И от этого хотелось спрятаться.
Мне всегда казалось, что магией Индиго был этот её флёр чуда, очарование, которое она ткала – девушка, жившая в доме, полном волшебства, вычёсывающая драгоценности из своих волос и знавшая, как заплетать в косы лунный свет. Теперь я задавалась вопросом, не было ли это лишь отвлекающим манёвром – как если бы в одной руке она держала блестящий предмет, покачивая им, тогда как другая рука двигалась незамеченной.
– Ты продолжишь кого-то искать, да?
Моё лицо вспыхнуло. Хотя я всё ещё надеялась, что она откажется от этой идеи, Индиго твёрдо решила, что кто-то из нас должен заняться сексом до выпускного. Она могла получить кого только пожелает, но в таких вещах она соблюдала церемониал и отказывалась тратить наше время на кого-нибудь, кого просто прельстит близость к нам. Она предпочитала отыскать жемчужину в пещере сокровищ.
Мы уже целовали кандидата за кандидатом во время наших вечеринок по выходным, но так и не нашли нужного. Но несмотря на это, с каждым поцелуем часть меня становилась смелее. Я дольше, сильнее прижимала к себе их тела, и некая часть меня старалась расшифровать язык, на котором я пока не умела говорить. И после я всю ночь не могла уснуть, мысленно заново очерчивая их контуры по своему телу, позволяя своим рукам исследовать пути, которых не пробовала пока исследовать с кем-то ещё.
– Этот «кто-то» должен быть красив, – заявила Индиго, собирая волосы. – С аурой необычного, словно мир отметил его. Свет должен относиться к этому человеку иначе. – Индиго замерла, нанося тёмную помаду. – Голос его должен быть таким соблазнительным, чтобы выманивать из вод русалок. А самое главное… – она встретилась со мной взглядом, – ему нельзя задерживаться рядом с нами.
– Знаю, – ответила я.
Тати дала мне ключи от Дома Грёз, чтобы я могла оставаться там ночевать во время их поездки. Дом был в восторге, что не останется один, а я была в восторге, что остаюсь наедине с Домом. Огонь в камине потрескивал с искорками смеха, коврики оставались вежливыми и послушными – ни одна кисточка не пыталась зацепить меня за лодыжку. А вечерами я сворачивалась в кресле в гостиной и читала, пока зимний ветер пел сквозь стёкла.
В те выходные я оделась на концерт у верфей – кожаная куртка, бархатная юбка, расшитые блёстками колготки от какого-то костюма Тати, чёрные сапоги. Я надела свой ключ в форме скворца и надеялась, что где бы сейчас ни была Индиго, она услышит музыку. Без Индиго я не ожидала, что кто-то вообще увидит меня. Я была видимой только рядом с ней – тень, открывающаяся, когда свет сияет рядом. И потому я удивлённо замерла, когда шагнула в очередь у причала и услышала, как кто-то зовёт Индиго по имени.
Я оглянулась и увидела парня моих лет, взлохмаченного, со светло-каштановыми волосами и широкой ухмылкой. На нём была красная фланелевая рубашка с закатанными рукавами, а на его бледных жилистых руках я видела кляксы слов, написанных шариковой ручкой.
– Индиго, да? – уточнил он, шагая ко мне.
– Ты принял меня не за ту девушку, – ответила я, призывая лукавую улыбку Индиго. – Я тебя не знаю.
Я постаралась проскользнуть мимо него, но он схватил меня за руку.
– Но я знаю, – проговорил он. – Прости, что неверно назвал твоё имя, но я тебя знаю. – Он чуть запинался, торопливо пытаясь дотянуться до меня. – Ты всегда приходишь по выходным со своей сестрой. И ты – та, кто танцует. Ты закрываешь глаза, когда слышишь песню. А после сета ты облизываешь зубы, словно съела саму музыку. – Он покраснел. – Я знаю, потому что замечал. Замечал тебя.
Его имя, как я узнала, было Лирик. Его слишком длинные руки были покрыты нотами песен, и он желал лишь всю свою жизнь связать с музыкой. Я изучала эльфийский изгиб его подбородка, медовую неловкость его улыбки. Прекраснее он уже не станет, но всё это он предлагал мне.
Я всегда удивлялась, почему моряки в легендах не могут противостоять зову сирен. Почему они готовы даже утонуть, лишь бы оказаться ближе. Индиго говорила, песнь сирен настолько прекрасна, что ей невозможно противостоять, но думаю, в этом было нечто большее. Лирик показал мне, что песнь сирены была чем-то большим, чем просто музыкой; это был косой свет, и в его сиянии я оказалась в ослепительном фокусе.
– Я – Лазурь, – с улыбкой представилась я.
Следующие две недели я утешала себя знанием, что то, что испытывала я, должна чувствовать и Индиго. После вечера нашей встречи Лирик повёл меня смотреть какой-то громкий боевик. Там я пила приторную шипучку, мои пальцы были липкими от масла и попкорна, а когда он целовал меня, то на вкус был как соль и карамель. От его поцелуев я чувствовала себя сонной и хрупкой, как лента, которую держали над открытым пламенем. Через несколько дней я пошла послушать его концерт, и его взгляд был прикован к моему.
«Ты – мой любимый синий», – пел он, и я знала, что он поёт для меня. Только для меня. Для меня одной. Мысль, которую прежде я считала предательской, была смягчена, приручена умиротворяющими прикосновениями мягких губ Лирика, его нежными поцелуями.
– Я хочу тебя, Лазурь, – прошептал он однажды ночью, и внутри меня пробудилась жажда.
Может быть, ему не стоило произносить моё имя. Может быть, звучание этого имени в чужих устах пробудило мой ключ в форме скворца, и он полетел предупредить Индиго, пока я спала. Может быть, поэтому она и вернулась раньше, потому что, когда я проснулась на следующее утро, я почувствовала, как чья-то тень проходит по мне, сморгнула и увидела Индиго, стоявшую у изножья кровати. Её волосы были сальными у корней, пряди распушились и липли к её шерстяному пальто в ёлочку, которое было на два размера больше. Она улыбнулась, обнажая все зубы, и наши взгляды встретились.
– Ты уже дома? – проговорила я.
Я ожидала, что моё сердце остановится от облегчения, но вместо этого ощутила укол раздражения. Я оплакивала часы в одиночестве, и даже больше – часы, проведённые вместе с Лириком.
– Мне было ненавистно находиться вдали от тебя, – сказала Индиго, обнимая меня, прижимаясь тёплым лицом к моей шее, превращая моё раздражение в стыд. Я была дурой. – Давай пойдём в Иной Мир. Я едва могу дышать вдали от него. Знаю, для тебя это тоже было трудно – я чувствовала.
Но в этом она ошибалась, и правда оказалась лезвием, рассекающим все мои сомнения. Индиго как-то сказала, что мои страхи были неким испытанием. Но что, если и тогда она ошибалась?
Индиго напевала, а я плелась за ней по холоду. Я постаралась не чувствовать хлёсткие удары ледяного ветра, убеждала себя, что, если зубы у меня стучали, я заслужила эту боль. У ворот мы достали наши ключи, и я затаила дыхание, когда двери открылись.
Мой взгляд скользнул по величественной башне, по суровым очертаниям дубовых ветвей, по венам льда и серебра, тянущимся по яблоням. Иной Мир, который я знала, преобразился, но он уже не был совсем незнакомым.
– Он не уничтожен, – проговорила я.
Во всяком случае, он казался перефокусированным, изменённым светом истины, которую я наконец осознала и сияние которой теперь обнажало кусочки, которых я прежде не замечала – снежинки, блестевшие, как слёзы, бледные, как луна, зимние анютины глазки, теснившиеся на валуне, ягоды падуба, яркие, как брызги крови. В этом месте царила торжественность. Зима соткала гимн, а я была слишком отвлечена, чтобы услышать его.
Индиго рассмеялась.
– Почему же Иной Мир должен быть уничтожен?
– Потому что… потому что я думаю, ты ошибаешься на наш счёт, – ответила я. И с каждым словом, срывавшимся с моих уст, я чувствовала облегчение. – В последний раз, когда мы были здесь, я думала, что со мной что-то не так, раз уж я думаю, что мы – не одна душа. Но теперь я знаю, что это – правда, и Иной Мир не рухнул. Он всё ещё здесь. Всё ещё прекрасен.
Индиго не шелохнулась. Облако заслонило солнце, высосав золото из её кожи. Она была словно статуя, выточенная из гранита, а когда заговорила, её голос был хриплым, как шорох гальки.
– Что ты такое говоришь, Лазурь?
Я потянулась и взяла её за руку, стараясь не вздрогнуть от того, какой она была холодной.
– Возможно, мы – изгнанные сёстры-фейри. Возможно, мы сотканы из одного и того же лунного света. Но мы не делим одну душу на двоих, Индиго…
– Ну конечно же, делим, – ответила она.
– Но ты ведь не чувствовала этого всю неделю, да?
– О чём ты? Чего не чувствовала?
– Его. – Моя ладонь коснулась сердца. На этом жесте глаза Индиго сузились. – Лирика. Я встретила того, кто желает меня.
– Нас, – поправила Индиго.
Я покачала головой.
– Нет, Индиго. Он заметил меня. Он даже песню написал для меня. Всю неделю я была с ним. Ты этого не чувствовала?
В тот миг Индиго была мне незнакома, и это вызывало у меня радостное возбуждение. Кем мы были, когда не лепились друг к другу? Если Иной Мир был чудом, можно было только представить, какие чудеса мы найдём внутри нас самих – необработанные мечты, выстраивающиеся созвездиями на задворках нашего разума, атласные артерии, заставляющие приливать кровь к пока не задействованным мышцам. Сама идея была головокружительна – что я пока не была воплощена в жизнь целиком.
– Ты уверена, что он хочет именно тебя? – спросила Индиго.
– Да. – Я глубоко вздохнула, вдыхая аромат снежинок, кровавый привкус зимы и обещание весенних крокусов. – И я тоже хочу его.
Индиго бросилась на меня. Я едва не вскинула руки, чтобы… что? Я даже не была уверена, но неважно. Она не бросилась, скорее подалась вперёд и совершенно внезапно поцеловала меня в губы. Её губы были сухими, холодными от воздуха, а касание – резким, коротким.
Я заставила себя улыбнуться.
– Это сейчас было для чего?
– Ради любви, – тихо сказала она. – Я сделаю ради нас всё, что угодно, Кошачья Шкурка.
На несколько мгновений она замолчала, потом протянула руку и коснулась моего лица. Если она и заметила, что я вздрогнула от этого прозвища – для неё это не имело значения. Для неё эта кличка значила, что я родом из сказки и потому ценна. И неважно, что это была сказка, которую я ненавидела.