И потому, подобно всем прекрасноликим дуракам до меня, я отверг своё знание и уверовал.
Когда Индиго открыла дверь нашего гостиничного номера, я поцеловал её сомкнутыми губами, чтобы тайна не выскользнула у меня из-за зубов. «Я освобожу тебя, – подумал я. – И найду его».
Но вопрос о Лазури тоже грыз меня. Я был уверен – Индиго знала, куда та делась, но добиваться от моей супруги ответов означало бросить ей в лицо мой обет. И хотя я был уверен, что однажды нарушу его, я намеревался сделать это тайком.
Я полагал, единственной ценой будет ярость Индиго. И был уверен, ярость продлится недолго, когда она увидит, что я освободил её и люблю её.
Индиго отстранилась, прерывая наш поцелуй, и принюхалась. Возможно, она почуяла след моей сделки с Домом.
– Что с тобой случилось? – спросила она. Её взгляд остановился на брызгах крови у меня на брюках.
– Птица залетела в вентилятор.
– Скворец? – уточнила она, и я кивнул.
– Вот это знамение. – Она отступила, впуская меня в номер.
Переодеться Индиго так и не успела – пальто всё ещё было застёгнуто, и она не сняла перчатки.
– Римляне верили, что скворцы говорят от имени богов, – сказал я.
– Будущее открывалось в мурмурации[12] скворцов. – Индиго вскинула голову. – Это я уже знаю.
Около года назад мы увидели такую мурмурацию у пирса Аберистуит в Кередигионе, в Уэльсе. Сотни и сотни скворцов захватили небо, словно крик, облечённый в зримую форму, изгибаясь и растягиваясь, рисуя странные впадины и пики, возвышавшиеся над морем. Я был настолько потрясён этим зрелищем, что, лишь когда стаи рассеялись, понял, что Индиго плачет. Но я не мог спросить её ни тогда, ни сейчас, и всё же этот вопрос жил во мне:
Что ты увидела?
– Наберу тебе ванну, – сказала она, направляясь в ванную комнату. – У меня нет особого желания идти в ресторан, так что я сделала заказ на наших кухнях.
– Почему ты ушла без меня?
Слова повисли в воздухе. Мы редко говорили друг с другом настолько прямо. Индиго остановилась ко мне спиной.
– Очевидно, ты хотел побыть один, – ответила она. – Иначе зачем отправился к ней в комнату без меня? Я лишь дала тебе то, чего ты и так желал.
Ах вот значит как.
– Откуда тебе знать, чего я желаю?
Индиго повернулась, хищно оскалилась, обнажая зубы. Не сразу, но я понял, что она пыталась улыбнуться.
– Может быть, так я трактовала знамение.
Я указал на свою одежду в брызгах крови.
– И какое знамение ты трактуешь на мне сейчас?
Улыбка Индиго чуть дрогнула.
– Безусловно, опасность. Возможно, даже смерть, если будешь действовать глупо.
Свет из окон слева от меня падал ей на лицо, набрасывая тень пророчества на её слова.
– Тати осталось всего несколько дней. – Голос Индиго снова был лёгким. – Хотя, если ты действительно хочешь быть уверен в будущем, мог бы принести птицу. Мы бы разобрали её печень и сердце, как истинные провидцы.
– У тебя так много опыта заглядывать в будущее?
Индиго остановилась у большой ванны на ножках, повернула кран. Её слова сложно было разобрать сквозь шум льющейся воды.
– Раньше да. Я даже думала, что знаю будущее. Но ошибалась. – Она подняла на меня взгляд, и её улыбка стала надменной, почти сочувствующей. – Три года брака, и оказалось достаточно всего одного дня в этом Доме, чтобы ты смотрел на меня как на незнакомку. Словно ты меня совсем не знаешь.
– То, что ты позволила узнать о себе, я полюбил, – сказал я. – И люблю до сих пор.
Индиго закрыла кран, коснулась поверхности воды затянутой в перчатку рукой.
– Твоя ванна готова.
Я разделся и остановился рядом с ней. На лодыжках у меня остались пятна цвета ржавчины. Когда я распрямил ногу, кровавая корка треснула. Вода была такой горячей, что я вздрогнул, но всё равно погрузился в неё.
Индиго поставила табурет рядом с ванной и передала мне тюбик с пеной для бритья. Моя бритва лениво болталась в её пальцах в паре дюймов от моего левого запястья. Ей нравилось помогать мне бриться – она говорила, ей нравится этот тихий царапающий звук. Мы оба знали, что это ложь. На самом деле ей нравилось, как подёргивалась моя гортань, когда лезвие касалось кожи. Она любила, когда я сдавался её власти.
– Странный обычай, тебе не кажется? – спросила она, легонько стукнув по моему обручальному кольцу концом лезвия – по ребристому кольцу из сплава железа и вольфрама.
– В смысле?
– Всё, что с этим связано… – Она повела кончиком лезвия по кольцу к моей костяшке и выше, к запястью. – Некоторые верят, что оно соединяет вену любви, vena amoris, ту, что ведёт прямо к твоему сердцу. Но ты никогда не удивлялся – почему именно кольцо? Почему не ожерелье или татуировка? – Индиго повернула запястье. – Круг – это зафиксированная бесконечность. Даже то, как он выглядит, если держать его на свету, любопытно – словно портал в некое место таинств, и твой выбор надеть кольцо означает, что ты позволил твоему браку стать порогом в неведомое. И всё же даже в неведомом есть потребность в обоюдном доверии.
Я потянулся к ней.
– Индиго…
– Я знаю, что она тебе сказала, – проговорила Индиго, встречаясь со мной взглядом. – Дай угадаю. Дом исполнит некое твоё тайное желание, если ты узнаешь, куда она делась?
Она. Лазурь. Я знал, что лучше не лгать, и кивнул.
– Без сомнений, она принижала меня и подала всё так, словно это я виновата в её уходе… и без сомнений, тебя это затронуло.
«Говоришь, она любит тебя. Но что она такое?»
Я чуть сжал подбородок Индиго, удерживая, хотя она попыталась отстраниться.
– Ты позволила мне войти во мрак, Индиго, и оставила меня там. Ты не можешь винить меня за то, что я не вижу ясно.
И не можешь винить меня, что я желаю освободить тебя.
Изгиб её подбородка смягчился. Она медленно выдохнула. Я ослабил хватку, и она прильнула щекой к моей ладони, нежная, как голубка. Пар, поднимавшийся над ванной, тянулся к её волосам.
– Когда-то Тати любила нас, как своих собственных дочерей, – осторожно проговорила Индиго, и это, без сомнений, было мирным подношением. Имя Лазури осталось невысказанным – предмет, который она старалась обходить. – Она была мне сестрой во всех аспектах, кроме крови; а потом кое-что изменилось. Тати этого не видела. Это было после несчастного случая, и она уже не была прежней. Тати начала видеть вещи, которых не было. И слышать. А когда дело коснулось…
И снова хрупкое касание к имени, цвет которого был лазурным.
– Я любила её так сильно, что почти желала не любить снова вовсе, пока не встретила тебя. – Её взгляд стал умоляющим. – Я готова была оставаться рядом с ней многие дни. Ради неё я бы убила. Она была половиной моей души. Тати должна была понимать, что я бы никогда не причинила ей вреда. Но и искать её я не стану. – Индиго опустила взгляд к воде, и её пышные ресницы бросали острые тени на её щёки. – Есть такие вещи, из которых уже никогда не вернуться. Никогда.
Лицо Индиго было мягким, без морщин, но, когда она подняла взгляд, её глаза казались древними. Вот откуда я узнал, что скорбь отметила её. Только скорбь может так ускорить бег времени, растянуть мгновения в века, когда лишь наши глаза отмечают расстояние.
– Ты мне веришь?
Я аккуратно обошёл расставленную ловушку.
– Я верю.
Индиго погладила меня по щеке. На её губах заиграла смущённая улыбка.
– Тебе хорошо бы побриться.
Я откинул голову на бортик ванны, обнажив горло перед моей супругой.
– Давай ты, – проговорил я, и она улыбнулась.
У каждого брака есть свой собственный язык.
Свой лексикон, скрытый в пространстве меж недосказанных фраз. Поэзия, которую слышишь в шелесте простыней, когда сдвигаешься, чтобы обнять собой партнёра в безмолвном извинении. Таким образом я говорил со своей женой. Медленно очертил большим пальцем изгиб её подбородка, и этот жест сказал то, чего я не мог проговорить вслух:
«Я должен сделать это ради тебя, любовь моя. Брат оставил меня и, возможно, никогда не вернётся. Как же мне жить, если и ты оставишь меня?»
Мы уснули посреди фразы.
В ту ночь мне снова снился мой брат.
На этот раз мы в Доме Грёз. Шкаф, в котором исчез мой брат, теперь стоит под ухмыляющимся черепом бабуина у стены в столовой. Ипполита и Индиго сидят по одну сторону стола, мои мать и отец – по другую.
«Садись, любимый, – говорит Индиго. – Почему ты стоишь?»
«Я жду», – отвечаю я, указывая на закрытый шкаф.
Изнутри его доносится тихий стук. Он становится всё громче, когда я тянусь к ручке. В этом стуке – медленный пульс чего-то оживающего, и когда я распахиваю дверь, то слышу биение чужого сердца поверх своего.
Мой брат внутри. Фиолетовая шаль нашей матери свисает ему на голову. Он сидит, скрестив ноги, положив пухлые ручки на колени. А когда поднимает голову, копна его чёрных кудрей уступает место заострённому лицу в перьях и крапинках. У него лицо скворца, и при виде меня он склоняет голову набок и издаёт громкий клёкот.
Сев в кровати, я включил свет. Почуяв запах железа, увидел кровь на своих ладонях. Дотронулся до носа, но тот был сухим. На Индиго крови тоже не было. Она спала, и её лицо во сне мило морщилось.
Откинув одеяла, я проверил свои руки и ноги.
Ничего.
Я не знал, чья кровь была на моих руках.
Глава семнадцатаяЛазурь
К шестнадцатому лету я уже привыкла к нашему обычному маршруту. Индиго устраивала изысканные пикники на лужайке, и мы наряжались соответственно. Спускались в подвал и рылись в сундуках с камфорой и набитыми лавандой саше, доставали старые наряды её матери – объёмные бархатные платья, расшитые золотой нитью, тюлевые блузки, пышные, как облака, и расшитые блёстками шали, струившиеся по нашим ладоням, как вода. Мы смеялись, насколько эти наряды были нам не по размеру, хихикали, когда платья собирались лужицами у наших ног.