люди, но почему кости, которые сам Бог кидает на людскую удачу, так упорно стараются стереть нас в порошок? Фибрилляция у Сьюзен, рак у Арки… надо будет спросить Арки насчет его возлюбленной статистики».
Мавранос уехал с Оливером на «Мустанге»; они должны были ждать во вращающемся баре в «Сёркус-сёркус». Диана и Оззи согласились, что в ее дом лучше никому не возвращаться. Крейн подумал о том, как ей удалось за столь короткий разговор убедить «спутника жизни» покинуть жилище, и решил, что не удалось.
Они были в зале не одни – ближе к коридору сидели молодой человек в футболке-безрукавке с перевязанным окровавленной тряпкой предплечьем и женщина, тихо успокаивавшая плачущего ребенка, которого она держала на коленях, – но Крейн не слышал никаких голосов, кроме редких непонятных непосвященным вскриков громкоговорящей трансляции.
Через несколько минут появились полицейский в форменной одежде цвета хаки с короткими рукавами и врач, который, по-видимому, дежурил в приемном покое. Они о чем-то говорили, остановившись около окошка кассы. Полицейский держал папку-планшет, и Крейн поднялся на ноги – чувствуя горячее тянущее ощущение в бедре и в боку, – и направился поближе к ним, рассчитывая услышать что-нибудь обнадеживающее о состоянии Скэта.
Полицейский составлял протокол об огнестрельном ранении, и Крейн расслышал, как врач говорил ему, что выстрел был произведен издалека, пуля с калибром от.32 до.38 раздробила орбиту глаза, проникла в череп и вышла возле уха; височная доля задета, но пока нельзя сказать, насколько сильно, хотя «застывание», положение рук раненого, признак нехороший; нет, сам себе нанести это ранение он не мог.
Закончив разговор с врачом, полицейский направился мимо Крейна к Диане, сказал ей несколько слов, и она поднялась и направилась вслед за ним по застеленному ковром коридору.
Крейн вернулся туда, где сидел Оззи.
– Она, наверно, скажет, что в Скэта стрелял кто-то из моих знакомых.
Оззи вздохнул и потер лоб, испещренный старческими пигментными пятнами.
– Нет, сынок. Она понимает, что если связать с делом кого-нибудь из другого штата, то в дело наверняка включится ФБР, а это значит, что ей с сыновьями будет еще труднее уехать.
Крейн сел, взял свой стаканчик – пришлось держать его двумя руками, потому что одна слишком сильно дрожала, – и отхлебнул.
– Жаль, что мы не можем позволить ФБР подключиться ко всей этой истории.
– Это точно, – согласился Оззи. – Объяснить им, что все это – эпизод битвы за то, кому быть магическим Королем-рыбаком на следующий цикл, и что сумасшедший отыскал ее, руководствуясь игральными картами и географической картой Польши. А они, конечно же, и не подумают прибегнуть к программе защиты свидетелей или аресту для обеспечения безопасности.
Допив кофе, Крейн взял оставленный Дианой журнал и сам углубился в изучение картинок, иллюстрировавших процесс создания жаровни для барбекю. Он пытался представить, как он, и Оззи, и Диана, и двое мальчиков жарят гамбургеры, перекидываются фрисби, а когда стемнеет, уходят в дом, чтобы посмотреть кинокомедию «Большой» или еще какое-нибудь кино на видеокассете, – но это было все равно что рисовать себе повседневную жизнь Древнего Рима.
Диана и полицейский вернулись, он проводил Диану к кушетке, и она села.
Полицейский посмотрел на Крейна.
– Вы Скотт Крейн, второй раненый? – Он был моложе Крейна, с усами, которые, наверно, сделались бы почти невидимыми при более сильном свете, но он был совершенно спокоен, будто ему каждую ночь приходилось беседовать с матерями подстреленных детей.
Крейн попытался показать, где находилась перевязанная рана, хорошо заметная сквозь прореху в рубашке, но рука у него так тряслась, что он предпочел уронить ее на колено и просто сказал:
– Да.
– Вы не могли бы пройти со мною?
Крейн снова поднялся и направился вслед за полицейским в маленькую комнатушку, находившуюся немного дальше по коридору. Полицейский плотно прикрыл дверь, а Крейн окинул взглядом помещение. Его подчеркнутая безликость – кушетка, пара стульев, мягкий свет лампы, стоявшей на столе рядом с телефоном, – казалась совершенно неуместной в больнице. Ему пришло в голову, что он спокойней чувствовал бы себя, если бы разговор происходил в углу какого-нибудь белого коридора и все время прерывался из-за проносящихся мимо врачей и медсестер, везущих каталки с укрепленными на них капельницами.
– Не могли бы вы показать какие-нибудь документы?
Крейн вынул бумажник и протянул собеседнику водительские права штата Калифорния.
– Вы присаживайтесь, – сказал полицейский. Крейн неохотно опустился на один из стульев. – Адрес в Санта-Ане действующий?
– Да, – ответил Крейн.
Полицейский переписал данные и вернул карточку.
– Я составляю протокол о стрельбе из проезжающего автомобиля, – сказал он. – Хотел бы услышать от вас подробности происшедшего.
Крейн рассказал практически все, как было, начиная с телефонного звонка Снейхивера, хотя, как поспешно наставлял их Оззи по дороге в больницу, сделал упор на то, что они приехали из Лос-Анджелеса навестить Диану исключительно по сентиментальным соображениям, и не обмолвился ни о том, что в него уже стреляли в Лос-Анджелесе в четверг, ни о встрече со Снейхивером в Бейкере. Он сказал, что Снейхивер называл свое имя во время ночной встречи. Когда он дошел до этого места, полицейский распорядился по рации выслать машину с нарядом полиции туда, где Крейн оставил Снейхивера без сознания и, вероятно, раненым.
– Я думаю, что человек, ранивший ее сына, остановился в нашем мотеле, – сказал Крейн. – Тип из соседнего с нашим номера ездит на белом «Порше»; мой приемный отец накануне обозвал его зомби, и он, похоже, всерьез разозлился. А этой ночью, там, где все происходило, какой-то парень на белом «Порше» – возможно, тот самый – пытался клеиться к Диане, и она отшила его. Грубо. Он мог стрелять или в нее, или в старика.
– Так-так… – полицейский быстро писал на листках бумаги, закрепленных на планшете. – Детективы все это проверят. – Он не без интереса посмотрел на Крейна. – Револьвер, из которого вы стреляли в похитителя, – где он сейчас?
– В машине. На улице.
– Ваш?
– Да.
– Зарегистрирован на вас?
– Да.
– Ладно. Где вы собираетесь остановиться?
– Боже, да я понятия не имею. Наверно, в «Сёркус-сёркус».
– Ну, заселяйтесь, и как устроитесь, сообщите нам, где именно.
– Хорошо.
Полицейский щелкнул кнопкой шариковой ручки и убрал ее в карман рубашки.
– Пока что мы будем исходить из версии двух, возможно, взаимосвязанных событий. Я собрал имена и адреса других свидетелей, и они сказали, что тоже остановятся в «Сёркус-сёркус»; вероятно, завтра с вами будут разговаривать детективы.
Крейн, моргая, посмотрел на него.
– Это все?
– Пока да. Оставайтесь здесь; скоро подойдет врач с остальными членами семьи. – Полицейский взял планшет под мышку и вышел из комнаты, так же плотно закрыв дверь.
Крейн откинулся на спинку стула и медленно выдохнул. Пока что все прошло легче, чем могло бы: он опасался, что его автоматически арестуют за стрельбу в человека или, по меньшей мере, конфискуют оружие. «Наверно, у меня такой вид, будто я ни в чем не виноват, – подумал он. – Но, черт возьми, я же и впрямь ни в чем не виноват! Единственным неправильным поступком была игра в «присвоение» двадцать один год назад!»
Он подумал также о бурбоне и пиве, которые выпил в «Виски Пите» субботней ночью, но тут же отогнал от себя эту мысль.
Дверь снова открылась, и в комнату устало вошли Оззи и Диана, а за ними молодой врач. Крейн поймал себя на том, что с отвращением смотрит на тщательно причесанные волосы доктора. Никто не сел, и поэтому Крейн тоже поднялся и прислонился к стене.
– Я доктор Бандхольц, – представился врач. – Конечно, вы не хуже меня знаете, что мальчика ранили выстрелом. Пуля разбила костную оправу глазницы и кость на виске в сторону уха. Было обильное кровотечение, голова вообще очень насыщена кровеносными сосудами, но опасной кровопотери не случилось. Я думаю, что мы сможем сохранить глаз и восстановить глазницу.
– Скажите, – шепотом спросила Диана, – мозг пострадает?
Бандхольц вздохнул и провел растопыренными пальцами по волосам, спутав всю прическу.
– В какой-то степени мозг, вероятно, поврежден, но ведь обычно восемьдесят пять процентов мозга не используется вообще, и функции поврежденных участков часто распределяются по другим отделам. Проблема будет с отеком мозга; это плохо, потому что там нет места, куда мозг мог бы разбухать, не нарушая кровоснабжения. Для предотвращения такого развития мы применяем стероиды; сейчас тридцать миллиграммов декадрона внутривенно, а потом по четыре миллиграмма каждые шесть часов. Мы даем ему также маннитол – это диуретик, – чтобы избежать насыщения тканей жидкостью. Некоторые врачи с помощью барбитуратов принудительно отключают на это время функции мозга, но я считаю эту методику экспериментальной и не прибегаю к ней.
– Когда он придет в сознание? – спросила Диана.
– Трудно сказать. Это примерно то же самое, что выключить компьютер, занимающийся самовосстановлением. Мозг… мозг похож на подтаявшее на солнце мороженое. Вишневый сироп сверху – это кора, та часть мозга, которая делает нас людьми – там и мысли, и сознание, и все остальное. Ниже находятся орешки, шоколад и прочее, обеспечивающие другие функции, а еще ниже – собственно мороженое, эксплуатационный уровень – дыхание, работа сердца и тому подобное. Сироп первым отключается при травмах такого рода – и пока что только он и отключен.
Крейн вяло подумал о том, что парнишка, наверно, выбрал столь банальную и жизнерадостную метафору для того, чтобы смягчить их потрясение и тревогу. Он посмотрел на Оззи, на Диану, оценил собственные чувства и решил, что от этого все стало еще непонятнее.
Диана без всякого выражения взглянула на Оззи, а потом опять на врача.