Большой шерстяной клубок с поразительным окрасом головы: слева черный, справа белый. А вокруг глаз цвета менялись местами. Вик обнял пса и в слезах упал в снег. Глядя в мутное зеркало своего существования, он громко и внятно произнес собачью кличку:
– Мам-Ам[25].
78
Лин ехала на решающую встречу.
Одна в гнетущей тишине салона автомобиля, с выключенными радио и телефоном. Наедине со своей совестью, со своими подозрениями, со своей яростью. И своим страхом. Разумеется, ей было страшно. Да и кто бы не испытывал страх при мысли о встрече один на один с гнусным существом, покусившимся на того, кто ей было всего дороже, на ее дочь? Кто мог бы безбоязненно отправиться туда, где трагически завершалась «Последняя рукопись»? Как персонажи, встретившиеся лицом к лицу со стихиями, могли из этого выпутаться? Бессмысленно. Ее книги зачастую заканчивались плохо, потому что жизнь – это милость, ни больше ни меньше.
Лин вспомнила, что два года назад, когда роман еще только зарождался у нее в голове, она уже ездила по этой дороге, чтобы сориентироваться и иметь о ней представление. Она, успешная писательница, которая наслаждалась, наводя страх на читателей своими выдумками, пережила гораздо более закрученную и трагическую историю, чем ее самый адский вымысел. И вот сегодня вечером она набело сочиняет эпилог своей собственной драмы. И этот конец она не запишет на бумаге.
Очень скоро Лин ощутила на себе мощь стихии, способной задуть последнюю свечу цивилизации. Теперь ее окружала полная темнота, глухой мрак прибрежных скал и неба, обложенного тучами – предвестниками грозы. А ее собственное существование свелось к свету автомобильных фар на асфальте – двум желтоватым следам жизни. Быть может, Мориарти вообще не придет, быть может, эта одинокая поездка станет всего лишь дополнительным этапом ее крестного пути, но она чувствовала себя обязанной пройти его до конца.
Этрета. Город, который она нежно любила, с его галечными пляжами, бережно, как сокровище, охраняемыми известняковыми колоссами, с его очаровательными рыбачьими домиками и открывающимся днем на морской простор видом, сейчас угрожающе тянул к ней свои руки. Этой зимней декабрьской ночью, когда ветер сек щеки, а от мороза лопалась кожа на губах, Этрета выглядел чудовищной черной скалой, вырванной из преисподней.
Лин припарковалась в городе за два часа до условленного времени, с таким расчетом, чтобы иметь возможность быстро добраться от Иглы до машины. Осмотрительность была уместна, как никогда. Она сунула руку под сиденье, вслепую нашла фонарь, потом нащупала шероховатую рукоятку «зиг-зауэра». Она зажала в потной ладони ствол Джордано, обнаруженный в ночном столике Жюлиана – номерное зарегистрированное оружие сыщика, чей труп сейчас разлагался под землей в чаще леса.
Подняв воротник и натянув шапку на лоб, Лин как можно незаметнее выбралась из машины и смешалась с персонажами театра теней в декорациях столь же мрачных, сколь и величественных. Люди здесь любили и умирали. Художники и романисты отметили и описали каждый оттенок серого, голубого, красного в этом нормандском пейзаже.
Лин побежала к югу, но не по лестнице, ведущей к скальному гребню: она отважно бросилась в заросли и спустилась к заливу с осторожным проворством спасающейся добычи. Темное небо нависало так низко, что в метре ничего нельзя было разглядеть, а ветер все гнал тучи к скалам. Она настороженно ждала. Может, Мориарти тоже уже здесь и где-то прячется? Лин на мгновение зажгла фонарь, чтобы выбрать место недалеко от мостика, ведущего к знаменитой Игле, где можно получше затаиться среди растительности. Ее тело стремилось ввысь, словно в последнем порыве, хрупкое и все же готовое к этому моменту.
Как достойное завершение картины был просто необходим дождь, и он, разумеется, не заставил себя ждать. Создавалось впечатление, будто, грохоча, как целый судостроительный завод, на Алебастровый Берег обрушился шквал гвоздей. Лин свернулась клубком, спрятавшись в тепло собственного тела и обхватив руками колени. Сырость и холод сперва дотянулись до ее затылка, потом принялись лизать спину и живот, пока наконец не добрались до костей. Промерзшая и промокшая насквозь, она выдержала с полчаса, а потом с посиневшими, как дно бассейна, губами решила спрятаться за мостками, в «Девичьей комнате» – сумрачной пещере, откуда днем открывается вид прямо на Иглу. Там Лин поспешно сняла куртку и перчатки, подышала на негнущиеся пальцы и, чтобы разогнать кровь, потерла ладонями плечи. Конечно, она спряталась от дождя, но яростный ветер завывал, как туманная сирена, хлестал, жаловался, создавая у Лин представление о том, как может выглядеть конец света.
Она бросила взгляд на север, вдоль гряды, и заметила какое-то мерцание на воде. Белый круг света, казалось, покачивался на взбесившихся волнах. Он все увеличивался, увеличивался.
Мориарти приближался.
Лин схватила пистолет, сняла с предохранителя и прижалась к стене в левой части пещеры. Она дрожала всем телом, потому что была всего лишь женщиной. Ну что же, она здесь. На краю света, в конце истории, своей собственной истории, без надежды на возвращение и возможности спастись бегством. Теперь или она, или он, или сейчас, или никогда.
Позади себя Лин различала крики гнездящихся в скалах колоний морских птиц – чаек или крачек. Она затаила дыхание, когда конус света обшарил пещеру, послышались шаги по скрипучим доскам и в проеме выросла тень. Лин следила, как она постепенно заполняла собой все пространство, словно для того, чтобы лишить ее жизни и увлечь в последний танец смерти.
И тут появилось лицо. Увидев его, Лин почувствовала, как ее покидают последние силы.
– Жюлиан…
Ее голос был едва различим в гуле дождя. Мужчина осторожно вынул из ее руки пистолет. Он знал, что она не выстрелит.
– Твой муж, Лин, умер, упав головой в камин. Мы до такой степени похожи, что даже ты не увидела различия. Меня зовут Давид Жорлен. Я его брат-близнец.
79
Лин захватил вихрь эмоций, бурных, как этот нещадно завывающий и бьющийся о скалу ветер. Все смешалось у нее в голове, будто в мозгу произошло короткое замыкание. На какое-то мгновение Лин подумала: как же Жюлиан мог умереть, если вот же он, перед ней. В следующий миг она представила, что мужчина, стоящий у входа в пещеру, – это какой-то незнакомец, надевший маску, грубо имитирующую лицо ее мужа. И голос Жюлиана, голос незнакомца, стучал у нее в висках:
– У близнецов в точности совпадает ДНК, но отличаются отпечатки пальцев. Паразит всегда присутствовал в твоем доме, и это был я. Это мои отпечатки рыжий сыщик постоянно обнаруживал на мебели и на дверных ручках. Бедняга повсюду искал того, кому они принадлежат, хотя я был у него перед глазами…