Увиденное отцом Пиором — предупреждение всем нам, и дай Бог чтобы, узнав об этом, люди задумались. Ведь есть грань, за которой развращение нравов и попрание святынь приводят к падению, и по попущению Божьему страшные силы накопленного греха, энергия зла взрывает жизнь — и начинаются войны, стихийные бедствия, всеобщие страхи и тревоги. Да не будет сего с нами — дай Бог нам выстоять и вразумиться, как писал о том великий поэт Александр Блок:
«На непроглядный ужас жизни
Открой скорей, открой глаза,
Пока великая гроза
Все не смела в твоей отчизне…»[6]
Чудесное сновидение Пантелеимона, послушника Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря
Не пришел к утрени 11 октября 1908 года певчий (бас) левого клироса соборного храма Ново-Афонского монастыря послушник Пантелеимон Куранда. Ходивший будить его послушник Михаил Кошелов стучал в дверь кельи, звал петь на клирос, но тот из кельи голоса не подал. Перед ранней литургией монах Дометиан также звал его пособить им в соборе в пении, прочитать Апостол и опять не мог его разбудить. Когда же Пантелеимон не явился на клирос и к поздней литургии, а равно не пришел и на трапезу к обеду, один из певчих влез к нему в окно и начал его будить. Но он ни на голос не отзывался, ни от того, что будивший тряс долго и качал его на кровати руками, — не просыпался. Была отворена дверь, и в келью вошел уставщик иеродиакон Парамон с собравшейся у двери братией из певчих, и тоже долго и безуспешно будили спавшего.
Между тем послали в больницу за старшим монастырским фельдшером монахом Мисаилом, который, осмотрев спящего, ничего ненормального в его здоровье не заметил. Все бывшие в кельи видели в нем лишь спящего человека, только руки у него казались очень белыми и были холодные, а на лице замечался румянец, причем брови и веки слегка и часто почему-то подергивались. Заметно было в лице его, что-то точно необычное, не прочь были все думать, что он находится как бы в исступлении, а не просто спит. Фельдшер дал понюхать нашатырного спирту и Пантелеимон проснулся, сел на кровати, быстро окинул взглядом всех, бывших пред ним, и потом, бросив по-малороссийски фразу: «Це уже вы не тии!» — то закрывая свое лицо руками, то открывая его, — стал горько плакать. Как оказалось после, он хотел сказать: «Вы не такие, не такими видел я вас». Фельдшер почел в это время не лишним на шею поставить ему принесенный с собою горчичник, но Пантелеимон не дал сделать этого и повторял: «Это не нужно… Зачем это? Я ведь не болен». Около двенадцати часов братия разошлась из кельи Пантелеимона. К нему пришел духовник его отец Илиан и оказалось, что он проспал всего 16 часов, в течение коих ему было изложенное далее с его слов сновидение.
1908 года октября 10 дня после повечерия я пришел в свою келью. Посидев минут десять, я стал чувствовать, что меня сильно клонит ко сну. Потушив лампу, я лег спать. Только уснул, как чувствую, что в келье становится светло. Я будто бы встал с койки и сел. Стало еще светлее: свет очень яркий, но не похож на солнечный. Подумал: что же это такое, где это я?.. Вдруг подходит ко мне мой умерший племянник, мальчик пяти лет (он умер лет восемь тому назад), и говорит: «Пойдем со мной». — «Куда, зачем?» — спрашиваю. «Пойдем, пойдем — увидишь!» Я встал, и мы пошли вместе.
Шли сначала полем, потом подошли к морю, по которому проложены, как будто из покрытой зеленой травой земли, дорожки, широкие и узкие, были и очень узенькие. Между ними в воде плавали лодки, в которых сидели в светлом одеянии юноши. По широким, украшенным зеленой травкой и цветами дорожкам шли люди разного пола и возраста со светлыми и радостными лицами, а шедшие по узким — плакали, срывались с дорожек, падали в море, с трудом вылезали опять на дорожки и опять падали в море. Тех, которые вылезали и успевали обсохнуть, сидевшие в лодках юноши брали к себе с большою радостью и увозили. Шедший со мною племянник говорит мне: «Пойдем и мы по этой дорожке». Дорожка, указанная им, была очень узкая, и я боялся по ней идти, но он велел мне держаться за него. Я сказал, что он маленький, и если я начну падать, то и его утащу с собой, но он ободрил меня, и мы пошли.
Мое опасение сбылось: прошедши немного, я сорвался с дорожки и упал в воду, но при падении успел схватить племянника за одежду и при помощи его опять выкарабкался на дорожку, и мы пошли дальше. Когда пришли к концу моря, мы увидели две дороги: одна была широкая, покрытая зеленой травкой и цветами, по левую же сторону ее шла узенькая, покрытая вбитыми в землю заостренными кольями, которые перекрещивались между собою, так что идущим по этой дорожке было очень трудно пройти и они натыкались то на тот, то на другой кол. Шедшие прежде морем по широкой дороге переходили опять на широкую, покрытую зеленью и цветами дорогу и шли по ней попарно или по трое, пели и славили Бога.
Когда же стали приближаться к берегу моря, шедшие и срывающиеся с узких дорожек, к ним подошли страшилища (демоны) с крючками в руках и начали ими цеплять подходивших к берегу. Вытащив, обвили их кругом цепью и начали гнать по покрытой кольями узкой дорожке, погоняя позади палками. От страха и боли эти несчастные люди вопили не своими голосами и визжали. Я спросил своего проводника: «За что их так бьют и мучают?» Он ответил, что они при жизни своей не признавали ни праздников, ни постов и не принимали Святых Христовых Таин, жили для того только, чтобы есть и пить, говоря: «Когда помрем — ничего не будет». Жили по своей воле, а не так, как велит Церковь Православная христианам. Они на земле проводили дни в свободе, тело свое берегли, пили, веселились и объедались, за это здесь, погубив свои души, получают по делам своим муки.
А которых ты видишь идущими теперь по широкой прекрасной дороге, те при своей жизни шли узким и тернистым путем и за свою добродетельную жизнь гонимы и угнетаемы были от злых людей. Они почитали праздники, соблюдали посты, причащались Святых Христовых Таин и время проводили не в праздности и лености, а в труде и молитве. И вот за то, что они там хорошо жили, терпели скорби и плакали, теперь будут веселиться вечно. А которые над ними насмехались и оскорбляли, — те теперь плачут и мучаются. Здесь напал на меня сильный страх. Мой проводник велел мне перекреститься и не бояться, а сам в это время скрылся. Ко мне подошел тогда молодой красивый юноша и велел дальше идти с ним. Он привел меня к большим воротам, которые были так черны, как бы вымазаны сажей, и были заперты громадным замком.
Мой проводник отворил их, и мы увидели за ними свет не похожий на прежний, а какой-то резкий и неприятный. Потом мы увидели другие небольшие двери и, открыв их, пошли вниз по винтовой лестнице. Сначала пришли к одним дверям, на которых было написано «Плачьте до времени». Я здесь сильно испугался. Мой проводник велел мне сотворить крестное знамение. Мы пошли ниже и опять увидели двери, на которых тоже была надпись «Плачьте до времени». Еще ниже мы увидели двери очень черного цвета, и на них было написано «Плачьте и рыдайте без конца». Здесь пошел сильный смрад, слышался оттуда сильный шум и в стороне от дверей внизу мы увидели как бы дрова горящие, как раскаленное железо, и мне показалось, что они ворочаются сами собою. Я спросил своего путеводителя, что это такое горит, как дерево? Он отвечал: «Это не дрова, а люди». Я посмотрел пристальнее и, действительно, увидел, что это люди, которые шевелили ногами и руками и зевали ртами. На боках у них был такой жар, как будто раскаленное железо, и отрывались, как уголья, куски тела.
Я стал сильно страшиться. Вдруг из огня выскочили черные с красными глазами страшилища, державшие в руках крючки, и бросились прямо ко мне. Мой хранитель взмахнул на них своим мечом и сказал: «Не ваше дело касаться до нас», — и они убежали обратно, а мне он велел сотворить крестное знамение и идти далее обратно вверх. Дорогой я спросил: «За что эти люди горят в огне?» Он сказал: «За содомский грех». Мы пришли к ранее виденным нами дверям, на которых написано «Плачьте до времени». Мой проводник отворил их, и за ними мы увидели много людей, сидящих в одном котле. Между ними я узнал одну знакомую мне женщину, она меня тоже признала и протянула ко мне руку. Когда я не хотел брать ее, мой проводник велел взять ее за руку. Я взял и стал тащить ее, бывшие же вместе с нею люди вцепились все за нее, но она закричала: «Хотя б меня одну вытащили, но не всех вас!» В это время женщина упала обратно в котел. Мой проводник сказал мне: «Видишь, какое у нее самолюбие и гордость, если бы она не воспрещала другим браться за нее, то и сама спаслась бы и другие спаслись бы вместе с нею».
Отсюда мы пошли выше и пришли ко вторым дверям с такою же надписью. Отворив оные, за ними мы увидели в очень темном месте сидевших иноков. Лица у них были настолько мрачны, что трудно было рассмотреть их. Они зевали ртами, из которых выходила сажа. Когда я спросил, за что эти иноки попали сюда, мой проводник ответил: «Они любили посещать светлые дома мирских людей, пред которыми осуждали свои монастыри». Идя далее, мы увидели страшилищ, которые цепями вязали и скручивали людей и в ушах их сверлили сверлами. Я сильно испугался. Мой проводник велел мне креститься и сказал: «Этих людей мучат за то, что они в храме Божием плохо себя держали, обращались по сторонам, занимались разговорами, а молитву не творили».
Потом, идя далее, я увидел своих монастырских собратий: кто каким путем идет, кто какою страстью страдает, и кто чем спасается. При этом возле некоторых знакомых из братии и посторонних людей я увидел какие-то предметы и людей, которые неотступно следовали за ними, доставляя им страдания и муки. Я спросил у моего провожатого: «Что это за предметы такие и кто эти люди, так назойливо преследующие моих знакомых братий и посторонних?» Он ответил: «Это обличители содеянных, не покрытых примирением, не исповеданных из-за стыда или по забвению грехов, которые, как свидетели прегрешений, всюду за ними следуют. А которые исповедовали эти свои грехи перед духовником, от тех изобличающие люди и предметы удалены, и грехи их изглажены».