– Я купил подарок твоей маме, принцесса.
Когда я обернулась, нас с ним разделял один фут. С его пальцев свешивалась золотая цепочка.
– Хочешь примерить? – спросил он, притворяя за собой дверь. Я сразу же вспомнила, насколько маленькой была эта комната. – Это может быть нашим секретом.
– Нет, спасибо. Не надо, – проговорила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. Я уже научилась вести себя спокойно в его присутствии. Если я была слишком нервной или голос звучал слишком тонко, Юпитер обнимал меня и успокаивал, а я терпеть не могла, когда он меня обнимал.
– Тише, тише, – успокоил он. – Посмотри, ты такая милая, не желаешь примерить мамин подарок, хоть и очень хочется? Ты моя хорошая девочка, а хороших девочек нужно награждать.
Я замерла, когда он приблизился.
– Повернись-ка, – велел он.
Я сказала себе, что, если сделаю, как он хочет, он уйдёт. И потому повернулась. Его дыхание было приторным и прогорклым. Он повесил золотую цепочку мне на шею. Холодный кулон ударился о мои ключицы. Юпитер развернул меня. Мы оба смотрели в зеркало. Я наблюдала, как он убрал косу с моего плеча, наклонился так, что мы теперь стояли вровень, и его лицо поднималось над моим плечом, словно ужасная луна.
– Прекрасно, – сказал он. – Я бы хотел, чтобы ты чаще носила волосы распущенными, Лазурь. Ты тогда так похожа на молодую версию своей матери.
Видимо, он почувствовал, что я хотела отстраниться, потому что его пальцы крепче сжали мои плечи.
– Знаешь, принцесса… – начал он, когда дверь распахнулась.
На пороге стояла моя мать.
Юпитер тотчас же выпустил меня, порвав цепочку, когда сорвал её с моей шеи. Я была так счастлива увидеть мать, что на глазах выступили слёзы. И сама не осознавала, что вся дрожу, пока не схватила куртку с кровати и не попыталась застегнуть молнию – пальцы никак не слушались.
– Лазурь, почему бы тебе не пойти к Индиго? – предложила моя мать.
В её голосе было пламя. Я выскользнула из комнаты, глядя на неё, чувствуя, как в рёбрах что-то расширяется. Стиснула конец косы. Моя мать выглядела огромной и дикой, заслоняя дверной проём, а лицо у Юпитера побледнело настолько, что я различала паутину вен у него на лбу.
– Милая… – Он поднял руки. Кулон мигнул, отразив свет.
– Почему ты был с ней наедине?
– Это не так!
– Дверь была закрыта.
Юпитер выставил вперёд квадратный подбородок, и его лицо стало мужественнее.
– Дверь, наверное, закрылась случайно! Милая, я показывал ей сюрприз, который купил для тебя…
– Ты всегда пытаешься провести с ней время, и, честно говоря, мне это не нравится.
Я замешкалась, держась вне поля их зрения. Индиго ждала меня, но, может быть… может быть, я была нужна маме.
Я представила, как мы сидим на диване. Как я кладу голову ей на колени, а она гладит меня по волосам. И я стиснула косу так крепко, что заболела рука.
Плечи матери поникли, а голос сорвался во всхлипывание.
– Почему ты всегда ищешь её? Как же я?
Я выпустила волосы и ушла.
Воздух снаружи приземистого оштукатуренного дома Юпитера был холодным и металлическим. Стоило вдохнуть его, как в носу защипало. На ресницах застыли слёзы.
Но как только я открыла ворота Дома Грёз, реальность преобразилась. Сам воздух изменился. Ветер проносился по моим костям, словно они были деревянными ветряными колокольчиками и меня можно было переложить в песню. А когда Индиго открыла дверь, я стала вдохом, который наконец выпустили.
Индиго хватило одного взгляда на меня.
– Что такое?
Входя, я коснулась кончика своей косы. Обычно я чувствовала, как небольшой разряд электричества проходит по каждому волоску, пробуждая магию в присутствии дома. Но слова матери застыли во мне, и сейчас магия казалась не силой, а скорее ядом.
«Как же я? Почему ты всегда ищешь её, а не меня?»
Я трепала конец влажной холодной косы.
– Хочу её срезать. Пожертвовать. Пожалуйста, попроси Тати.
Индиго распахнула глаза.
– Чего ты хочешь добиться?
Я была рада, что она не пыталась остановить меня. Вспомнила жар, исходивший от тела Юпитера, и холод кулона на своей коже.
– Хочу стать невидимой, – ответила я.
Индиго замолчала, потом кивнула. Посмотрела на лестницу, поднесла палец к своим губам.
– Нам придётся попросить Тати. Но ступай тихо. Мне кажется, Дом дремлет.
Когда я скинула обувь, то заметила, что Дом действительно казался тише, чем обычно. Весь персонал уже ушёл на ночь. Тати предпочитала, чтобы все они, даже экономка, жили вдали от её территории. Интересно, предпочитал ли это и Дом?
Видите ли, Дом был большим, чем просто здание. Он был телом. Тёмные дубовые полы гладкие, как кожа. Запах молотых специй доносился в ритме дыхания. В двойных каминах по обе стороны огромной гостиной лениво кружились искры, словно череда снов.
Тихонько мы поднялись по лестнице.
Я провела ладонью по перилам из красного дерева. Покрытые ковром ступени мурлыкали под моими босыми ногами. Я любила Тати, но мне никогда не нравилось её крыло Дома. Стены здесь были выкрашены в алый, а багряные ковры пронизывали золотые нити. Причудливо вырезанные светильники мерцали в узком коридоре, словно тот был пульсирующей артерией. Здесь даже пахло кровью – соль и густой привкус железа.
Дверь в мастерскую Тати была красной, изящной, с маленькой дверной ручкой в середине, в форме детской ладони, отлитой из золота. Индиго толкнула дверь и провозгласила:
– Лазурь хочет, чтобы ты срезала ей волосы.
Когда я вошла в мастерскую Тати, сердце заколотилось. Семь небольших окон в форме звёзд впускали поздний свет. По левой стене шёл ряд из семи белых колонн, и на каждой стояла чёрная гагатовая ваза с букетами. Стена справа была покрыта золотыми овальными оправами, на которых было изображено всё, от абстрактных завитушек на белом фоне и иллюстраций с трёхногим конём до причудливых чёрных кружев и кораблей, рассекающих волнистое море. Все они были сделаны из человеческих волос. Тати называла их траурными украшениями.
– Ты ведь знаешь, зачем она это делает, да? – прошептала мне Индиго однажды ночью. Я не видела её лица, но знала, что она улыбается. – Когда-то Тати была замужем, но её муж сбежал, когда их ребёнок умер. И ей пришлось похоронить дитя в одиночку, так что она сбрила его волосы и превратила их в розу. Эту розу она иногда носит.
В те редкие моменты, когда я оказывалась в мастерской Тати, я избегала слишком пристально смотреть на предметы её коллекции, особенно те, где для создания цветка использовались самые тонкие клочки волос. Мне было неуютно при мысли, что венок был сделан из свитых седых прядей мёртвой женщины.
– Иногда я думала, что стоило бы вместо этого называть их украшениями памяти, – как-то сказала нам Тати. – Прядь волос – это дань воспоминаниям… она служит свидетелем нашей радости и боли. Бояться её не стоит.
Тати подняла взгляд от своей работы. Перед ней располагался высокий чёрный табурет с дырой в центре. С табурета свисали пряди волос, прижатые стальными коклюшками. Сегодня на Тати был чёрный шёлковый платок. Я не уверена, были ли у неё собственные волосы.
– Лазури нужно, чтобы ты обрезала ей волосы, – повторила Индиго.
Тати нахмурилась, отложила пинцет и широкую щётку из кабаньей щетины, которой всегда пользовалась.
– Довольно радикально для субботы, не находите?
– Ей нужно принести жертву, чтобы стать невидимой, – будто между прочим пояснила Индиго.
– И почему же такая красивая девочка, как ты, вдруг захотела быть невидимой?
Я открыла было рот и тут же закрыла. Если произнесу вслух, то причина, по которой мне нужна эта сила, станет реальной. Я знала: в том, чтобы давать вещам имя, крылась опасность. Я относилась к правде как к чудовищу, которое можно призвать просто с помощью слов.
– Вы же знаете, чем я занимаюсь каждый день? – улыбнулась Тати.
– Колдовством, – сказала Индиго, и в её голосе зазвучали нотки тоски.
– Своего рода, да, пожалуй, – согласилась Тати. – Я сохраняю память.
– С помощью волос, – добавила я, испытывая облегчение, что не придётся объяснять, почему я так отчаянно нуждалась в магии.
– С помощью волос, – повторила Тати, кивая. – В волосах заключена сила. Они помогают нам сообщить внешнему миру, какими мы хотим, чтобы нас видели – или не видели. Это язык нашей сущности.
Тати поднялась из-за стола и подошла к нам.
– Послушай, милая… – Она положила руки мне на плечи и повернула меня к стене. Там висело небольшое зеркало, рамка которого была украшена изысканными завитками из обработанных волос. – Если я срежу твои прекрасные волосы, ты принесёшь огромную жертву, но это жертва тебя самой, – сказала она. – Ты отсечёшь часть себя.
У меня меж рёбер словно открылось холодное отверстие, но я проигнорировала это ощущение. Может, это было правдой, но я не желала эту часть себя. Я уставилась прямо в лицо Тати, чувствуя давление пальцев Юпитера на своём голом плече.
– Пожалуйста.
Тати вздохнула.
– Я ничего не сделаю, пока не получу разрешение у твоей матери. Почему бы тебе не спросить у неё? А потом мы поговорим.
Но поговорить с матерью означало, что мне придётся вернуться домой. Я сбежала так быстро, что даже не взяла никакие вещи для школы, но после того, как весь день мне пришлось прятаться, у меня не оставалось выбора. Я позволила Дому отправить меня обратно на холод. Чувствовала, что он не хочет меня отпускать. Я зацепилась ступнёй за лозу плюща, торчащую из-под земли, а железный наконечник у ворот зацепил мой шарф, когда я уходила.
– Я скоро вернусь, – пообещала я.
Словно выражая неудовольствие, меня ударил сильный порыв ветра, больше не похожий на музыку. Небо по дороге домой было серым, сняв все свои бриллианты, и с каждым шагом конец косы глухо шлёпал меня по спине.
Я ненавидела проходить через парадную дверь Юпитера. Даже когда все окна были открыты, воздух в доме казался затхлым. Сырой запах, похожий на грибы и грязь, пронизывал ковры, смешивался с приторным ароматом свечей, которые моя мать зажигала по вечерам.