Неслышные высокочастотная и низкочастотная вибрации несколько ослабли, и он больше не ощущал их, но, вероятно, кто-то из партнеров продолжал их воспринимать. Леон изредка резко встряхивал головой, Ньют так неловко держал карты, что показал одну из тех карт, что были сданы втемную, а «аминокислотник», занимавшийся баром, разбил стакан, смешивая одному из новых игроков третий мартини.
Громкий звук разбившегося стекла так сильно напугал Доктора Протечку, что запах мочи, который прежде лишь чуть заметно ощущался в салоне, сделался гораздо сильнее.
Стрит-флеш побил несколько троек. Ни Леон, ни Крейн не участвовали в выигрышной «руке», и после того, как победитель, с нервной улыбкой, собрал деньги, Леон подтолкнул ближайшую кучку сброшенных карт Крейну.
– Вам сдавать, – громыхнул баритон Ханари, – не будем тянуть время.
– Мистер Ханари, – заговорил «аминокислотник»-бармен, – мне что, вывести капитана на палубу, снять с него штаны и подмыть?
– Он не капитан, – громко сказал Леон. – Капитан – я. Нет, на воскресенье ему назначен прием у врача, до тех пор он не помрет. – Он недовольно махнул рукой. – Если хотите, откройте окна – ветерок будет свежим, если не холодным.
Крейн подумал, что в обычных условиях большинство игроков возмутилось бы вонью и потребовало бы исполнить предложение бармена, но сегодня даже самые вроде бы матерые были пришиблены и не уверены в себе.
Оставшиеся карты аккуратно придвинули по зеленому сукну к Крейну, и тот собрал и выровнял колоду.
«Все уставились на меня, – думал он, – прямо на карты. Я не смогу подменить колоду».
Он срезал лежавшую перед ним колоду и по-настоящему стасовал ее.
– Должно быть, врач очень старательный, – улыбнувшись, сказал он Леону, – если согласился принять пациента в пасхальное воскресенье. – Если повезет, кто-нибудь поддакнет или возразит и отвлечет на себя внимание остальных.
– Должно быть, – ответил Леон, глядя на карты. Все остальные промолчали.
– Скажи-ка, сынок, – обратился Крейн к бармену, продолжая тасовать карты, – который час?
– Двенадцать пятнадцать.
Никто не взглянул на часы.
Крейн еще раз прорезал картами колоду. Если в среднем на кон уходило пятнадцать минут, то за время, оставшееся до трех часов, второй круг раздачи вполне мог не дойти до него. Можно было ждать, и надеяться, и пытаться поторопить игру, но в таком случае ему, вероятно, придется при встрече с друзьями признаться, что он даже не смог вытащить подобранную колоду из сумки.
«И что потом? – безнадежно подумал он. – Полагаю, покончить с собой, чтобы мною не завладел Леон…»
– За дело, – напомнил Ньют.
Крейн почувствовал, как капля пота стекла из-под мышки и впиталась в бюстгальтер.
«Просто прыгнуть в воду, – подумал он, – и надеяться, что тут глубоко».
Он протянул перетасованную колоду отцу, чтобы тот срезал, и, когда тело Ханари сняло верхнюю часть колоды и положило рядом с нижней, Крейн с деланой непринужденностью откинулся на спинку кресла и пропел: «Е-если мрачны небеса-а…»
– Что ты имеешь в виду? – сиплым фальцетом воскликнул Доктор Протечка.
Крейн едва не повернулся к нему вместе со всеми остальными – настолько неожиданным и громким оказалось это восклицание, – но тут же совладал с собой и, сбросив перетасованные карты в сумку, выложил на стол свою колоду.
– Черт возьми, – произнес он, совершенно не притворяясь испуганным, – что это на него нашло?
Голова Ханари повернулась, и он тяжело посмотрел на Крейна незаплывшим глазом.
– А с чего это вы запели эту песню?
– Не знаю, – отозвался Крейн. – Она есть на пленке, которую я часто включаю в машине – Эл Джолсон, знаете такого? Белый парень, красивший лицо в черный цвет. Это его песня.
Леон выглядел ошеломленным. Он тряхнул головой.
– Сдавайте, – повысил он голос. – Хватит ерунды.
Разбрасывая первые карты по зеленому сукну, Крейн чувствовал, что руки у него дрожали. «Не хотелось бы запороть дело, – подумал он, – и дать ему возможность объявить ошибку при раздаче».
Впрочем, такого настроения вроде бы ни у кого не было. Все, похоже, хотели одного: поскорее бы разделаться со всем этим.
Трудно различимые глазом движущиеся статуи, возвышавшиеся на берегу, судя по всему, представляли собой угловатые баллоны с эктоплазмой – каждый раз, когда Нарди полосовала по одному из них краем фишки, они раскрывались и, как целлофановые одуванчики разбрасывали бы семена, выпускали сухой горячий воздух и вонь давно разложившейся органики.
Когда они сгрудились вокруг двух женщин, почти невидимая субстанция, из которой они состояли, искажала яркий солнечный свет, как рябь, заставляя Диану щуриться и наклонять голову, чтобы точно угадать, в каком направлении лежит вода, но ей удавалось отталкивать их так же легко, как если бы она имела дело с большими гелиевыми шарами с мягкой оболочкой.
Их податливые шкурки были холодными на ощупь, и вскоре кисти рук Дианы окоченели и заныли, хотя солнце обжигало ей лицо и голову.
Однажды гигантская медуза, представлявшая собой клоуна из «Сёркус-сёркус», опустила абсурдно громадную ступню прямо на нее, и какую-то секунду Диана видела все вокруг, как сквозь воду, а ощущение было такое, будто ее обдало ментолом из душа.
– Думаю, нам прямо туда, – выдохнула она, когда ножища поднялась и освободила ее. – Знаешь, все не так плохо, как показалось сначала.
Дин продолжала отмахиваться от фигур режущей кромкой фишки.
– Их все труднее резать, – откликнулась она. И добавила: – Особенно тех, к которым ты прикасалась.
Диана поняла, что устала – вспотела и тяжело дышит открытым ртом, – хотя не делала никакой тяжелой работы, а всего лишь медленно шла по горячему песку. Когда же она присмотрелась к хрустально прозрачным фигурам, которые отодвигала с пути, ей показалось, что они обрели больше телесности, сделались различимо розоватыми и теперь заметнее вырисовывались на фоне песка и раскинувшейся в отдалении воды.
Более того – все фигуры стали плотнее.
Внезапно она вновь похолодела, но уже от страха, и придвинулась вплотную к спине Нарди.
– Боже, Нарди, – не без труда выговорила она, – мне кажется, что они высасывают меня, когда я их расталкиваю, поедают меня. Отгоняй их фишкой; я к ним больше не прикоснусь.
– Нам нужно пробиться к воде.
Диана присела и увернулась от уменьшенного прозрачного ковбоя с длинными болтающимися руками.
– Уже скоро, – отозвалась она. В воздухе густо пахло чем-то вроде старых раздробленных костей.
– С чего вдруг, – Нарди резанула по ухмыляющемуся прозрачному арабу, – они вдруг захотели съесть тебя… съесть нас?
– Может быть, после этого мы… станем такими же, как они. Впитать нас, пока мы не добрались до воды, пока мы не стали невкусными, несъедобными.
Диана не сомневалась, что видит в фантомах часть своей утраченной вещественности – их руки теперь свистели в воздухе, а ноги оставляли следы в песке.
Они обрели вес.
Гигантский клоун из «Сёркус-сёркус» дважды чуть не наступил на них, прежде чем Нарди танцующим движением дотянулась и резанула его по щиколотке; одна ножища опустела и исчезла, но клоун и на одной ноге перескакивал с бугра на бугор, вздымая вихри песка, и не на шутку старался наступить на них башмаком, размером с «Фольксваген». А сейчас это, вероятно, было бы подобно удару чугунной бабы, а не ментоловому душу.
Стеклянистые розоватые фигуры надвигались от воды. Диану и Нарди медленно оттесняли к шоссе.
И вдруг, совершенно внезапно, фигуры обзавелись чем-то вроде ногтей; дважды Диана с трудом уворачивалась от них, но все же ее руку зацепило что-то жгучее и оставляющее волдыри.
И даже страшнее физической смерти ей казалась открывшаяся вероятность того, что эти призраки способны на большее, что им по силам каким-то образом усвоить ее и Нарди, переработать их обеих в какую-то примитивную психическую материю, которая сейчас наполняет эти многочисленные фантомы.
А потом Нарди и Диана сделаются всего лишь незримыми призраками в манекенах и чучелах, разбросанных по всему городу, и больше не будут представлять угрозы для Короля – станут всего лишь полусознательными жертвами непостижимым богам хаоса.
Диана положила руку на плечо Дин, и они согласованными движениями то кидались вперед, то отступали, чтобы снова атаковать, и шаг за шагом по диагонали продвигались к воде по склону, держась так, чтобы фигуры более-менее нормальных размеров отгораживали от них двух гигантских монстров.
Рука Нарди в очередной раз метнулась вперед, и ухмыляющаяся двухмерная фигура в переднике карточного дилера беззвучно разлетелась на сверкающие осколки.
– Отлично, – сказала Диана напряженным голосом, – мы почти пришли.
– Но почти истратили свою фишку, – бросила Нарди и разрезала одного из римлян «Сизарс пэлас». – Смотри. – За мгновение до того, как Дин выбросила руку в сторону ноги гигантского клоуна, заставив мерцающую фигуру отпрянуть, Диана успела разглядеть, что фишка «Мулен Руж» сделалась тонкой, как монета, и побелела, как кость.
– Меч, который дала нам черепаха, – сказала Нарди сквозь стиснутые зубы, – почти сработался.
На шоссе, проходящем по верху плотины, ветер усилился. Мавраносу чудилось, что он слышит в ветре стенания и смех, но потом он сообразил, что звуки раздаются в его голове, что это отголоски сознаний туристов, разбегающихся под воздействием наведенного безумия.
Неподалеку от того места, где шел Мавранос, человек в белой кожаной куртке стоял, навалившись на перила со стороны озера, и размахивал одной рукой над высоким скатом, уходившим к воде. На его руке Мавранос увидел кровь и понял, что это, судя по всему, тот самый Рей-Джо Поге.
Охранники пытались управлять движением на шоссе; им приходилось орать на водителей, которые намеревались попросту вылезти и бросить там машины. Прямо на глазах Мавраноса один из них выбросил свою форменную шляпу и побежал посередине проезжей части к отдаленной невадской стороне плотины.