В часы связи все, кто имел отношение к операции, собирались в небольшом холле по соседству с комнатой радиста. Так было и теперь. Огден скрылся за дверью. Вскоре стало слышно, как сержант застучал ключом. Снова в эфир полетели позывные: «Русалка», «Русалка»… Минутное молчание — и вдруг!.. В наушниках четко зазвучала морзянка: «Нептун», я — «Русалка», слышу тебя».
Огден сорвался с места и, открыв дверь, крикнул:
— Алл, он отвечает. Иди сюда, слушай.
Капитан поспешил на зов, схватил вторые наушники и долго молча стоял рядом с радистом, вслушиваясь в монотонный писк морзянки.
— Да, это его почерк, — сказал он наконец. — Его рука. Признаться, я сомневался, ожидал фальсификации. Ведь прошло столько времени…
Радист выписывал в блокнот столбцы цифр кодированного текста. Через несколько минут перед майором Огденом лежало расшифрованное донесение: «Нахожусь районе высадки. Дальнейшее продвижение невозможно. Частая связь опасна. Кончаются продукты. Сообщите возможность возврата, повторного прорыва новом месте. Ответ через час».
Майор торжествовал. Пусть операция была несколько авантюрной, не доведена до желанного завершения, но его подопечный жив и готов продолжать дело. Это еще одно подтверждение, что он, Огден, не ошибся в выборе человека. И на этого парня в будущем можно будет положиться. Теперь майор сам решил сообщить Филлу обстановку. Надо было торопиться с решением, до нового разговора с «Русалкой» оставалось сорок минут…
Полковник был так доволен, что назвал Огдена просто по имени. Это случалось очень редко, лишь тогда, когда старик бывал в сверххорошем настроении. Да, да, он разрешил использовать для снятия «Русалки» быстроходный военный катер. Это, конечно, связано с риском, но в такой работе рисковать приходится каждый день. Пусть только «Русалка» отплывет подальше от берега. Ведь он отличный пловец!
Через сорок минут после первой связи «Русалка» сразу же ответила на вызов «Нептуна». Огден запросил, когда и в какой квадрат удобнее прислать катер. Ответ последовал немедленно: «Желательно этой ночью в два часа». Место было указано по кодированной карте.
10
Воробьев был лихорадочно возбужден и говорил громко, часто вскакивая со стула. Просил закурить и, сделав несколько затяжек, комкал папиросу, обжигая пальцы. Он потерял вчерашнее спокойствие и несколько раз ни с того ни с сего принимался убеждать следователя, что план, изложенный им, задуман давно, еще там, что он не мог бы поступить иначе, что он все равно бы сам сдался пограничникам, даже если они не захватили бы его врасплох. Он упорно повторял, что по советским законам искренность показаний учитывается при определении меры наказания. Да, он искренен и просит смягчить наказание. И поэтому предлагает план…
Последний монолог Воробьева был особенно длинен. Михайлов прервал разговор с ним и счел необходимым доложить подробности начальнику отряда. Смысл всего дела заключался в следующем: в случае, если бы Воробьев не смог попасть в Приморье, он должен был связаться с базой на Хоккайдо и вызвать судно. База теперь должна связываться с ним в шестнадцать часов по сахалинскому времени. Воробьев предлагает вызвать судно и этим хочет в какой-то мере способствовать смягчению наказания…
— Он так уверен, что за ним придут? — спросил Бочаров.
— Утверждает, что это один из вариантов, который был обусловлен перед высадкой.
— Можно ему доверить рацию? Ведь это риск. Вместо вызова судна он может сообщить о своем провале.
— Воробьев, по моему убеждению, трус, он хитер, даже умен, изворотлив, но труслив. Мне думается, сейчас ему всего дороже собственная жизнь, и плевать он хотел на все остальное. Он хочет, чтобы ему поверили, хочет доказать свою искренность.
— Что же, риск — благородное дело. Но давайте еще как следует взвесим все «за» и «против», изучим его кодированную карту, все эти квадраты, согласуем с командованием и тогда…
Приняв радиограмму «Русалки», с Хоккайдо сообщили, что в условленное время придет быстроходный катер. Встретить его следует в квадрате (были указаны кодированные координаты). Отплыв три километра от берега, использовать радарный рефлектор[1], что поможет катеру быстрее отыскать пловца в море.
С наступлением темноты все было готово к встрече. Примерно в двух километрах от залива установили на якоре плотик с радарным рефлектором. В бухтах ожидали условной команды пограничные корабли.
Ночь пришла ясная. Даже без луны видно было далеко. Полковник Бочаров, руководивший операцией, находился на наблюдательном пункте у скалистого мыса. Медленно тянулось время. Прошел час, другой — тишина. Ничто не нарушало ночного покоя. В море никакого движения, никаких сигналов, и чем дальше, тем томительнее становилось это бесплодное ожидание. Начал заниматься рассвет.
— Ждать больше нечего. Ночь убили впустую. — Бочаров задумчиво снял фуражку и вытер лицо платком. — И все же… Я не верю почему-то, что Воробьев решил нас провести. Ведь это была его последняя ставка… Мне думается, что виной всему светлая ночь. Если поставить себя на место противника, то признаюсь — в такую ночь я бы катер не отпустил…
Известно о том, что катер не прибыл, Воробьев встретил чуть ли не истерикой:
— Не может быть! Вы меня обманываете! Я сделал все, все. Они же обещали…
— Попробуйте связаться в шесть утра, — спокойно сказал Михайлов. — Если не ответят, значит, вы чем-то выдали себя.
— Да, да, я буду работать в шесть. Они ответят, вот увидите, я ничего не напутал, они ответят. Нельзя же так подводить человека…
Последняя фраза заставила Михайлова улыбнуться.
— Они все могут, Воробьев, — сказал он и вышел из комнаты.
В шесть утра «Нептун» отозвался. Значит, виной тому, что не прибыл катер, была не ошибка Воробьева, а скорей всего светлая ночь. «Терпение, — ответил «Нептун», — мешали обстоятельства. Ждите завтра, в то же время».
И опять ждали. С вечера погода, словно выполняя волю «морского царя», начала портиться. С Охотского моря набежали тучи, пошел дождь. Быстро опустилась темнота. И вот радио донесло на командный пункт кодированный сигнал: «Вижу неизвестный катер». Через несколько минут поступило сообщение с другого корабля: «Неизвестный катер вблизи границы. Движется на север в наших территориальных водах».
«Пропустить! Ждать команды…» — последовал ответ.
Однако ждать пришлось недолго. Новое сообщение все изменило:
«Катер повернул, уходит назад. Разрешите преследование!»
— Действуйте! — поддержал решение командира корабля Бочаров и приказал всем кораблям идти на перехват. Теперь дорога была каждая минута.
Фуртас принял оба сигнала: и тот, который сообщал о неожиданном повороте назад катера-нарушителя, и приказ Бочарова о преследовании.
Пограничный корабль вышел из узкой бухты, которая надежно укрывала его от наблюдения с моря. Локатор нащупал три точки, одна перемещалась строго на юг, две другие — на юго-запад, наперерез первой. Нетрудно было определить, что быстроходный катер уходит от погони и успеет раньше выйти в нейтральные воды. Наши корабли не успевали перекрыть ему путь. Только корабль Фуртаса мог еще отрезать путь нарушителю…
— Самый полный!
Минута встречи приближалась, это можно было судить по локатору, только по локатору, потому что ночь была беспросветной. Фуртас приказал включить прожектор, но в ярком его луче искрились лишь косые полоски дождя.
— Справа по борту. Смотреть всем!..
И вот долгожданное: силуэт судна с высоко задранным носом.
Два зеленых сигнала мелькнули на советском корабле. Ответа не последовало. Снова сигнал. И снова молчание. Катер не реагировал ни на один из известных всем морякам сигналов об остановке. Фуртас приказал дать предупредительный выстрел.
Но и это не подействовало.
Капитан-лейтенант мог бы приказать уничтожить врага. Но ведь не это нужно было пограничникам, важно было захватить катер.
Он шел теперь в полумиле с левого борта и несколько впереди.
Расстояние между судами почти не сокращалось. Когда до нейтральных вод оставалось не более двух миль, катер резко прибавил скорость, сделал то, чего уже не мог сделать более тяжелый корабль пограничников. Видимо, на это и рассчитывал шкипер, понимая, что пограничники будут стараться захватить катер «живым». Теперь он расходовал этот резерв скорости, надеясь выйти из советских вод до встречи с кораблем.
Фуртас прикусил губы. Сообщив обстановку на командный пункт, он отдал команду открыть огонь на поражение. Другого выхода не было. Иначе нарушитель ушел бы безнаказанным.
Залп! Корабль резко качнуло.
Еще залп! Море осветил сноп огня: на катере что-то взорвалось. Над ним взметнулся язык пламени…
11
Итак, катер появился у Сахалина по вызову Воробьева. Ему об этом сказали, не уточняя, чем кончилась ночная операция. Однако он пока что, видимо, играл в открытую, и потому настроение его значительно улучшилось. На допросах снова стал вести себя свободно, уверенно, даже пытался шутить.
Материалы следствия пополнились показаниями о том, как проходила дальнейшая подготовка Воробьева к шпионской деятельности. Он рассказал, как с американским офицером Майклом Огденом вылетел из Франкфурта-на-Майне в Вашингтон, как в тридцати километрах от столицы Соединенных Штатов, на загородной вилле, изучал Приморский край СССР, усиленно занимался стрельбой, греблей. Дальше шли записи о вылетах Воробьева с Огденом в Нью-Йорк, а затем в Бойс (Западная Калифорния).
Цифры, даты, фамилии, населенные пункты… Воробьев помнил их наизусть и обо всем рассказывал охотно, не упуская даже мелких событий и деталей.
Совсем иначе вел он себя, когда беседа заходила о его жизни в Германии до той поры, как он очутился в шпионской школе. Настроение его заметно портилось, «немецкий» период, как ни странно, Воробьев помнил плохо, хуже, чем все остальное, ссылаясь на то, что жизнь его в ФРГ была однообразна и дни похожи один на другой.