Неотличимых один от другого.
Начать с того, что любые отличительные признаки, которые можно устранить, – подумал он с содроганием, вовсе никакие не отличительные признаки. Он напряг массивные предплечья, зная, что под одеждой заплясали татуировки.
Зазвонил сотовый телефон, и он поднес его к уху.
– Алло.
– Вон, это я, в теле Ханари. Конечно, все это была чепуха – все то, что я наговорил. Послушай, а я достаточно часто моюсь?
Трамбилл так и не перестал пугаться того, что его босс в состоянии менять тела, по-видимому, так же легко, как кто-нибудь другой поворачивается в кресле, чтобы посмотреть в другое окно.
– Моешься, – ответил Трамбилл. – Конечно.
– Видишь ли, я читал, что престарелые женщины иногда забывают о чистоте. И послушай, этой ночью мы их не найдем. Давай-ка возвращаться домой.
– Возвращаться домой, – повторил Трамбилл.
Доктор Протечка зевнул.
– Я временами слышу за спиною, – сказал он, – Клаксонов рев – весною так вот Свини поедет к миссис Портер на машине.
Трамбилл услышал ровное «ха-ха-ха» тела Арта Ханари. Рикалвер однажды сказала ему, что, если он будет смеяться таким образом, у него не появятся морщины. А потом голос Ханари пропел:
Ну и ну у миссис Портер ночки.
У нее дочки
Моют ножки содовою в бочке —
Так они стараются
Чистоту блюсти.
Трамбилл прервал соединение и взялся за руль обеими толстыми ручищами.
К тому времени, когда женщина вышла из ярко освещенных дверей «Смит-маркета» на Мэриленд-парквей, луна уже скрылась и небо над горами Мадди-маунтинс начало понемногу синеть. Она усталой походкой пересекла стоянку, подошла к светло-коричневому «Мустангу», села, включила мотор и, выехав со стоянки, повернула на север, в сторону Мэриленда.
К северу от Бонанза-роуд она разминулась с темно-синим «Сабурбаном», направлявшимся на север; она даже не взглянула на него, и трое мужчин, сидевших в нем, тоже не обратили на нее внимания.
Но высокие стены и автостоянки города откликнулись коротким эхом на резкий, хоть и негромкий вскрик, скрежещущий возглас, который выкашлялся из гипсовых глоток римских и египетских статуй «Сизарс пэлас», южных красавиц и корабельных офицеров на палубе «Холидей-казино», арабов, сидящих на каменных верблюдах перед входом в «Сахару», и шахтера, присевшего перед охапкой сиявших золотом лампочек на крыше магазина сувениров «Вестерн-виллидж», и из фанерных шей двух улыбающихся фигур перед школой крупье на Чарльстон-бульваре, и из стальной укосины в шее «Вегас-Вика», ковбоя ростом в пять этажей, возвышавшегося на крыше «Пионер-клуба», и неоновые гребные колеса на имитирующих речные пароходы «Холидей-казино», и «Плавучий театр», и «Гребное колесо» коротко содрогнулись в неподвижном предрассветном воздухе, взметнули пыль в синие тени, как будто пришли в движение.
Глава 18День дурака
И на тридцать миль к юго-востоку, за изгибом 93-й федеральной автострады, возле съезда с выгнутой громады Гуверовской плотины, две тридцатифутовые бронзовые статуи работы Хансена затрепетали воздетыми крыльями и чуть заметно пошевелились на постаментах из черного диорита. По звездной карте, выложенной на полу террасы у их ног, пробежала легкая вибрация, словно в ней отразились бездны предрассветного неба.
От Лост-сити-ков и Литтл-биттер-уош, что на северной оконечности залива Овертон-арм, по широкой долине, над которой доминирует гигантский кубический монолит Темпл, в честь которого и названа местность, и дальше, до самого Гранд-уош на востоке и Боулдер-бейсин на западе, необъятная гладь озера Мид содрогнулась от тысяч крохотных приливов, которые на мгновение покачнули бесчисленное множество отпускников, спавших в арендованных плавучих домах.
А на склоне горы под Аризонским водосбросом вода в стальных водоводах плотины сотрясалась от мгновенной турбулентности, и дежурные в главном диспетчерском пункте отметили кратковременный скачок энергии, подаваемой на повышающие трансформаторы ниже плотины, когда лопасти турбин и статорные колонны электрогенераторов содрогнулись на мгновение, прежде чем вернуться к нормальному вращению.
На широкой бетонной галерее под плотиной инженер почувствовал дрожь и окинул взглядом семисотфутовую поверхность плотины; лишь со второго взгляда ему удалось развеять иллюзию, что наружный фас покрыт морщинами, как естественная скала, и что высоко, на самом гребне плотины, виднеется пляшущая фигура.
Диана Райан сменила красную униформу «Смит-маркет» на зеленый тренировочный костюм и устроилась с бокалом холодного шардоне почитать «Лас-Вегас ревью джорнал». Через некоторое время она еще раз попробует набрать номер старика. Как-никак, воскресное утро, и если он дома, то прилично будет позволить ему поспать еще немного.
Она услышала, как открылась дверь спальни, затем зажурчала вода в ванной, а потом в кухне появился Ханс, шаркая спросонок ногами и щурясь на солнечный свет, вливавшийся в окно. Его всклокоченная борода странно курчавилась с одного боку.
– Сегодня ты рано встал, – сказал она и тут же пожалела, что не позвонила, как только пришла домой.
– Сейчас позже, чем кажется, – ответил Ханс. – Переход на летнее время крадет весной час сна. – Он включил кофемашину и опустился в обтянутое винилом кресло напротив нее. Она дочитала в газете рубрику «Метро», и он подтянул газету к себе и уставился на нее.
Диана ждала реплики «люди-проклятые-неразумные-обезьяны». Он сказал накануне, что будет ночью работать над сценарием, а блеск его ночных озарений к утру всегда сменялся обидой на весь мир.
Она услышала, как завозились у себя Скэт и Оливер, и потому допила вино, вымыла бокал и убрала его, пока дети не появились здесь.
– Не учи меня, как воспитывать моих детей, – сказала она Хансу, который, конечно же, открыл было рот, чтобы сделать какое-то замечание. – Да, я знаю, что ты не произнес ни слова.
Ханс, естественно, не стал возмущенно закатывать глаза, но тихо вздохнул и вновь обратился к газете.
Она подошла к телефону и вновь набрала номер, свободной рукой нетерпеливо отбрасывая с лица длинные пряди светлых волос. Пока она стояла, слушая доносящиеся издали телефонные гудки, мальчики явились в кухню и извлекли коробки с зерновым завтраком и молоко.
Она повернулась к ним. Скэт надел футболку с эмблемой «Бостон ред сокс», а Оливер – камуфляжную майку, которая, по мнению Дианы, подчеркивала его животик. Оливер наградил ее, как она решила, саркастическим взглядом, и она поняла, почему Ханс закатывает глаза, говоря о детях.
Просто у Ханса нет отцовских качеств, думала она, слушая повторяющиеся гудки. Где же… Мел Гибсон, Кевин Костнер? Даже Гомер Симпсон.
Ханс вдруг затряс головой над какой-то заметкой.
– Люди – проклятые, неразумные обезьяны, – заявил он. Диана считала, что это строка из «В ожидании Годо».
В конце концов она повесила трубку.
– Дедушки все еще нет дома? – спросил Скэт, поднимая голову от рисовых криспов.
– Скорее всего, он уехал с твоим братом, – сказал Ханс Диане. – Ты волнуешься на пустом месте.
– Может быть, они как раз едут сюда, – подхватил Скэт. – Почему они никогда не навещают нас?
– Наверно, они просто не любят маленьких детей, – сказал Оливер, которому уже исполнилось десять, на год больше, чем брату.
– Твой дедушка любит маленьких детей, – ответила Диана, возвращаясь на свое место. Возможно, Скотт убедил Оззи уехать, – подумала она, переселиться куда-нибудь в другое место. Но Оззи перевел бы туда свой прежний номер телефона. Возможно, люди, которые убили мою мать, не смогли выследить Скотта и похитить их обоих. Или сделать с ними что-нибудь плохое. Или убить.
– Мы возьмем велосипеды и поедем в Герберт-парк, ладно? – спросил Скэт. – Так все его называют, – пояснил он Оливеру, который, несомненно, должен был напомнить брату, что место называется Эберт-парк.
– Конечно, – ответил Ханс, и в ней поднялось раздражение.
– Да, можете, – сказала она, надеясь, что по тону станет ясно, что решающим является ее разрешение.
– Мне необходимы тишина и покой, чтобы я мог сегодня напечатать черновой вариант сценария, – сказал Ханс. – Майк из «Золотого самородка» знаком с парнем, который знает Харви Кормана. Если он сможет уговорить его прочитать мою работу, это наверняка принесет пятьдесят штук.
Поскольку дети еще не ушли из комнаты, Диана лишь улыбнулась и постучала по столешнице снизу.
Но когда они покончили с едой, поставили тарелки в раковину и помчались прочь, поскорее торопясь к велосипедам, Диана повернулась к Хансу.
– Я думаю, не следовало бы тебе иметь дело с этим Майком и ему подобными.
– Диана, – сказал Ханс, подавшись вперед и наклонясь над газетой, – это бизнес. Харви Корман!
– Как ты узнал, что он знаком с кем-то, кто знаком с кем-то? Значит, ты говорил с ним.
– Я писатель. Я должен разговаривать с самыми разными людьми.
Диана, стоя возле раковины, мыла тарелки после завтрака детей.
– Ханс, он ведь наркодилер, – сказала она, стараясь говорить убедительно, но не ворчливо. – А в тот единственный раз, когда мы с тобой были у него, он клеился ко мне, как репей. Я тогда подумала, что ты, наверно… возмущен.
Он удостоил ее величественного взгляда, и это было почти смешно, с его всклокоченной спросонья бородой.
– Писателям не следует осуждать людей, – заявил он. – Кроме того, я верю тебе.
Она вздохнула, вытирая руки полотенцем.
– Ты только не ввяжись ни во что из-за него. – Она зевнула. – Пойду спать. Поговорим потом.
Он сделал вид, будто увлеченно читает газету и лишь помахал рукой и рассеянно кивнул в ответ.
Простыни еще оставались теплыми после него, и она, укрывшись до подбородка и полусонно моргая, обвела взглядом полутемную комнату и подумала, придет ли он в постель, когда дочитает газету.