Уже в Кукуевке я остановился на мгновение у озера: пустынный пляж, влажный песок, солнечные блики на воде и… опять какое-то черное шевеленье.
Спеша, задыхаясь, я обогнул озеро, пронесся по рыбацкой тропке, окунулся в мокрые кусты. Юра, как гигантское черное насекомое, сжавшись в комок, сидел в сухой пещерке. На лице — абсолютный ужас.
— У тебя тут скит, что ли? — спросил я, намеренно сбивая «мистический» настрой. — Монахом-отшельником стал?
Он продолжал глядеть в ужасе.
— Где нож?.. Или пойдем в милицию?
Наконец прохрипел:
— Выбросил в озеро.
— Ничего, они найдут. Ну?
Не шелохнулся.
Я сгреб его за воротник куртки и прошептал в ярости:
— Ты хотел убить моего сына?
Он сразу обмяк.
— Скажите, ведь он жив?
До меня дошло, что я не знаю, что я поверил ей! А вдруг… Наверное, на моем лице отразилось выражение его собственного, потому что он задергался. А я выдернул его из пещерки и поволок за собой. Откуда только силы взялись!
Юра вырвался, встряхнулся и зашагал впереди меня по узкой тропинке. Один только раз обернулся искаженным лицом.
— Но ведь он жив, раз вы мотались по Москве?
— Заткнись. Скорее!
Уж не помню, как мы одолели эти два километра, — завиднелся мой дом, — рука об руку ворвались в калитку, в сад, на терраску…
— Сиди тут! — прошипел я. — Иначе… — не договорив, поднялся по лестнице, рванул дверь: Коля — живой! — лежал на железной кровати, до подбородка укрытый пледом. Я откинул пушистую ткань: левая рука у предплечья туго забинтована.
— Ты закричал тогда ночью у сарая, потому что я задел рану?
— Да.
— То-то я удивился, что ты был закутан в плед. Как тебе?
— А, царапина.
— Не пижонь, весь стол был в крови.
— Просто задел артерию.
— А целил в сердце. Ты загородился левой рукой, да?
— Да.
— Убийца сидит на терраске, — отчеканил я. — И если посмеет сбежать…
— Он убийца, — подтвердил Коля бесстрастно.
— Надо бы Василия…
— Машка отлично справляется. Никого не надо, и ничего никому не рассказывай.
— Ладно, отдыхай. Я пошел на допрос.
Сын проводил меня пристальным взглядом, но ничего не сказал. Вышедши в коридорчик, я услышал негромкие голоса снизу. Говорила Мария:
— Он очень удивился, увидев у стены камень?
— Чуть не упал, — прошептал Иуда.
Мария (со страхом):
— С этой историей надо кончать.
Он (тоже со страхом):
— Но как?
Она:
— Тихо!
Я спустился и приказал с металлом в голосе:
— Мария, удались!
— Куда прикажете?
— Хоть в за кудыкины горы.
Она ушла в сад, вероятно, подслушивать. А, теперь все равно.
Ученик уже вполне оправился и заявил:
— Ваш сын — убийца.
Хорошенькое начало.
— Куда он тебя пырнул?
— Он пытался меня задушить.
— А нечего шляться ночами по чужому участку.
— Он меня вызвал.
— Если ты будешь врать…
— Вызвал по телефону, — продолжал Юра монотонно, меня словно не слыша. — Сюда. В полночь.
— И ты поперся!
— Он обещал раскрыть тайну черного монаха.
— Твоя соседка сказала, что ты ушел из дома в четыре часа.
— Ну, я заезжал к приятелю. Это к делу не относится.
— А на дачу к Горностаевым не заезжал?
— С какой стати? Да я даже не знаю, где…
— Взглянуть на мусоросжигалку, безотходную, выдает прах, как в крематории.
— Мне непонятны ваши намеки.
— Ладно, у вас была назначена встреча с Колей.
— Да, в беседке. Я тихонько подошел: за столом как будто сидел монах в капюшоне.
— И ты не догадался, что в куртке, в такой же вот, в похожей… — Я не удержался и тряхнул его за капюшон.
— Догадался, но не сразу. Ведь он не назвал себя по телефону, говорил почти шепотом. Ну, подошел. Он сделал знак приблизиться. И сказал нормальным голосом: «Ты спал с моей матерью, а потом ее зарезал, когда она тебя бросила».
— Ну а ты?
— Я сказал: «Ну да, спал с твоей матерью».
— Зря он тебя не задушил, гад.
— Он так и сказал: в прошлый раз недодушил, зато сейчас… Опрокинул меня на перила, я начал хрипеть…
— Не разжалобишь. Зачем ты взял в Кукуевку нож?
— Вот на этот самый случай. Держал наготове, ударил. Он упал на стол, а я убежал. Нож бросил в озеро. Самооборона.
— Где ты провел ту ночь?
— Поскольку я не знал, жив ли этот ненормальный дипломат, то скрылся у приятеля.
— Имя.
— Не скажу. Не впутывайте…
— В милиции скажешь.
— Вы не посмеете обратиться в милицию.
— Я много чего посмею. Ты следил за мной вчера на платформе утром?
— Нет, я уехал в Москву еще ночью, на двенадцать пятьдесят восемь.
— Где ж ты меня выследил?
— Не выследил, а увидел. В ЦДЛ.
— А что ты там делал?
— Это мое дело. Вы были в Малом зале, где стоял гроб Прахова.
— И пошел за мной на квартиру брата?
— Да.
— Почему же ты не подошел ко мне, когда я выбежал во двор? Нож был при тебе, я уверен. Я крепко запомнил еще тот момент, у лампады.
— У какой лампады?
— В твоей коммуналке. Ты оба раза струсил. Три раза!
— Я не трус.
— Вместо того, чтобы просто позвонить и узнать, убил ли ты человека, ты поджидал меня…
— Не поджидал, а…
— Что ты делал?
— Мне было плохо.
— Но ножичек ты сохранил. Когда я вытащил тебя из пещерки, то был слишком взволнован, не придал значения, но запомнил всплеск в озере. Только тогда ты выбросил нож, уверенный, что я поволоку тебя в милицию.
— Вы не посмеете туда обратиться, — повторил он твердо.
— Это почему же?
— «Не лучше ль на себя оборотиться?» — Юра держался все более вызывающе. — И на своих близких.
Сверху раздался голос — Коля неловко спускался по лестнице:
— Как «близкий» свидетельствую: именно его отражение я видел шестого августа ночью в зеркале. — Коля усмехнулся, представ перед нами. — То самое черное знамя прошелестело, помнишь?
Глава 26
Заявление было слишком серьезным, чреватым последствиями — и прежде всего я призвал «юношей безумных» к спокойствию.
— Коля, ты можешь сидеть?
— Смогу.
— Хорошо. Ты отдаешь себе отчет, в чем обвиняешь Юрия?
— В убийстве. И в садистских письмах. Он хочет свести тебя с ума.
— А вы, Леонтий Николаевич, сверьте шрифты…
— Он же сменил машинку.
— Прекратить! Очную ставку веду я. Почему ты не сказал мне в свое время, что видел Юру в зеркале?
— Я не понял, я же не видел лица. Но позапрошлой ночью, когда он подходил к беседке в черном, вдруг увидел меня и отскочил… как паук. Те же движения, те же жесты. Я подозревал, убедился и решил с ним кончать.
— Сейчас не об этом. Что ты там решил…
— Не выгораживайте сына. Мне неизвестно, каким образом он узнал о нашем с Марго свидании, но он целый день выжидал в лесу, чтобы явиться ночью и…
Наступила пауза. Атмосфера ненависти накалялась.
— Что «и»? — не выдержал я.
— Он жених Маши, она его не выдаст. Мне расхотелось продолжать очную ставку. Они мне надоели, все надоели, до смерти.
— Заявления обеих сторон голословны. Мне нужны доказательства.
— А у вас есть хоть одно доказательство, что Маргарита Павловна убита?
Я посмотрел на их лица («В скорбном списке остались я и сын», — напомнил сам себе) и выложил на стол «доказательство».
— Что это? — спросил Коля.
Я расправил сложенные вчетверо страницы.
— Сцена убийства. Видите, она вся в крови.
— Где ты нашел? — Коля побледнел уже совсем как мертвец; ученик созерцал молча, как некое «сакральное видение».
— Вы любите картину Нестерова «Видение отроку Варфоломею»?
Оба вздрогнули.
— Где проступила кровь? — подал голос-шепот Юрий.
— Вот, еще кое-что «проступило». Но не тут, не у меня, а там.
— Где? — выдохнул ученик, смотревший ночью в окно Василия.
— Что это? — раздался женский вскрик; мы не заметили, как подошла Мария.
— Найденный финал романа о вашем прадедушке.
Она схватила страницы со стола, перелистала.
— Зачем вы их показываете? — Кажется, никогда я не видел ее в таком волнении. — Здесь же отпечатки пальцев!
Наступившая затем немая сцена была полна такой жгучей недосказанности и муки, что никто не шевельнулся, не поднял глаз, не подал голоса. «Боже мой! — молился я про себя. — Укрепи мою волю: я закрываю дело»!»
Она уже сделала движение — разорвать! — я успел выхватить и ушел в кабинет, чтоб никого не видеть, не слышать, не думать. Взял старую медную пепельницу, положил на нее страницы и, скомкав, достал спички из кармана. Я закрываю «дело». Взгляд упал на камень — «тяжелый, серый, ты помнишь? Все помнишь?» Чей это голос? Кто этими словами напоминает мне о неизвестной могиле, тайной?
Я задумался, нет, просто сидел и смотрел в сад, в яркую после ливня путаницу листьев сирени, пронзенных послеполуденными лучами. Сейчас сожгу… Нет, сначала перепишу, чтоб без напряга и натуги покончить с романом, с «проклятием Прахова».
Сейчас. Я смотрел бездумно, как черная ворона уселась на веточку и выразительно каркнула, косясь на меня круглым оком. Веточка прогнулась, обнажив внутреннее царство сирени, в котором пряталась какая-то голубая вещица. Ворона взлетела. Я перегнулся через подоконник и отвязал от другой ветки полупрозрачный поясок. Да, в белом шифоновом платье с голубым поясом Марго была на дне рождения. Оно «покрылось пятнами — сообщал мой специальный корреспондент, — но вода их не смыла».
На пояске пятен не было.
Стало быть, Господь не принял моей молитвы, с непривычным смирением решил я, надо продолжать. Как бы ни были страшно и больно.
Переоделся в черную шикарную рубашку, привезенную Колей из Голландии, с большими накладными карманами на пуговицах; по ним рассовал «вещдоки» — странички, невесомый поясок, голубую сережку. «С этой историей надо кончать» — так она сказала Юрию? Правильно, надо кончать!