– Понимаю, Дорин. Тебе нужно где-то пожить?
Она опустила взгляд в стакан.
– Да, это тоже… и я хотела бы, чтоб кто-нибудь завтра утром пошел со мною на похороны.
«И, если дела пойдут так, как я рассчитываю, лучше всего, если это будет наркодилер».
– Можешь не сомневаться, – вкрадчиво сказал он.
Он совсем было собрался поцеловать ее, но она улыбнулась и отодвинулась.
– И еще, не позволишь ли ты позвонить моему мальчику? Он сейчас у моих друзей; это здесь, в Неваде, так что звонок местный.
– О, Дорин, конечно. Телефон в кухне, на стойке.
Диана поднялась и направилась к телефону. Набирая номер Хелен Салли, она отметила про себя, что Стайклизер не вышел из комнаты.
В трубке прогудело шесть раз, и сердце Дианы уже начало тревожно колотиться, но в конце концов раздался щелчок, и она услышала голос Хелен:
– Алло…
Диана резко выдохнула и тяжело оперлась на стойку.
– Хелен, – сказала она, – это… я. Олли у тебя?
– Господи Боже! – воскликнула Хелен. – Диана? Оливер и тот старикан сказали нам, что ты погибла! Это Диана? Боже, я…
– Да, это я. Как ты видишь, произошла ошибка. Послушай, Олли у тебя? Я могу поговорить с ним?
– Конечно, дорогая. Может быть, ты убедишь его сказать хотя бы пару слов или посмотреть кому-нибудь в глаза. Как долго мы… я имею в виду, когда ты…
– До Пасхи, я заберу его к Пасхе. – «Или погибну, – мысленно добавила Диана. – И что же получится из моих мальчиков, если я погибну? О, Христос…» – Хелен, я передать не могу, насколько я тебе благодарна… и обязана…
– О, Диана, о чем тут говорить? Какие-то полторы недели; да мы и заметить не успеем еще одного мальчика в доме. Я… эй, это твоя мамочка…
В трубке что-то затарахтело, и послышался голос Оливера.
– Мама! – задыхаясь, воскликнул он. – Мама, это ты?
– Да, Олли, это я, мой дорогой. Со мною все в порядке.
– Я видел, как дом взорвался!
– Ты видел? Боже, ты наверняка подумал… неважно. Я абсолютно цела и невредима. Я…
– Мама, прости меня!
– За что? Ты ни в чем…
– За то, что из-за меня убили Скэта и взорвали дом. Я…
– Ты во всем этом не виноват! Милый мой, ведь бывает, что молния попадает в людей; а ты здесь совершенно ни при чем! А Скэт поправится, доктора говорят… – она сделала вид, будто закашлялась, чтобы скрыть всхлипывание, – Скэт очень скоро выйдет оттуда и будет как новенький. А тебя я заберу на Пасху или даже еще раньше, самое большее, через полторы недели. – Она прикрыла микрофон ладонью и пару раз глубоко вдохнула. – Как тебе у Хелен? Кормят тебя хорошо? – Она тут же пожалела о последнем вопросе, вспомнив, как ограничивала его в еде, даже если он хотел всего лишь яблоко или немного пикулей.
– Ну, вообще-то, мы еще ничего не ели. На обед, наверно, будут хот-доги. Когда ты сможешь прийти и забрать меня? Ты… знаешь, что, мама?
– Я… что, Олли?
– М-м-м… по правде, я тебя люблю. Только это и хотел сказать.
У Дианы сердце замерло в груди. Он никогда прежде не говорил ей этого; возможно, потому, что и она сама не говорила этих слов ему.
– Боже! Я тебя, Оливер, тоже люблю. Я приеду и заберу тебя…
Она посмотрела на Майка Стайклизера, сидевшего в застеленной ковром комнате.
– Я заберу тебя, – сказала она, – как только сделаю парочку неотложных дел, ладно?
И Оливер, и Стайклизер в один голос сказали:
– Ладно.
Между столами гудели пылесосы, и мужчины в униформе двигались туда-сюда вдоль рядов игральных автоматов, поворачивали ключи в скважинах на боках машин и вытряхивали мелочь в пластмассовые ведра, а скучающие охранники следили за процессом.
Архимедес Мавранос оперся об обитый край стола для игры в кости и попытался заставить себя не думать о том, что можно было бы съесть рыбку, находившуюся у него в кармане.
Час назад он решил, что в реальном мире, снаружи, уже скоро взойдет солнце, и заставил себя отправиться в кафе этого неведомо какого казино, чтобы съесть яичницу с тостом, но у него закружилась голова, пришлось бежать в уборную и извергнуть все съеденное. Кассир ждал под дверью, чтобы он не сбежал, не расплатившись.
Но чувство голода никуда не исчезло, и буквально мгновение назад он подумал, что золотая рыбка, которую он носил в кармане в пластиковом пакете с водой, наверно, еще жива, и у него мелькнула мысль, что ее можно было бы съесть.
Он подавил приступ тошноты и посмотрел на свою ставку. В пасс-лайн вместо одной черной стодолларовой фишки, которую он поставил туда, лежали две, и еще три оказались за линией, где он ставил на свободные шансы. Пока он отвлекся на посторонние мысли, его ставка выиграла, и кости уже покатились снова, так что он, сам того не желая, снова поставил на пасс. Три фишки он отодвинул за линию, готовый положить две обратно, как только бросающий назовет пойнт.
Крупье передвинул белый кружочек к четверке, нарисованной на зеленом сукне на вершине стола. Уже шестой раз подряд этот бросающий выкидывал четверку в качестве пойнта, и боксмен, суровый пожилой человек в узеньком галстуке, который, казалось, душил его, взял кости со стола и внимательно осмотрел их, устроив из этого целое представление.
Мавранос не забыл сдвинуть две черные фишки за пасс-лайн, на свободные шансы, и в следующий миг бросающий выкатил еще четверку.
Теперь боксмен холодно разглядывал Мавраноса, несомненно, гадая, не является ли он партнером какого-то шулерства. Мавранос не мог поставить эту подозрительность ему в вину – действительно, велики ли шансы выкинуть один и тот же пойнт шесть раз подряд? Особенно когда рядом торчит какой-то странный тип, вольготно двигающий черные фишки и поставивший на последний бросок весь свой выигрыш?
Мавранос выиграл почти две тысячи долларов с этим бросающим, который испытывал свое везение лишь при помощи оранжевых десятидолларовых фишек, но все время кружилась голова, его подташнивало, и он то и дело машинально прикасался к повязанному на шее платку, щупая скрывавшуюся под ним опухоль под ухом. С тех пор, как он в обществе Скотта и старика выехал из Калифорнии, она определенно увеличилась. Он терял вес, терял, собственно, свое тело, так что неудивительно, что ему на мгновение показалось, что мысль о том, чтобы съесть золотую рыбку, не так уж и плоха.
И он видел в азартных играх большие странности, но ничего такого, что можно было бы использовать себе на пользу.
Он думал о том, как идут дела у Скотта, Оззи и Дианы в их безнадежном приключении, и о том, стало ли лучше мальчику, лежащему в больнице. От воспоминания о том, как выглядела распаханная пулей детская голова, Мавраноса передернуло.
Ненадолго его посетило чувство стыда за то, что он покинул «Сёркус-сёркус», не оставив им никаких возможностей связаться с ним.
Он мотнул головой. Пусть наймут себе шофера. У Мавраноса имелись собственные проблемы.
Он собрал фишки в горсти и отошел от стола. Незачем привлекать к себе внимание. В каком-то казино этой ночью – минувшей ночью, если допустить, что снаружи уже день, – он настолько много выиграл в блек-джек, повышая и понижая свои ставки и пытаясь при этом попасть в ритм звонков игральных автоматов, которые чуть ли не наигрывали регги, что в нем заподозрили счетчика карт; двое охранников подошли к нему, потребовали удостоверение личности и пригрозили, что если он снова явится в это казино, его арестуют за незаконное вторжение.
И сейчас, высыпая пригоршню фишек на прилавок кассы казино, он озабоченно нахмурился: он не мог вспомнить, в каком именно казино с ним приключилась эта история. Он может случайно вернуться туда…
– Иисус! – воскликнул кто-то у него за спиной. Мавранос обернулся и увидел мужчину, который рассматривал его с брезгливым удивлением. – Неужто удача так поперла, что ты даже не захотел дойти до сортира?
Мавранос опустил взгляд туда, куда смотрел незнакомец: левая штанина его выцветших джинсов потемнела от воды. В первый момент он с ужасом подумал, что этот тип прав и что он, в изнеможении, сам не заметил, как помочился в штаны. Но потом он вспомнил о рыбке и поспешно запустил в карман джинсовой куртки дрожащую руку.
Пакет оказался пуст; вероятно, он раздавил его локтем, когда нес фишки к кассе. Золотая рыбка, которую он носил с собою как «затравочный кристалл», потому что прочел, что они никогда не умирают от естественных причин, была, определенно, мертва или умирала.
Он не спал уже двадцать четыре часа, и почему-то мысль о том, что у него в кармане умирает маленькая золотая рыбка, отозвалась в нем невыносимой тоской, точно так же, как и мысль о том, что он, отец дочерей, стоит на рассвете в казино и выглядит так, будто обмочился.
На его глаза навернулись слезы, и он, неровно дыша, вывалился из парадных дверей на улицу уже раскаленную, как печка, несмотря на ранний час.
Майк Стайклизер прикрепил к пассажирской двери своего крытого пикапа «Ниссан» зеркало заднего вида, и после того, как завершилась короткая и почти безлюдная погребальная служба и они вернулись на стоянку, Диана повернула зеркало так, чтобы видеть машины позади, и сейчас нервно, и все же с удовлетворением, отметила, что белый «Додж» следовал за ними.
Накануне, поздно вечером, Майк повел ее в итальянский ресторан около «Фламинго», и когда они вернулись к нему домой, попытался поцеловать ее. Она отстранилась, но сделала это с задумчивой улыбкой, и сказала, что слишком уж мало времени прошло после смерти Ханса. Майк воспринял ее реакцию вполне нормально и уложил ее спать в одиночестве на его собственной водяной кровати, а сам устроился на диване, хотя и дал понять, что эта поблажка относится лишь к первой ночи.
С первыми же проблесками зари, внимательно прислушиваясь к сопению Майка на диване в гостиной, она поднялась, обыскала спальню и нашла в шкафу портфель-«дипломат». Запомнив его положение, то, как он наклонился к паре лыжных ботинок, она взяла его и открыла. У белого порошка в туго набитом пластиковом пакете с застежкой был вяжущий вкус кокаина, а рядом лежало несколько пачек двадцатидолларовых банкнот, на двадцать с лишним тысяч. Она сложила все как было и вернулась в постель. Позже, приготавливая кофе, она сумела спрятать в сумочку прочный нож для стейков, хотя у нее и не было планов использовать его.