Я обещал этому человеку никогда его не оставлять, ни при каких обстоятельствах не покидать Прагу. Без этого города я не смогу жить. Кто здесь родился, тот тут и умрет… До свидания, итальянец! Если у тебя слишком много долларов, то лучше дай немножко им! — и Милош указал на оркестрантов.
И не оборачиваясь, быстро пошел к выходу.
Давиде еще недолго посидел в ресторане, слушая красивые грустные мелодии, лившиеся из-под струн небольшого оркестра, негромко игравшего на маленькой эстраде, и задумчиво допивая шампанское. Он размышлял обо всем, что увидел и узнал за эти дни в Чехословакии, и у него в ушах отчетливо звучали слова Каневари — то, что он говорил своим студентам через несколько дней после того, как возвратился из Праги и за несколько дней до того, как его убили в Милане: «Необходимо разыскать всех до одного, всем дать их имена. Память священна. Мертвые среди нас, и я боюсь не успеть разыскать этих мертвецов, не найти их палачей, которые еще среди нас!».
Наутро вся группа погрузилась в микроавтобус и отправилась обратно через Вену домой с чувством выполненного долга. Проехали мост через широкую Влтаву, и вскоре башни и колокольни Праги остались позади. По дороге Давиде начал рассказывать о вчерашнем разговоре с Милошем, о том, что Милош отказался от паспорта и денег, не хочет один уезжать из Праги, оставлять там близкого человека.
— Да у Милоша никого нет. Жена умерла много лет назад, а больше он не женился, — отозвался генерал.
— А как звали его жену? — спросил Давиде.
— Елена Розенталь. Ее расстреляли после событий 1953 года.
— Теперь понятно, кого каждый день навещает Милош, — пробормотал Ликата.
Карусель
В луна-парке на пустыре оглушительно гремела музыка: сверкая и переливаясь яркими огнями, вертелась карусель. Цветные отблески причудливо освещали заборы и обшарпанные стены бараков на противоположной стороне улочки. На ступеньке железной лесенки, которая вела к двери логова Сантино, сидел мужчина в темном пальто. Увидев приближающегося Сантино, он встал и грубо произнес:
— Целый час тебя тут дожидаюсь. Где тебя только носит!
Это был Марко.
— Чего тебе надо? — спросил Сантино без обычного почтения к сыну хозяина.
— Есть для тебя серьезная работка. С Лоренцо Рибейрой просто нет сладу. Надо его немедленно убрать.
— Не могу я, — неожиданно отказался киллер. — Я совсем расклеился. Наверно, заболел. Найди кого-нибудь другого.
Марко взял его за плечо.
— Да ты что? Не понимаешь, о чем я говорю?
— Убери лапы! — в бешенстве заорал Сантино. — И катись отсюда. Иди, ищи другого!
— Ты что, хочешь разделить судьбу Карты? — угрожающе спросил Марко.
— Убирайся, и чтоб больше я никогда тебя здесь не видел!
Сантино, нахмурившись, вошел в свою конуру и приблизился к кровати, на которой спала Франческа. Девочка во сне постанывала, кашляла, щеки у нее горели. Было видно, что у нее жар. Случилось то, чего Сантино больше всего боялся — что он будет делать с больным ребенком?
Франческа проснулась и расплакалась.
— Ну чего ревешь? — спросил он как можно ласковее. — Ты меня не узнала? Это я — Сантино, я ходил тебе за лекарством. На, прими. — И он протянул ребенку таблетку.
Франческа не переставала плакать и все попытки Сантино успокоить ее были напрасны. Решение пришло сразу.
В комнате, находящейся над фотоателье, Нина укладывала спать Николу и Серену. Вдруг раздался резкий звонок у входной двери. Позабыв об осторожности, Нина, не спрашивая, отворила дверь и тотчас очутилась в железных объятиях Сантино.
— Не бойся! — сказал киллер. — Поедем ко мне, девочка совсем заболела. Надо за ней поухаживать.
Нина, не думая ни о чем кроме болезни Франчески, послушно пошла за ним в машину. А приехав и увидев Франческу, бросилась к ней, плача и смеясь одновременно, начала осыпать ее поцелуями. Девочка узнала мать, заулыбалась и перестала хныкать.
Джакомо Карта быстро поправлялся после ранения, оказавшегося не слишком серьезным. В больнице ему даже разрешили поставить во дворе клетку с голубями, и он целыми днями возился со своими любимцами. Однажды после обеда, когда у клетки, как обычно, собралась кучка выздоравливающих, к ним подошел какой-то человек в белом халате, по виду санитар или фельдшер, и спросил, кто из них Джакомо Карта.
— Это я, — сказал «старший».
— Тебе просили передать привет, — проговорил «санитар» и дважды ударил Карту ножом в живот.
И прежде, чем больные успели опомниться, убийца исчез с больничного двора. Это был Корно — один из охранников Бренно.
Сообщение о нападении на Карту Сильвия получила по радиотелефону в машине, тотчас же вызвала Ликату, и они стремглав помчались и больницу.
Карта был еще жив, но спасти его не было никакой надежды.
Давиде склонился над каталкой, на которой его привезли из операционной, и проговорил:
— Карта, это я, Ликата. Если хочешь спасти душу, скажи, кто всем этим заправляет? Назови только имя.
— Не знаю, — прохрипел Карта.
— Где его найти?
— Не знаю, — продолжал упорствовать даже на смертном одре «старший».
— Ну скажи хотя бы, как разыскать Сантино?
— На Вильо Гранде, барак напротив луна-парка… — еле слышно выдохнул Карта.
Умирающего увезли, больше в больнице делать было нечего.
— Едем к Сантино! — сказала Сильвия и они помчались вновь с включенной сиреной в район Большого судоходного канала.
Пока Нина прибиралась в комнате и возилась с Франческой, киллер вышел покурить на улицу. Вдруг он увидел, что к бараку подъезжает машина и из нее выходят Ликата и судья Конти. Сантино притаился в темноте.
Сильвия взбежала по железной лесенке и прильнула к окну. Угол занавески-был отодвинут, и она увидела постель, а на ней маленькую девочку. Значит, Сантино не утопил ребенка? Ничего не понимая, она продолжала наблюдать за происходящим в комнате и вдруг увидела Нину. Не успев поделиться со стоявшим внизу Ликатой своим неожиданным открытием, Сильвия почувствовала, как сзади ее обхватили сильные руки и в шею уперся ствол пистолета.
— Не шевелись, судья, — прошипел Сантино, а ты, легавый, бросай пистолет!
Киллер незаметно, как кошка, проскользнул вверx вслед за Сильвией и теперь стоял у двери, прикрывшись ею, как щитом. Стрелять Давиде не мог.
— Эй, Сантино, — крикнул он, — тебе не уйти, у тебя на хвосте вся полиция Милана! Отпусти ее!
— Кому говорю, брось пистолет! — повторил Сантино.
Делать было нечего, риск был слишком велик. С Сантино шутки были плохи. Давиде швырнул пистолет на землю.
— Вот так, молодец, мент. Теперь стой, где стоишь, и не дергайся, — приказал Сантино.
Он направил пистолет на Давиде и, по-прежнему крепко держа Сильвию, ногой распахнул дверь. И крикнул внутрь комнаты:
— Нина, бери девочку и выходи ко мне. Живее!
Когда Нина с Франческой на руках показалась на пороге, Сантино оттолкнул Сильвию так сильно, что она упала на площадку лесенки, а сам быстро спустился вниз, подталкивая перед собой Нину с ребенком. Продолжая держать Ликату под прицелом, он открыл переднюю дверцу своей машины и, вырвав Франческу из рук громко плачущей Нины, плюхнулся с девочкой на сиденье. Нина отчаянно вцепилась в дверцу, не давая ее захлопнуть.
— Отдай ребенка, Сантино! — крикнул Ликата. — Иначе хуже будет!
Сантино включил зажигание и стал разворачивать машину. Ликата шарил в темноте по земле в поисках пистолета. Нина встала перед машиной, чтобы не дать увезти Франческу. Но Сантино не затормозил, женщину подбросило вверх, она упала на капот машины, а потом ее отбросило в сторону. Сантино дал полный газ, и машина скрылась в темноте.
Не прошло и четверти часа, как киллер уже устраивал ребенка в другом своем заранее припасенном логове.
Часть шестая. Встреча в верхах
Время шло, события сменяли одно другое с кинематографической быстротой, действие перемещалось из Милана новые города — в Вену, в Прагу, некоторых ключевых фигур — Эспинозы, Салимбени, Карты уже не было в живых, а у спецподразделения и прокуратуры вопросов не убавлялось. По-прежнему Давиде и Сильвия ломали себе голову над тем, кто же этот таинственный новый человек, который встал во главе мафии, почему убили Беллини, что такое важное открыл в Праге Каневари, из-за чего его убили по возвращении в Милан, куда поехал Лоренцо Рибейра, кто и куда увез Тано и, наконец, что за фотографии все ищут. А Сильвию мучила еще одна загадка, но совсем иного свойства: почему Давиде, с которым они могли бы быть счастливы, словно боится ее любви, не хочет придать их отношениям более прочный, постоянный характер. Ведь она не сомневалась в том, что он ее действительно любит и знала, что у него нет другой женщины…
Больше всего в данный момент генерала, Ликату и Сильвию, конечно, тревожила судьба Тано. Кто его похититель? Неужели у него нет возможности дать о себе знать? А, может, он просто ловко воспользовался случаем от них улизнуть?
В самолете было всего несколько пассажиров, по-видимому, чехов, никто из них не обращал на Тано ни малейшего внимания. Сопровождавший его молодой мужчина всю дорогу сидел не раскрывая рта. Самолет летел, как определил Тано, на юго-восток. Когда часа через два полета самолет пошел на снижение, внизу открылась гористая пустынная местность, а потом — городки с высокими минаретами мечетей. Но аэродром был большой и современный, и Тано предположил, что это, должно быть, Стамбул. С аэродрома его повезли на большой шикарной машине, однако, не к центру города, а куда-то в сторону, вероятно, в ближний пригород. На дороге было много машин, но тут же паслись овцы и козы. Тано заметил, что за его машиной следуют еще две, такие же большие и дорогие. Дорога перешла в улицу типично восточного квартала — слышалась громкая экзотическая музыка, уличные торговцы громко расхваливали свой товар, тут же жарили и продавали какую-то еду, сновали стайки оборванных ребятишек — все это напоминало Тано улицы старой части Дакара. Затем все три машины свернули в боковую улочку и остановились у подъезда большого красивого дома. Их уже ждали крепкие молодые парни в европейском платье, которые с предупредительной вежливостью сопроводили гостей внутрь дома. В одной машине приехал Тано, в другой — Кертеш, он же Варфель, а в третьей — молодой красивый мужчина, которого Тано не знал. Это был его соотечественник — Лоренцо Рибейра. Всех провели в просторную гостиную, где, не подымаясь с кресла, их ожидал Барбо. В необъятной длинной белой рубахе и широченных шароварах он был невероятно, чудовищно толстым. Рядом с ним был его неизменный молодой переводчик, тоже в восточном одеянии.