борка была слишком незначительной для того, чтобы сделать окончательные выводы, но авторы высказывали осторожное предположение, что результаты испытаний дают основания для некоторого оптимизма. Никаких существенных различий в негативных последствиях между группой пациентов, принимающих «Невроксил-5», и контрольной группой, принимающей нейтральный заменитель, или плацебо, если следовать терминологии статьи, не наблюдалось. В конце материала помещался список из шести медицинских центров, принимавших участие в клинических испытаниях препарата. Назывались и имена врачей, руководивших экспериментом. Келли предполагала, что большинство этих учреждений и людей были приглашены принять участие и в третьей фазе клинических испытаний.
Адреса и телефоны этих центров мне пришлось более часа искать в Интернете. Четыре находились в Новой Англии, два — в Иллинойсе и один — во Флориде, главном центре страдающих синдромом Альцгеймера. Было пять вечера, и все контакты с центрами в Новой Англии пришлось отложить до утра.
Я заварил чай и принялся разбирать поступившую с утра корреспонденцию. В основном она состояла из посланий рекламного характера, но на одном конверте адрес был написан от руки, хорошо знакомым мне почерком.
Почерком Лайзы.
Я уселся на диван и аккуратно вскрыл письмо. Приступить к чтению я не осмеливался. Речь в нем не могла идти о «Био один», поскольку оно было отправлено еще до того, как Энн передала дочери мою просьбу. Возможно, Лайза хочет сказать мне, что скучает, сожалеет о своем отъезде и рвется назад в Бостон.
Но я ошибся. Письмо было совсем о другом.
Саймон, у меня имеются для тебя кое-какие новости. Вчера я была на приеме у нашего домашнего врача, и он сообщил мне, что я беременна.
Я считаю, что ты вправе узнать об этом одновременно со мной. Но ты также должен узнать и то, что я не намерена менять своего решения остаться в Калифорнии. Я хочу находиться как можно дальше от Бостона, от тебя, от смерти папы, и если такое возможно, то и от себя. Есть проблемы, решать которые я сейчас не способна. Я по-прежнему не знаю, виноват ли ты в смерти папы и смогу ли я тебе когда-нибудь снова верить.
Твои и мои родители не справились с нашим воспитанием, и я не хочу, чтобы нечто подобное случилось и с нашим ребенком. Надеюсь, здесь, в Калифорнии, я могу начать все заново, создать новую жизнь для себя и младенца, которого ожидаю.
Я знаю, что ты звонил маме. Не пытайся установить со мной связь, я должна быть вдалеке от тебя. Надеюсь, что наступит момент, когда я смогу на тебя смотреть и с тобой разговаривать. Но не сейчас.
Лайза.
Я перечитывал письмо снова и снова, желая убедиться, что я все понял правильно. Во мне бушевал ураган противоречивых чувств. Прежде всего первобытный восторг оттого, что мне предстоит стать отцом. Скоро на свет появится маленькое человеческое существо, в создании которого я тоже принимал участие.
Но увижу ли я его когда-нибудь?
Мы не планировали иметь ребенка. Более того, мы даже никогда не говорили о детях. Мы молча соглашались с тем, что это вопрос отдаленного будущего и здесь таится потенциальная конфликтная ситуация, наступление которой нам хотелось по возможности отдалить.
Для Лайзы, как и для меня, принадлежность к разным религиозным конфессиям и национальные различия никакого значения не имели. Напротив, это освобождало нас от влияния традиций, в которых мы воспитывались с детства. Но как быть с нашими детьми? Я мечтал взрастить наших будущих отпрысков в английском духе, что означало частную школу и хотя бы поверхностное знакомство с англиканской церковью. Я хотел этого не ради себя, а ради своих предков, перед которыми испытывал чувство долга. Титул, не имеющий для меня никакого значения, должен перейти к моим детям, так же как и часть традиций, в которых я был воспитан. Проблема заключалась в том, что Лайза, как я подозревал, испытывала точно такие же чувства, но только с обратным знаком. Иудаизм, как известно, наследуется по женской линии.
Как бы то ни было, но в данный момент все эти рассуждения имели чисто академический интерес. Лайза беременна. Она намерена потребовать себе все права на ребенка и оставить его в Калифорнии. Ирония ситуации меня задевала, причем очень болезненно. Помимо моей воли получалось так, что я следую худшим традициям своей семьи, разбрасывая отпрысков по всем уголкам земного шара. И я, наверное, в сотый раз задал себе вопрос, нет ли у меня где-нибудь братьев и сестер, о которых отец не удосужился мне сообщить. Как я мог оказаться таким снобом, чтобы цепляться за этот глупый титул? Одним словом, получалось так, что я оставался все тем же вшивым англичанином, желающим видеть в детях свое подобие. Итак, ребенку повезет, если его будут держать от меня подальше.
«Перестань нести чушь, — сказал я себе. — Ведь для тебя не имеет никакого значения, кем будут твои дети — англичанами, американцами, евреями или индийцами. Для тебя будет иметь значение лишь то, что твоего ребенка родит Лайза».
Я не сомневался, что стану хорошим отцом, а она — прекрасной матерью. Я представил, как мы все вместе веселимся. Папа и мама весело хохочут, а их несмышленое дитя радостно бормочет что-то, пуская пузыри. Итак, теоретически мы можем создать превосходную крепкую семью.
Если Лайза предоставит нам такой шанс.
Мне не хотелось выходить на улицу, поэтому я заказал себе пиццу и сел сочинять письмо Лайзе. Послание я собирался адресовать ее мамаше в надежде, что та передаст его дочери. Когда прозвучал звонок, я успел написать и отправить в корзину несколько вариантов.
Оказалось, что ко мне пришел Мартинес. Я пригласил его в гостиную и, указывая на пиццу, спросил:
— Не желаете?
— Спасибо, нет. От подобной пищи я стараюсь держаться подальше.
— Я думал, что при вашей работе это невозможно.
— Обожаю бороться с трудностями, — ответил он. Я внимательно посмотрел на его фигуру. Парень был в отличной физической форме. Худощавый, но в то же время очень спортивный.
— Присаживайтесь, — сказал я. — Прошу прощения, что не приглашал вас раньше, но мне показалось, что на улице вы себя чувствуете лучше, чем в помещении.
— Вы правы. Именно об этом я и хотел с вами поговорить.
— Слушаю.
— Сержант Маони нас отзывает. Говорит, что у него нет оснований продолжать за вами наблюдение.
Мне стало не по себе. Я и не подозревал, насколько успокаивающе действовали на меня мои почти невидимые компаньоны.
— Но разве он забыл, что меня пытались убить?
— Формально мы всего лишь следим за вами, а вовсе не охраняем.
— Боже мой, — пробормотал я.
— Строго говоря, я не должен здесь находиться, — улыбнулся Мартинес. — Полицейскими правилами не предусмотрено, чтобы коп информировал подозреваемого, что его «хвост» исчезает.
— Понимаю и благодарю. Неужели сержанту Маони плевать на то, что меня застрелят?
Мартинес в ответ лишь пожал плечами.
— Он меня не очень любит, не так ли?
Мартинес снова ограничился пожатием плеч.
— А вы?
— Я всего лишь тупой полицейский, выполняющий приказы начальства, — ответил Мартинес, поднимаясь. — Но мне очень не нравится, когда убивают невинных людей. Если вас что-то серьезно обеспокоит, позвоните. — Он вытянул из бумажника визитку и вручил ее мне. — И советую соблюдать осторожность.
— Спасибо, — сказал я, принимая карточку. — Постараюсь.
Уснуть я не мог. Те, кто хотел меня прикончить, обязательно повторят свою попытку. Они просто обязаны это сделать. Когда за мной был полицейский «хвост», у меня оставалась хоть какая-то надежда на защиту. Теперь я лишился и ее.
Скорее всего Маони просто вычеркнул меня из списка подозреваемых, но это событие, которого я так долго ждал, показалось мне этой длинной ночью вовсе не утешительным. Бороться со страхом в одиночестве в четырех стенах было чрезвычайно трудно. Мне очень повезло, что стрелявший в меня человек промахнулся. Но убийцы, вне сомнения, повторят попытку. Спрятаться мне негде и избежать пули, по всей вероятности, не удастся. Я, правда, мог оттянуть гибель, полностью отгородившись от внешнего мира: опустить жалюзи и существовать, делая заказы в пиццериях, китайских или индийских ресторанах.
Я лежал в постели, которая представлялась мне огромной, а сам я казался себе крошечным и одиноким. Мне так не хватало рядом с собой тепла Лайзы и ее объятий, которые меня успокоили бы и вселили в сердце отвагу. Если бы она была рядом, то я без страха думал бы о возможной смерти. Однако Лайза находилась далеко, а ночь была полна ужаса.
Итак, я должен стать отцом! Подумав об этом, я рассмеялся. И это был горький смех. Кого я хочу обмануть? Мне повезет, если я протяну неделю. О девяти месяцах не могло быть и речи.
Я выбрался из постели и налил в стакан виски. На некоторое время алкоголь меня согрел, и я даже почувствовал себя в относительной безопасности. Но немного поразмыслив, я вылил остатки виски в кухонную раковину.
Загнав себя в алкогольный ступор, я свою жизнь не спасу. Если я хочу остаться в живых и чтобы у моего ребенка был отец — пусть и в тысячах миль от него, — то должен что-то предпринять. Предпринять немедленно.
29
Ранним утром, упаковав кое-какие вещи, я вызвал такси.
— Куда едем? — спросил водитель-индиец.
— Аэропорт Логан.
Машин на дороге было немного, и весь путь до аэропорта я поглядывал назад. Вряд ли за мной следили, но полной уверенности в этом у меня все же не было. Я отчаянно боролся с искушением отправиться прямиком к международному терминалу и взять билет на Лондон. В Англии я был бы в полной безопасности. Убийцы, оставшиеся по другую сторону океана, при всем желании ничего бы мне не сделали.
У меня был выбор — бежать и забыть о «Ревер», «Био один» и Лайзе или уйти в подполье и попытаться схватиться с врагом, кем бы он ни был. Во втором случае я должен шататься вокруг Бостона до тех пор, пока меня не настигнет пуля.