Ученик побагровел.
— Ты ведь пытаешься замолить свой грех? Вот и начинай.
Аллочка начала подавать первые признаки беспокойства:
— А при чем тут Юрий? Она что, соблазнила…
— Никто меня не соблазнял! Я мужчина и готов за все ответить. Маргарита Павловна сказала, что между нами все кончено и чтоб ноги моей тут не было.
Я быстро спросил:
— Что ответил ты?
— Что она сама мне до смерти надоела.
Молодые люди наскоро обменялись крутыми репликами:
— А жаль, что я тебя недодушил!
— А я тебя недорезал!
— Молчать! Таким образом, Марго была уверена, что вечер у нее свободен, и позвонила одному человеку.
— Аленька! — воззвал Гриша. — Ведь ты работала в саду, помнишь? И не могла…
— Я ничего не слышала!
— Чтоб освежить вашу память, я предъявлю вещественное доказательство. Но прежде обращаюсь ко всем присутствующим: может, кто признается добровольно?
Молчание. Я достал из кармана три листка и показал Горностаеву:
— Ты знаешь, чьи здесь отпечатки пальцев?
Алла вскрикнула дико и глухо, как тогда, на дне рождения.
— Я больше не могу! Я хочу умереть!
— Аленька, я все скажу! Черт со мной.
— Молчи!
— Не беспокойся, — он весь подобрался, как кот пред прыжком; новенькие стекла сверкали, застилая взгляд. — Да, шестого августа, примерно в полдень, мне позвонила Марго и попросила прийти к ней. Я сказал, что жду важного звонка по поводу издательства. «Приходи, когда освободишься». Больше я не говорил с ней и ее не видел.
— Очень гладкая версия. Твои дальнейшие действия.
— Я тебе рассказывал. Увидел в окно, что несут почту, вышел за калитку…
— Перед этим переговорив в саду с Аллой, не забудь.
— Ну, сказал, что пора перекусить.
— Аллочка, твое слово.
Она молчала.
— Аленька, говори!
— Я пошла поставить чайник. Зазвонил телефон. Подняла трубку и услышала голос Марго: «Буду тебя ждать, когда стемнеет».
— Понятно. Гриша, почему ты действовал так тайно?
— Чтобы не волновать Аленьку.
— Но ты мог прийти к Марго засветло и открыто. И не морочить жене голову «озером» и так далее.
— Не хотел волновать…
— Господи, сколько наглого вранья я от вас наслушался!.. Ладно, без эмоций. Сказав жене, что идешь купаться, ты пришел к нам. Дверь была, конечно, заперта? — вопросил я с иронией.
Он взглянул на три страницы в моей руке.
— Чуть-чуть приоткрыта.
Алла поднялась и по-тихому направилась к двери. В распаленную атмосферу прокралось нечто — вкрадчивой поступью преступления. Вдруг разрытая могила с останками — прах и тлен — представилась мне столь явственно, столь беспощадно, что я процедил в крайнем бешенстве:
— Отсюда без моего разрешения никто не выйдет!
Глава 30
Проявившись главным действующим лицом, Гриша достойно выдержал паузу, закурил и продолжал:
— Начиналось светопреставление — не помню такой грозы… Я позвонил, вошел. Из спальни в прихожую пробивался свет. Горел ночник, спальня была пуста. Сильно пахло пролитым вином. Я было нагнулся поднять бутылку с ковра и заметил под кроватью… — Гриша схватился за очки и принялся протирать стекла пальцами.
— Труп? — не выдержал я.
— Раскрытую тетрадь — кончик торчал из-под покрывала. Взял в руки: страницы залиты вином. Что такое? Перевернул и нечаянно запачкал еще одну. Я просто хотел убедиться: да, роман о Прахове, концовка. И положил тетрадь, где взял. Мне стало как-то не по себе. Что здесь произошло? Огляделся, машинально поправил картину на стене, криво висевшую… Нестеров. И пошел проверить: есть ли кто в доме?.. Вдруг взглянул на свои руки: не вино, а кровь! Липкая. Вытер о полотенце. Господи, рукопись! Сцена убийства в крови, а я… Я схватил тетрадку и ушел.
— Ты захлопнул дверь?
— Кажется, да.
— Видел черного монаха?
— Нет!
— Куда тебя понесло?
— Не знаю, куда-то шел. В общем, опомнился я в парке пансионата на скамейке. Продумал и принял решение.
— Довольно подлое, не так ли?
— Я подложил тетрадь в твой сундучок уже через месяц.
— Да, благородно. А три страницы?
— На них мои отпечатки.
— Но ведь «огонь сильнее», а?
— Умом я понимал, что это психоз, но я не смог, — мрачноватый огонек маньяка зажегся за стеклами очков. — Я тебе объяснял. А когда пришел сюда на днях восстанавливать концовку, то увидел эту злосчастную картину при свете солнца в кабинете. И ножом соскреб пятно.
— Тоже с ножом ходишь?
— Взял у тебя со стола, перочинный.
— Есть такой… Версию ты выстроил убедительную — на первый взгляд. Но следователя не убедишь. Алла, ты явилась к нам до мужа или после?
Она в ужасе распахнула светлые глаза. Искусственная «благодать» окончательно улетучилась.
— Дверь была заперта!
— Аленька, пока я не найду адвоката, ты не должна…
— Замолчи! — До нее очевидно дошло: предстоит борьба за собственную жизнь. — Мне никто не открыл. Они в спальне, я думала, ночник горел. И вернулась домой.
— Дальше!
— Пришел Гриша.
— От него несло «Златом скифов» из бочки, да?
— Да, — она впервые поглядела на мужа открыто и прямо. — Полотенце было сухое и грязное. На другой день я его постирала, вода красноватая, чуть-чуть, — я не поняла. А когда подрезала шиповник в саду, на крыльце появился Гриша и сказал: «Леон звонил — Марго исчезла». Я пошла пройтись.
— Ты испугалась мужа. Я всегда считал тебя существом нежным и женственным. Я тебя недооценивал, Алла. Два года прожить с…
— Договаривай! — произнесла она с вызовом. — Два года прожить с убийцей?
— Не будем ускорять ход следствия. Как эти три страницы попали к моему брату?
— К кому? — изумился Василий.
— Погоди, Вась. Ну?
— Я ушла, но почти сразу вернулась: за объяснением — возможно, этот ужас не имеет отношения к нам. Его нигде не было. Наконец заглянула в оконце сарая…
— Ну, ну?
— Я закопал в уголке, — пояснил Гриша со странной улыбкой. — Положил в стеклянную банку и… У нас пол земляной. А ты, Аленька…
— Я должна была знать. В банке лежали вот эти три страницы в крови и с отпечатками пальцев. Ты сдашь их в милицию, Леон?
— А как ты думаешь?.. Что ты сделала с уликами?
— Закопала обратно.
— Да, «муж и жена — одна сатана». Ну, так как же «Отрок Варфоломей»?
— Во время твоего последнего допроса я поняла, что ты подошел к разгадке, и ушла из этой жизни.
— Однако улики…
— Да, прихватила с собой: у нас, благодаря тебе, мог быть обыск.
— Да ты-то почему их не уничтожила?
— Я не знала, для чего он хранит их. А если для оправдания, а если я уничтожу нечто ценное?
— Я решился, — сказал Гриша угрюмо, — после вашего ухода.
— Когда мы с Васей осматривали мусоросжигалку?
— Да. Все эти годы я знал, что в любую минуту успею… И вот эта минута пришла. Покончить с психозом на «литературной» почве, сжечь проклятый финал… Я нашел в сарае пустую банку.
— Вот это финал!.. Впрочем, нет — он еще впереди. Ну, Алла?
— Я подошла к семичасовой электричке (слышала, как Василий говорил). На платформе были вы двое, но ты остался. Я поехала с ним и попросила убежища.
— Вась, ты знал, что за картиной сцена убийства?
— Откуда, Господи Боже мой!
— Вася, прости. Я не могла доверять тебе полностью, ты брат, лицо заинтересованное, и мог осмотреть мои вещи. Когда ты позвонил и сказал, что Леон едет, я сбежала. И вспомнила только на улице, но побоялась вернуться. Да и кому придет в голову шарить за картиной! Ты догадался, Леон?
— Догадался. От губной помады в прихожей на подзеркальнике несло «Златом скифов».
— Да, я нечаянно пролила духи, когда собиралась, я спешила. В общем, — заключила она трезво и горько, — мы с мужем крепко «наследили».
— Крепко, — я посмотрел на Горностаева. — Может, ты наконец раскроешь тайну семисот тысяч?
— Нет.
— Ладно, пока обойдемся.
— Ты знаешь?
— По-моему, да.
— Ты все знаешь?
Я выразительно посмотрел на него и промолчал. В гнетущей паузе раздался приглушенный голос ученика:
— Так это вы сыграли роль черного монаха?
— Отстаньте от меня со своими чертовыми монахами!
Юра сказал с укором:
— Вы же написали «Четвертого Всадника».
— Кажется, ты считаешь его макулатурой, — вставил я.
— Журнал, а не статью. Я ее сохранил в своем архиве. Там есть любопытные совпадения…
— Ничего там любопытного нет! — отрезал Горностаев. — Все уже известно-переизвестно.
— Но вы были первый… Маш, скажи.
— Да, дедушка читал, он даже хотел с вами познакомиться.
— Ведь ваш дедушка умер своей смертью? — нервно осведомилась Алла.
— У него разорвалось сердце. Его напугал какой-то человек.
— Который сыграл роль черного монаха здесь, у нас, — пробормотал я и жестом зловещего фокусника достал из сумки под столом еще один «вещдок» — грязную черную ткань.
— Это мой халат, подаренный Марго на день рождения. Ночью в грозовом саду или на темной улице он напоминает монашеское облачение. Как на картине Нестерова. Никто не хочет примерить, чтобы убедиться?
Дураков не нашлось. Глядели на мою «находку» со страхом. Василий воскликнул:
— Где ж ты его выкопал?
— На месте первого преступления.
— Первого? А разве было не одно?
— Не одно и не два, как я подозреваю. Если присмотреться, а в криминалистической лаборатории присматриваются пристально, на материи заметны бурые пятна, — тем же эффектным жестом я извлек на белый свет бедное шифоновое платье. — Видите? На нем пятна ярче, конечно. И вода их не смыла. Ничего не смыла.
Я ощущал всеобщее оцепенение — как слабый отголосок моих чувств этих последних дней, последних лет. Кто-то спросил искаженным голосом:
— Она умерла в этом платье?
И еще кто-то:
— Так где же мертвая?
Я сделал усилие, чтоб прийти в себя, и заговорил деловито:
— Судя по пятнам на халате, убийца нес труп, прижимая к груди.