Я знала, что не понравится. Когда Тати настояла на том, чтобы пригласить всех, я была в ужасе, что сюда заявятся моя мать с Юпитером. И немного успокоилась только тогда, когда мать вскинула голову и заявила, что они будут слишком заняты в отпуске, чтобы «поздравить бедную богатенькую девочку». Но даже без матери и Юпитера эта вечеринка станет настоящей катастрофой.
Я уже представляла: Индиго с одной стороны зала, я с другой, между нами – море людей, и Дом становится странным прямо под ногами. Я чувствовала, как люди будут пялиться на огромные окна и сверкающие люстры, на простирающиеся вокруг сады и галерею портретов. Ничто из этого мне не принадлежало, и я это понимала. Но дело не во владении. Я была частью Дома уже так долго, что сейчас в нём были частички меня, и в конце вечеринки я буду чувствовать себя такой же обшаренной, как сам Дом, запятнанной всеми, кто сюда входил.
До приглашений Индиго я считала, что наши одноклассники нас не замечают. Мы были парочкой молчаливых темноволосых кукушат, сидевших в гнезде кремовых вьюрков. Никогда не стояли в очереди на паром, чтобы отправиться по магазинам на материк, не ходили на пляжные вечеринки у костров, попивая пиво из банок. Мы даже редко разговаривали с кем-то, кроме друг друга. Но в понедельник после того, как все приглашения были отправлены, я поняла: то, что я считала апатией, на самом деле было восхищением.
Я почувствовала перемену в тот же миг, когда зашла в класс – словно электрические разряды в самом черепе. Тем утром мы с Индиго вошли в здание, как обычно, но директор отвёл её в сторону перемолвиться парой слов и нахмурился, когда я попыталась пойти с ними, так что в класс я вошла одна.
Классная комната казалась чёткой, с ярко очерченными границами – доска, украшенная мятым раскрашенным картоном, шестнадцать синих пластиковых стульев, расставленных квадратом, запах нагретого солнцем мела, перемешанный с потом одноклассников. И под всем этим – кислый, незрелый запах юности.
Учительница ещё не пришла, и я стояла одна под взглядами двенадцати пар глаз, которые ещё никогда не изучали меня так внимательно. Я отступила, словно хотела слиться со стеной за спиной, когда один из них – мальчишка по имени Баррет, с мягким голосом и неизменно красным лицом – спросил:
– А как там внутри?
Другие одиннадцать учеников ёрзали на своих местах, только на миг сморгнув, прежде чем снова начали пялиться.
– Что?
– В Доме, – уточнил Баррет, облизнув губы. – Ты же всегда в доме Кастеньяда.
– Там правда водятся привидения? – спросила девочка. Запоздало я вспомнила её имя – Анна.
У неё были прямые светлые волосы и маленькие полуприкрытые глаза, которые сейчас изучали мой наряд – вельветовые брюки и кружевной чёрный джемпер с высоким воротом и обтягивающими манжетами. Кожу обожгло медленным яростным жаром. Эта одежда принадлежала Индиго, и Анна знала это. Она ухмыльнулась.
– Нам всем нужно носить маски? – спросил Эммануэль. Кожа у него была цвета чёрного мрамора, и даже в пятнадцать у него были ладони взрослого мужчины. – Типа как на Хэллоуин?
Сердце бешено колотилось. Мне не нравилось их внимание. Не нравилось, что их взгляды буквально пришпиливали меня на месте. Я вспомнила, как Юпитер иногда пялился на меня через всю комнату; его взгляд, словно яд, парализовал мои мышцы, и я никак не могла вздохнуть.
– Вы родственницы, да? – спросил кто-то ещё.
Я открыла было рот, но промолчала. Как объяснить, что мы были двумя половинками одной души? Но объяснять мне и не пришлось – на пороге стояла Индиго. Она посмотрела на девочку, задавшую вопрос, и усмехнулась краешком губ.
– Вроде того, – проговорила Индиго своим тихим медовым голосом.
Я выдохнула, она взяла меня за руку, и мы преобразились. Не могу сказать, откуда взялась эта магия, была ли это некая невидимая стихия, проникавшая в наши атомы, или я служила зеркалом и луной, отражающими сияние Индиго. Я знала лишь, что вместе мы блистали.
Класс замер. Я почувствовала лёгкое радостное волнение, заметив, как у них приоткрылись рты, а взгляды расфокусировались. Но потом вошла учительница, и наши чары растаяли.
Я полагала, Дом будет счастлив в эти дни, предшествовавшие вечеринке Индиго. Обычно ему нравились украшения. Он всегда казался более величественным и нарядным в цветах и венках, гирляндах и огнях. К тому же в ходе подготовки над ним все суетились. Миссис Реванд приходила рано, а уходила позже обычного, отдавая распоряжения служанкам, чтобы скребли и полировали каждый дюйм обстановки. С лестницы я наблюдала, как она велела разместить глыбы льда в подвале, огрызнулась на мальчишек, тащивших гирлянды волшебных огней, чтобы натянуть в саду, расписалась за доставку тележек с орхидеями и фиалками.
Но Дом был угрюм. В лес пробралась кислинка, и сколько бы свечей ни жёг персонал, все морщили носы, как только переступали порог. Свежеразглаженные ковры то и дело загибались, цепляясь за чьи-нибудь ступни буквально каждый час. Занавеси срывались с крючков, набрасывая тени на стены, делая комнаты тесными и маленькими.
– Скоро всё закончится, – сказала я Дому, поглаживая верхнюю ступеньку. – Всего лишь одна вечеринка.
Но Дом не был так уверен.
За неделю до мероприятия мы с Индиго прятались в Ином Мире так долго, как только могли, выбираясь лишь за тем, чтобы поесть, поспать и сходить в школу. Всё дело было в Тати, хотя мне было жаль её. Тати нужны были наши идеи по поводу украшений, а ещё она хотела снять с нас мерки для платьев. Она заставила нас попробовать образцы торта, а Индиго – подписать заранее карточки с благодарностями. Она хотела, чтобы мы – как я успела подслушать как-то вечером, когда должна была быть в ванной, – «относились к этому серьёзно».
– Ненавижу её, – сказала Индиго, и её слова падали тяжело, как камни.
До вечеринки оставалось два дня, и Дом всё ещё отмахивался от любых попыток устроить праздник. Сегодня он сбросил целую нить гирлянд с двух своих столбов.
– Ты же не всерьёз, – ответила я, вспоминая полную надежды улыбку Тати и то, как обидно ей было каждый раз, когда Индиго отказывалась что-то сделать.
Пару дней назад Тати показала мне набросок маски, которую она заказывала именно для меня. Маска была из синего атласа, украшенная маленькими стразами. Лёгкая, игривая. Я коснулась рисунка, представляя водную гладкость атласа на коже, и улыбнулась Тати.
– Я так рада, что тебе нравится, дорогая, – сказала она.
Она раскрыла мне объятия, и я крепко обняла её в ответ. Я чувствовала по тому, как Тати обнимает меня, что она представляла себе Индиго, милую и уступчивую, и постаралась не возражать. Всё это тепло я сохранила для себя и мечтала об украшенной драгоценностями маске.
Эта маска понравилась мне так сильно, что у меня аж зубы сводило от чувства вины. Я желала быть больше, как Индиго. Желала не замечать каждый блестящий камушек в мозаиках в ванных комнатах, всё полированное столовое серебро, разложенное на столе из красного дерева, каждую мраморную поверхность, украшенную золотыми пиалами с редкими фруктами и изысканными трюфелями. Мы в самом деле делили одну душу на двоих, но это мне приходилось возвращаться в дом Юпитера, мне приходилось брести между светом и тьмой, и моим глазам требовалось время, чтобы привыкнуть.
Накануне мероприятия изморозь между Индиго и Тати стала льдом и лопнула. Поскольку все столы были украшены, нам пришлось ужинать в официальной столовой, носившей название Camera Secretum. Это было самым любимым местом в Доме у Индиго, и самым нелюбимым – у меня. Название переводилось как «Комната Тайн», хотя у меня от неё были только кошмары.
По одной стене она была украшена черепами животных, по другой – чучелами голов зверей; дед Индиго выставил здесь свои охотничьи трофеи. Индиго говорила, что здесь лучше всего мечтать. Пока я читала в библиотеке, Индиго пряталась в Комнате Тайн, рисуя наброски того, как мы будем выглядеть, когда обнажится наша истинная фейская природа. Она никогда не давала мне посмотреть, что рисует.
– Пока я не закончу, это – тайна даже для меня, – сказала она. Вот, наверное, почему ей изначально так понравилась Комната Тайн. Тати как-то рассказала нам, что дедушка Индиго настаивал на проведении всех своих деловых встреч именно здесь.
– Только мёртвые умеют хранить тайны, – сказала нам тогда Тати и драматично подмигнула.
Я снова вспомнила об этом, когда Тати остановилась в арке на пороге столовой. Её лицо окаменело, а руки были сжаты в кулаки.
– Индиго, – позвала она, коротко и напряжённо улыбнувшись мне. – Мне нужно с тобой поговорить. Сейчас же.
Индиго выглядела безмятежной. Через паузу она отодвинула стул от стола и поднялась. Я отложила свою салфетку, чтобы последовать за ней, но Тати покачала головой, глядя на меня.
– Скоро вернусь, – сказала Индиго. – Подожди здесь.
Пока Индиго не было рядом, челюсти звериных черепов удлинились и ухмыльнулись. Спину мне покалывало от взгляда рыси, застывшей в оскале. Я катала еду по тарелке, кажется, целую вечность, но, наверное, прошло всего несколько минут. А потом я выбежала из столовой.
Свет камина мерцал в гостиной дальше по коридору от кухни. Я собиралась пройти прямо по лестнице и подняться в спальню Индиго, но резкий звериный всхлип заставил меня вернуться. Я никогда не слышала, чтобы Индиго плакала, и этот звук – хрупкий, как хрустальный колокольчик, – пронзил меня. Я прокралась к гостиной, держась у самой стены, заглянула и увидела Тати, скорчившуюся на полу. Огонь камина подсвечивал её, и всё её лицо опухло от слёз.
Индиго возвышалась над ней, и свет пробивался сквозь её тонкую ночную сорочку. Она была похожа на древнюю икону, облачённая в огонь и лён, с бесстрастно сложенными перед собой руками.
– Как ты можешь такое говорить? – всхлипывала Тати.
Её рука метнулась к брошке, приколотой к её длинной чёрной ночной сорочке, – роза, сплетённая из тонких волос младенца. Пальцы дрогнули. Она подняла взгляд на Индиго.