Оззи было трудно дышать, и, с силой выдохнув, он понял, что из носа у него идет кровь. Вероятно, вся грудь рубашки уже была в крови.
Он в конце концов доковылял до Оливера, который теперь стоял на коленях выпрямившись. Оззи опустился на колени рядом с ним. Лицо мальчика раскраснелось и перекосилось от яростных рыданий, и когда Оззи обнял его, он прильнул к старику, как будто тот остался единственной живой душой на всем свете.
В общей прачечной многоквартирного дома на противоположной стороне Сан-авеню Диана привалилась к стиральной машине и стала ждать, пока хоть немного утихнут дыхание и сердцебиение.
Мощный удар, сотрясший землю под ногами, настолько напугал ее, что она не могла даже плакать, а в голове у нее непрерывно звучал вой, в котором повторялось одно-единственное слово: Ханс, Ханс, Ханс…
В конце концов она отдышалась, задышала через нос и выпрямилась. И, увидев перед собою стиральную машину, отыскала в кармане три четвертака, сунула их в щель в ручке машины и запустила ее.
Машина щелкнула и начала крутиться, Диана услышала, как внутри зажурчала вода. В затхлом воздухе запахло отбеливателем и стиральным порошком.
«Ханс, чертов напыщенный дурак, – думала она. – Пусть ты заслужил не много хорошего, но, по крайней мере, мог рассчитывать на лучшую участь».
Она заставила себя не вспоминать ни обоюдное наслаждение в постели, ни приготовление обеда, ни прогулки по выходным со Скэтом и Оливером, когда он бывал задумчив, и ласков, и остроумен.
– Это что, бомба, что ли? – раздался женский голос у нее за спиной.
Диана обернулась. В дверь, опираясь на алюминиевые ходунки, протискивалась седовласая женщина, пинавшая перед собою пластмассовую корзину, набитую бельем.
Диана поняла, что нужно что-то сказать, изобразить любопытство.
– Сама не знаю, – ответила она. – Э-э… похоже…
– Вот посмотреть бы! Я только доперла все это добро до лестницы, и тут – бум! – и вижу, полетела всякая пакость в воздухе! Я вам вот что скажу: это была фабрика наркотиков!
– Фабрика наркотиков…
– Дурь варили! – заявила женщина. – Вы не положите мое барахло туда? Сил нет нагнуться.
– Конечно. – Диана запихнула желтое одеяльце в карман, выгребла белье из корзинки и сунула все в стиральную машину.
– Они ведь что делают? Берут всякую пакость, эфир, там, и тому подобное, и варят. А раз они все наркоманы, то и не думают ни о чем. Ба-бах! – Старушка посмотрела на вторую машину, которая вращалась с пустым барабаном. – Милочка, это ведь только для жильцов.
– Я совсем недавно въехала. – Диана извлекла из кармана двадцатидолларовую купюру. – У меня даже машины еще нет. – Нельзя ли заплатить кому-нибудь, чтобы отвез меня на работу? Это недалеко – сразу за колледжем.
Старушка посмотрела на деньги.
– Я могла бы вас отвезти, когда мое белье отстирается, если вы не против поездки в помятом десятилетнем «Плимуте».
– Мне безразлично, какая машина, но нельзя ли поехать сейчас?
– А как же ваши вещи?
Диана махнула рукой в сторону деревянной полки, прикрепленной к белой стене.
– Думаю, следующий, кто придет, просто отложит их в сторону.
– Наверняка. – Старушка взяла двадцатку. – Ладно, если вы выгребете мое барахло и донесете до квартиры, я вас отвезу. Думаю, стирку можно и отложить.
– Отлично, – сказала Диана. Ее локти и колени начали дрожать, она чувствовала, что очень скоро разрыдается, и ей очень не хотелось, чтобы это случилось, пока она еще находится в районе, где собрались несчастные небесные тела.
Крейн уже собрался выйти из своего номера в «Сёркус-сёркус», но тут зазвонил телефон.
Он оставил записку Мавраносу, который бродил по городу в поисках изменения фазы статистической вероятности, засунул за пояс свой револьвер, застегнул молнию на нейлоновой куртке и застыл, взявшись за дверную ручку и глядя на звенящий телефон.
«Оззи или Арки, – подумал он. – Даже Диана не знает, что мы здесь. Если это Арки, он наверняка захочет, чтобы я помог ему в какой-нибудь глупости, а мне нужно отправляться в трейлер к Пауку Джо. А если это Оззи, у него могут быть какие-то новости о Диане, для меня может найтись возможность чем-то помочь ей, и, возможно, я хоть частично перед нею оправдаюсь».
Ради Дианы, подумал он, делая шаг обратно, к телефону, можно и отложить Паука Джо на другой раз.
Он поднял трубку.
– Алло…
В первый миг он не мог понять, кто это звонил, – в трубке раздавались только рыдания.
– Алло! – уже с тревогой повторил Крейн. – Говорите!
– Сынок, это Оззи, – раздался сдавленный от слез голос старика. – Я снова в полицейском участке, и тебя тоже ждут сюда. И Архимедеса.
– Что случилось?
– Скотт, она погибла. – Старик громко хлюпнул носом. – Диана погибла. Она вернулась к себе домой, чтобы кое-что забрать, и ее взорвали. Я там был и видел это своими глазами… я должен был пойти с нею, но со мною был Оливер… мой Бог, я ведь желал вам обоим только хорошего!
Диана погибла.
И напряжение, и надежда разом покинули Крейна, и когда он заговорил, в голосе его прозвучала лишь усталость беспредельного отчаяния:
– Ты… ты был хорошим отцом, Оззи. Все смертны, но ни у кого не было отца лучше, чем ты был для нас обоих. Она любила тебя, и я люблю тебя, и мы оба всегда знали, что ты любишь нас. – Он вздохнул, а потом зевнул. – Оз… возвращайся-ка ты домой. Вернись к тому, что, как ты сам говорил, тебе так нравится: романам Луи Ламура и трубкам «кайвуди». – «Уйди смиренно в сумрак доброй ночи, – мысленно добавил он, – последуй мирно в край, где света нет[18]».
Телефонная трубка сделалась неподъемно тяжелой, но Крейн положил ее на рычаг совершенно беззвучно.
Какое-то время он сидел на кровати, не думая совершенно ни о чем. Он знал, что полицейские хотят побеседовать с ним и рано или поздно постучатся в двери, но не имел никакого желания ни встречаться с ними, ни скрываться от них.
Телефон снова зазвонил. Крейн сидел неподвижно, пока звон не прекратился.
Он читал когда-то, что атмосферное давление на уровне моря составляет четырнадцать футов на квадратный дюйм. И сейчас смутно гадал, сможет ли он встать под такой тяжестью или способен лишь удержаться сидя и не вытянуться навзничь поперек кровати.
Но тут он уловил запах. Утренний запах; он знал, что это такое – горячий кофе.
Он повернулся к тумбочке – и остолбенел.
Там, рядом с часами, исходила паром чашка с кофе, белая чашка из «Макдоналдса» с надписью «С добрым утром». Когда-то они со Сьюзен купили полдюжины таких.
Он поднялся и вышел из комнаты.
Во вращающемся баре полицейские легко смогли бы его найти, поэтому он спустился в лифте, вышел через главный вход «Сёркус-сёркус» и пересек просторную автостоянку, над которой гигантская белая обезьяна размахивала руками, словно направляя транспортный поток, стремящийся на юг по залитому солнцем Лас-Вегас-бульвару. Там он остановил такси и попросил отвезти его во «Фламинго».
Выйдя, он медленно побрел по многолюдному тротуару, поднялся по ступенькам, вошел в обрамленные бронзой двери казино и во внезапно сгустившемся застеленном ковровой дорожкой полумраке пробрался между игровыми автоматами и столами для блек-джека к бару в глубине.
– Порцию «Вайлд тёрки», – сказал он, когда официантка наконец-то подошла к его угловому столику, – и «будвайзер». Ах да, и не могли бы вы принести телефон на этот столик. Я жду звонка.
В этот ранний утренний час бар оказался почти пуст. Он был освещен довольно ярко, так что зал казино за открытым арочным проемом казался совсем темным, и оттуда доносилось бессмысленное звяканье, да изредка мелькали вспышки света.
– Конечно, дорогой, я могу принести тебе телефон, но лучше бы тебе самому позвонить, куда надо. У нас множество линий, а шансов на то, что тебе могут сюда дозвониться, очень мало.
Крейн лишь кивнул и махнул рукой.
Он откинулся на спинку стула и обвел тревожным взглядом висевшие на стенах картины в рамках. «Владения моего отца, – подумал он. – Интересно, бывает ли он здесь и сейчас, и есть ли у него тайничок, куда он прячет то, что может ему повредить. Если да, то он может оказаться где угодно. Он не может находиться там же, в дыре под штукатуркой под ступеньками парадного входа; те ступеньки давно снесли, вместе с башней «Шампанское», розарием Сигела и газоном перед фасадом. Может быть, он до сих пор возвращается сюда… может быть, он будет иногда бывать здесь и в моем теле, когда заполучит его».
Крейн подумал об отце, который возил его, маленьким, на рыбалку на озеро Мид и разъяснял закономерности приливов в картах; потом он покалечил Крейна и навсегда исчез из его жизни.
Появились стаканчик с виски, пиво и телефон и, расплатившись с официанткой, Крейн некоторое время сидел и смотрел на три предмета, стоявшие на темной столешнице.
«Хватит рассуждений об отстреливающейся мишени, – думал он, – и о ставке ва-банк. Я выхожу из укрытия с пустыми руками; буду сбрасывать карты после каждого уравнивания, кроме последнего ужасного повышения».
Как Оззи сказал?
Ее взорвали.
«Наверно, – рассуждал Крейн, – я не почувствовал ее смерть через нашу исконную психическую связь, потому что она сама не успела ее почувствовать. Мгновенное уничтожение – что тут почувствуешь?»
Он поднял стаканчик и посмотрел на янтарный виски. «Я ведь могу вовсе не делать этого, – думал он. – Могу поставить этот стакан, взять такси и поехать в полицейский участок. Уравнять повышение и жить себе.
Чего ради?
Я не разделил ее боль, потому что ее не было. Но, возможно, я разделю ее смерть».
Он выпил виски одним длинным глотком, ощутив, как зелье богатым сочным огнем согрело его горло и желудок. Потом он залпом выпил половину ледяного «будвайзера», откинулся на полотняном стуле, редко моргая, уставился пустым взглядом в пространство и принялся ждать.