пастью – местом, которое пережёвывало и проглатывало, и питалось ею так хорошо, что она сама даже не видела, как глубоко в его утробе оказалась похоронена.
– Лазурь? – Она растерянно заморгала. – Ты дома. Что-то случилось?
Я ненавидела то, как тихо, нежно она это произнесла. Когда я была маленькой, она была ходячим пламенем, но огонь нужно подпитывать, а моя мать то ли уже не знала, как поддерживать себя, то ли перестала над этим работать. За годы она изголодалась и уменьшилась, пока не стала лишь огоньком спички, короткой вспышкой, быстро сжиравшей деревянную палочку и не дающей тепла.
– Лазурь? – позвала мама. – Почему ты здесь?
Она произнесла это не жестоко, просто с любопытством. Я приходила домой где-то раз в неделю, но прикладывала все усилия, чтобы оставаться незамеченной. И она это знала.
– Индиго и Тати… извини, мисс Ипполита… хотят взять меня в поездку за границу. – Я сунула ей в руки официальный бланк, который Тати дала мне утром. – Тебе нужно это подписать, чтобы я могла получить паспорт и поехать с ними. Я ведь могу поехать, правда?
Плечи матери поникли. Брови нахмурились.
– Лазурь, я… я хочу, чтобы ты поехала. Хочу, чтобы ты увидела мир. Я так сильно этого хочу, что… – Она замолчала, взяла себя в руки, развернулась, поискала в ящике ручку и быстро подписала форму.
Я посмотрела на часы. Юпитер мог явиться домой в любой момент. И все крохи нежности, которые я улавливала в её голосе, тогда растворятся. Я услышала, что она тихо позвала меня по имени, но не откликнулась.
– Спасибо, – сказала я, забирая бланк.
Как только бумаги были подписаны, я не задерживалась, а моя мать не пыталась меня остановить. А может, просто не могла. Может, она слишком уж слилась с домом Юпитера, стала его частью и уже не могла протянуть в мою сторону даже палец.
В дни, предшествовавшие поездке, я едва виделась с Индиго, хотя и чувствовала её присутствие в Доме. Её искусство, её дар поглотили её. Я видела, как она выходила из Camera Secretum только затем, чтобы шепнуть что-то миссис Реванд. А за ужинами её взгляд казался затуманенным. И неважно, сколько еды поглощала я. Я голодала, пока она не бралась за вилку.
В течение дня я читала, чтобы скоротать время. Но в темноте, когда наши колени соприкасались под её тяжёлыми одеялами, я рассказывала Индиго, как каждая история из тех, что мы соберём, превратится в блестящую монетку. А когда чувствовала, как она улыбается, то снова могла дышать.
Так должно было быть. Если иногда я прокрадывалась в кабинет Тати, чтобы прикоснуться к синему краю своего паспорта – поражаясь собственному имени, и фотографии, и пустым страницам, – это ничего не значило. Если я грезила о гальке, напитанной медовым светом, о воздухе неких иных мест… это было лишь мысленным составлением списка будущих сокровищ.
За день до того, как мы уезжали, Тати поймала меня у себя в кабинете с паспортом в руке.
– Прости… – сказала я, выронив паспорт обратно к ней в сумку.
– Не нужно извиняться. – Тати подошла ко мне, погладила по волосам. – Никогда не извиняйся за то, что желаешь поглотить это мир целиком, дитя. На сердце у меня так радостно, когда я вижу вас такими. Пусть у нас будет ещё много-много приключений после этого. Вам, девочки, ведь уже почти семнадцать! Пора посмотреть на то, что ожидает вас там, за порогом.
Я кивнула и прильнула к ней, вдыхая аромат горячего клея и сухих роз. А когда закрывала глаза, мой взгляд привлекла тень на другой стороне комнаты. Я подняла взгляд, но дверной проём был пуст. И улыбнулась – просто у Дома было игривое настроение.
Возможно, он не хотел, чтобы мы уезжали.
В день нашего отъезда я не спала, не моргала. Я не могла даже вспомнить, когда в последний раз покидала остров. Миссис Реванд собрала нам завтрак в поездку на машине до частного самолёта Индиго, но я так и не смогла поесть. Руки у меня дрожали, когда Индиго одевала нас к путешествию – белую хлопковую сорочку для меня и чёрную для неё, и поверх – сочетающиеся чёрное и белое тюлевые платья с узорами из цветов.
– В этом не будет неудобно в самолёте? – спросила я, щупая тюль.
– Поездка не будет долгой, – ответила Индиго, собирая волосы в хвост. – А тебе очень идёт.
Было рано, и море казалось расплавленной сталью. Когда я смотрела на воду, мне показалось, что я увидела, как волны рассекает чешуйчатый хвост русалки. Тати провела нас от парома к элегантному чёрному автомобилю, в котором пахло клеем, герметиком и искусственными цветами.
Через час поездки на машине мы прибыли ко входу в авиационный ангар, где нас ждала ещё одна гладкая машина.
– Ждите здесь, – сказала Тати, похлопала себя по сумочке и улыбнулась. Её головной платок был цвета небесной синевы и гармонировал с шарфом, накинутым на шею поверх плаща. – Я просто отдам им документы, и мы отправимся в путь.
Я сжала руку Индиго, и она улыбнулась мне в ответ.
– Знаешь, всё не так, как ты себе представляешь, – сказала Индиго, прислонившись ко мне. – Париж скучный. Совсем не как здесь. Я была там кучу раз в детстве. – Она поморщила нос. – И там плохо пахнет.
Я кивнула, не вполне слушая. Наблюдала, как Тати роется в сумке, стоя перед двумя мужчинами, одетыми в тёмно-синюю форму. Пилот стоял рядом с ними и хмурился, переводя взгляд с машины на самолёт. Глаза Тати распахнулись. Я не слышала, что она говорила, указывая на сумку и на машину, а потом подняла руку и быстро вернулась к нам.
Тати открыла дверцу с напряжённой улыбкой…
– Простите, девочки, – быстро проговорила она. – Я знаю, что прошлой ночью проверила всё трижды, но паспорт Лазури, видимо, выпал у меня из сумки. – Тати покачала головой, и словно холодная рука сжала моё сердце. – Мы вернёмся и поищем его, ладно? Не волнуйтесь.
Но я видела напряжённые морщинки, собравшиеся вокруг её глаз. Мы сели в машину. Индиго зевнула и устроила голову у меня на коленях. Я поморщилась. Её череп казался свинцовым, отягощённым всей её силой. Мне казалось, что у меня треснут кости.
Пока мы ехали, Тати продолжала болтать.
– Ты точно не могла случайно переложить паспорт? – аккуратно спросила она. – Я не буду сердиться. Знаю, как он тебе нравился. Может, ты случайно взяла его с собой?
Я покачала головой. Голова Индиго у меня на коленях была настолько неподвижной, что я прислушивалась, дышит ли она вообще. Тати вздохнула и развернулась на своём сиденье. Я коснулась плеча Индиго, но она не шелохнулась. Может быть, она уснула, но изгиб её шеи казался чрезмерно напряжённым, а моё колено она сжимала так крепко, что побелели костяшки пальцев. Я не могла сказать, пыталась ли она удержать на месте своё тело или моё.
Когда в поле зрения показался Дом Грёз, к горлу у меня подкатил комок.
Индиго пошевелилась, зевнула, глядя в окно ясным взглядом.
– Дома, – вздохнула она. – Пойдём, Лазурь. Всё будет хорошо, обещаю.
Я потрясённо последовала за ней. Эта магия Индиго, связывающая время, играла с моими ощущениями. Дом казался таким маленьким, что мог бы уместиться у меня в ладони. Гортензии на лужайке были словно вылеплены из сахарной пасты. Солнечный свет казался фальшивым – небрежным мазком дешёвой кисти. Тати шла за нами, всё так же сжимая сумочку.
– Я пойду посмотрю наверху, – сказала она. – Мы ещё успеем вовремя вернуться в ангар…
– У меня есть кое-что получше, – сказала Индиго, схватив меня за руку.
Мы с Тати последовали за ней по коридору, мимо кухни в Комнату Тайн. Внутри патефон играл тихую музыку аккордеона. Головы животных были обвиты розовой бугенвиллеей, и плющ тянулся по костям с другой стороны стены. Стол был накрыт мясными и сырными нарезками, макаронами[16] цвета пастели и петифурами[17].
– Voilà, – сказала Индиго, садясь. – Гораздо лучше, чем то, что вы найдёте во Франции.
Я уставилась на челюсти крокодила, подпёртые розовыми цветами. Воздух казался приторно-сладким, и сыр покрылся капельками влаги. Тати рядом со мной выронила сумочку.
– Индиго, что это? – спросила она чуть слышно.
– Я подумала, что раз уж мы не можем поехать в Париж, мы можем привезти Париж сюда, – жизнерадостно сказала она. – Видите? Так гораздо лучше.
Я рухнула на стул, который Индиго выдвинула передо мной. Комната поплыла, стала полупрозрачной, и в бреду мне показалось, будто я вижу край Иного Мира, будто он не растворяется в светлячках и бесконечных сумерках, но спотыкаясь исчезает в конце дорожки перед домом Индиго.
Тати была глубоко поражена.
– Но как…
– Я попросила капитана парома послать весточку, – сказала Индиго, глядя на меня. – Не хотела, чтобы ты грустила, Лазурь. – Её голос упал до шёпота. – Не беспокойся, мы всё ещё сумеем собрать все эти истории, как монетки. И я обещаю, я не позволю нам стать Сьюзен Изгнанницами. – Она подняла взгляд на Тати, и в её глазах загорелся огонёк. – Давай, Мама-Кошка. Садись. Ешь.
Тати выдвинула стул. Она не разговаривала, просто неотрывно смотрела на тарелки.
Тати сказала, что поищет мой паспорт, но если и нашла его, то мне об этом так и не сказала. Машину отослали, багаж быстро распаковали, и мы больше не говорили о поездке.
Глава восемнадцатаяЖених
Чары опираются на правила этикета. Всегда есть некий способ, которым нужно что-либо сделать. Если видишь старушку на дороге – предложи ей свою последнюю краюху хлеба и глоток воды из фляги. Если она в благодарность расскажет тебе о редком сокровище, сокрытом в тенях леса, нужно слушать во все уши. Если она велит тебе отправиться в пещеру, где ты обнаружишь трёх собак с глазами, как блюдца, охраняющих сундук из золота, сундук из серебра и сундук из дерева, ты должен отправиться немедленно, глядя себе под ноги и не поднимая взгляд, пока преодолеваешь расстояние между собой и собственной судьбой.
Но где-то внутри этой пещеры правила этикета ослабляют свою хватку. Твой взгляд мечется, подмечая в пещере разнообразные чудеса. Здесь мечты зажаты меж стёкол, арфа с натянутыми вместо струн человеческими волосами, хрустальные птицы, мигающие обсидиановыми глазами, поющие песни настолько скорбные, что ты плачешь там же, где стоишь.