Я узнала его в тот же миг, когда коснулась, – потёртые края, синий шрифт, которым небрежно было выписано моё имя. Сердце заколотилось, когда я открывала конверт. Я знала свою мать, но всё же поняла, что желаю невозможного. Вместо этого я обнаружила надежду.
Слова «для того, чтобы избегать ловушек» были поспешно нацарапаны на листе бумаги с номером счёта, который она открывала на моё имя. Рядом было нацарапано маленькое пятнышко, размером с четверть доллара. Я уставилась на пятнышко, гадая, что же под ним. Сердце? Буква М? Из всех вещей это было вполне подходящим прощанием от матери. Уродливым празднованием пространства, в котором могло содержаться нечто большее, чем тёмное пятно.
Мечта, за которую я держалась – мы с матерью на пароме, тесная квартирка, сужающееся между нами расстояние, пока я наконец не смогла бы положить ей голову на плечо – исчезла навсегда. Но это была не вся моя мечта. Ведь я мечтала о новом городе, открывающемся моим прикосновениям. Мечтала о горизонтах.
Я не позволю одной из версий моей мечты захватить меня в ловушку. Медленно я начала строить план.
Для нашего последнего смертного опыта Индиго решила устроить шикарную выпускную вечеринку – костюмированный бал, куда была приглашена вся школа. Индиго погрузилась в приготовления, а в утро праздника была слишком занята, чтобы заметить, что я пошла навестить Тати одна.
Мне посчастливилось застать Тати в одной из фаз ясного сознания. Когда я вошла к ней в комнату, то увидела, что она вяжет крючком в темноте. Одеяло, похожее на кровоточащий закат в прорехах, сползало с её постели на пол.
Она подняла голову, принюхалась.
– Лазурь, – выдохнула Тати, расслабившись, когда почуяла мой запах. – Что случилось, дитя?
Это был уже не первый раз, когда я оказывалась с Тати наедине. Она нашла меня в гостиной в первую неделю, когда мои пожитки перевезли в Дом Грёз, и я поняла, что моя мать не собиралась возвращаться. Тати протянула руку, и кончики её пальцев коснулись моих век.
– Ты открыла глаза недостаточно быстро, – проговорила она, и её голос был полон скорби.
Теперь я подошла к её постели. Моя длинная коса постукивала по бедру с каждым шагом. Я взяла Тати за руку и положила её ладонь на свои волосы.
– Как холодная зимняя ночь, – с улыбкой проговорила Тати, а потом нахмурилась. Кажется, она догадалась, что я собиралась сделать, и её губы сложились в мрачную линию.
– Нет.
– Срежь их, Тати, – попросила я. – Мне нужно принести жертву.
В сказках всегда непременно был пир. Великолепные зрелища, устроенные для королей и королев, – золочёные столы, ломящиеся от сияющих слив и сочного мяса, охотничьи псы, тяжело дышащие в залах, жемчуг, трескающийся под ногами, нежные тайны, едва рождённые, согреваемые – пока – в пухлых щеках влюблённых девушек. По сути своей настоящее веселье было лишь великолепной задержкой дыхания, мгновением, когда Судьба кружилась в па на кончиках пальцев, и целые жизни захлопывались и вырывались наружу, когда ступни её опускались на половицы. Пиры отмечали переступаемый порог. Пиры существовали ради окончаний и начал, и этой ночью я молилась и о том, и о другом.
Я задерживала дыхание и брала Индиго за руку. Несколько прядей моих остриженных волос были заключены в небольшой медальон, который я собиралась бросить на землю в качестве жертвы. Я хотела предложить часть себя в качестве оплаты за безопасный проход. Может, тогда Дом не будет оплакивать потерю меня, ведь часть меня навсегда останется здесь. И тогда я проскользну сквозь море гостей и исчезну. Я приведу нас к концу, и таким образом мы сумеем начать сначала. Без меня хватка Иного Мира вокруг Индиго будет ослаблена. Она увидит, что мы не нуждались в свете друг друга, чтобы жить, что мы можем быть цельными сами по себе.
Можем быть свободными.
Но Дому Грёз мой план не нравился. В тот день, когда я купила билет на автобус и спрятала в Комнате Тайн, он скулил и подвывал. И неважно, сколько раз я нежно гладила перила лестницы и обещала вернуться.
Я выбрала нам костюмы в глубине гардероба Тати – два неба, висящих на бархатных вешалках, одно – насыщенно-лазурное с серебром, как кружево морской пены, другое – красноватая дымчатая синева заката, заключённая в шёлке. Я сделала нам пару тисовых посохов вроде тех, что носили менады[23] Вакха. Я увенчала наши копья сосновыми шишками и обернула лентами и плющом. Украшений мы не надели, но сбрызнули себе руки и грудь измельчённым жемчугом. Индиго сбрызнула себя духами. Я обычно не наносила духи, но сегодня открыла ладонь навстречу изящному стеклянному сосуду и атласному распылителю, окутываясь плотным ароматом зелёных яблок. Длинные вьющиеся волосы, ниспадавшие мне на грудь, я подвязала лентой цвета кости. Волосы были не мои, но Индиго не догадалась.
Я помнила, как она смотрела на меня – её взгляд был полон любви, а голос – так нежен, что я почти полностью потеряла желание уезжать.
– Ты счастлива, – сказала она.
– Конечно же, счастлива, – ответила я. Мне хотелось, чтобы она улыбнулась, и потому я добавила: – Я ведь с тобой.
Её глаза засияли.
Прежде чем отправиться на вечеринку, я в последний раз посетила Тати. Перед тем как войти, я услышала её пение – пронзительную мелодию, смешанную с мычанием и рычанием. Когда я вошла, она принюхалась, и её спина распрямилась на подушках.
– Я сохранила твою тайну, – сказала она, покачиваясь взад-вперёд, а потом запела: – Я чую запах сладкого мяса и золотой дорожки жира нежного ягнёнка… Я помню то, что не должна была узреть… медовые капли, сложенные руки и дубовый саван…
– Тати, – снова позвала я, чувствуя, как сжалось в груди. – Хочу, чтобы ты знала – я люблю тебя.
Мне хотелось лишь обнять её, прижаться щекой к её костлявому плечу. Она любила нас и бросилась на эту любовь, как на клинок. Тати вдруг резко прекратила петь.
За спиной я услышала, как Индиго поднимается по ступеням. Сколько бы она ни говорила о феях и их лёгкости, у неё была тяжёлая смертная поступь. Я почти уже отшатнулась, оказалась на полпути к двери, положила ладонь на дверную ручку, когда Тати резко вскинула голову. И хотя она ослепла, я почувствовала связь между нашими взглядами, когда она прохрипела:
– Тебе нужно было сбегать быстрее.
Я не могла сказать, что ей нет нужды беспокоиться, что я уже в процессе исчезновения из Дома. Я закрыла дверь за пару мгновений до того, как Индиго увидела меня. И сквозь скрежет дерева по дереву я услышала вздох Тати:
– Я опоздала.
Гости наводнили сады Дома Грёз.
Во владениях Индиго не было вечеринок с её шестнадцатого дня рождения, и любопытство заставило весь наш остров отозваться на приглашение.
Сады были украшены гирляндами огней. Высокие столбы, словно колонны в храмовых руинах, стояли под липами. Мраморные столы были уставлены ледяными скульптурами и небольшими белыми тортиками, а целые пирамиды яблок и башни бутылок шампанского стали стеной, разделяющей сады и Иной Мир. В центре танцевальные площадки были похожи на огромный зеркальный пруд, а стробоскопы и музыка переплетались с рододендронами и сиренью.
Я не могла сказать, сколько здесь было людей. Я чувствовала, как воздух сжимается между их телами – вот и всё, чем они были для нас, собранная материя, расходившаяся, когда мы с Индиго проходили сквозь них.
Таков был мой дар ей. Этой ночью мы были божествами пиров. Мы поднимали наши тирсы[24] и касались звёзд безумием. Священная одержимость затуманивала глаза наших одноклассников, ослабляла их уста чистым чудом, окрашивала их кости в первобытные цвета, и они бросались навстречу музыке. Веселье срывало вуали и обостряло свет, и в тот миг я наконец поняла, почему магия нас так сильно любила. Мы ошибались. Дело было не в том, кем мы были, а в том, что мы были…
Юными.
С пушистыми пёрышками, с мягкой кожей, с молочными зубами – юными. Нетронутые и прозрачные, с ясным взглядом там, где взрослые видели горечь и тени, мы различали язык, который ещё возможно перевести в свет. Мы были так юны, что даже когда наши кости росли, мы по-прежнему мечтали, по-прежнему творили чудеса при свете дня. Мы могли падать и не ломаться. Могли творить алхимию музыки, давать ей плоть, позволять ей касаться беспокойных душ. Наша юность была так могущественна, что она просто не могла длиться вечно, иначе поглотила бы нас без остатка.
Вот почему магия целовала наши синяки, лелеяла наши сердца, а потом отсылала нас в путь. Магия надеялась, что мы пронесём её эхо в мир, и нам никогда не предначертано было остаться здесь.
Эта истина разбила мне сердце, хотя я и понимала её теперь. В конце концов, чудо порождает чудо, и вечно играть в его границах означало, что мы никогда не узнаем, как далеко можем зайти сами по себе. Я оказалась зажата в клыках этой истины, когда Индиго коснулась моей руки.
– У меня для тебя подарок, – проговорила она. – Я трудилась над ним целую вечность.
Подняв голову, я поняла, что мы ушли в сторону от пиршества и теперь стояли на каменистой тропе. Я была готова и к этому, и к тому, что наступит позже. Мой автобус уже скоро отправлялся, билеты ждали меня. Кулон-скворец с рубиновыми глазами у меня на шее сверкнул. Я почувствовала легчайшее касание его трепещущих крыльев, словно он собирался взлететь.
Я последовала за Индиго во мрак, в Иной Мир, в царство, которым мы некогда правили. Я последовала за ней в тени яблоневых цветов и огромного дуба, вверх на башню, где мы проводили так много залитых солнечным светом чудес. На крыше она подняла большой прожектор и осветила корявый ствол и корни дуба.
А когда я узрела то, что планировала Индиго, то поняла предупреждения Тати.
В ту ночь я последовала за Индиго в Иной Мир.
И больше оттуда не вышла.
Глава тридцать втораяЖених
Я уставился на тело в стеклянном гробу.