А фронт приближался. Это радовало, будоражило сердца. Хотелось идти навстречу своим. Только получалось обратное: отряду ставили все новые задачи. И по мере того как линия фронта сдвигалась на запад, Мирковский вел своих товарищей все глубже и глубже в тыл врага. В Москву, как и прежде, летели донесения: «Выполнено!», «Выполнено!», «Какие будут установки?» И снова: «Выполнено».
Так было до конца 1944 года.
В Москву Евгений Иванович вернулся уже от западной границы Украины. Наконец-то после долгой разлуки он смог обнять жену, дочерей Рему и Жанну, сынишку Женьку, которого видел всего полуторагодовалым. А теперь Женьке шел пятый, и он бойко расспрашивал отца о том, как он там воевал на фронте.
Как он воевал?.. Всякое бывало… Ушел капитаном, вернулся подполковником, сам не зная, что дослужился до такого чина. А в ноябре был подписан Указ Президиума Верховного Совета СССР о том, что Евгению Ивановичу Мирковскому присвоено звание Героя Советского Союза.
Можно было бы и отдохнуть. Можно бы, конечно. Да только не кончилась еще война, и в таких людях, как Мирковский, была острая нужда. Вскоре его вызвали на беседу с руководством.
— Опыт у вас, Евгений Иванович. Богатейший опыт. Знаете противника, так сказать, с любого бока, — говорил генерал.
«Неспроста он меня так нахваливает, — думал Мирковский. — Что предложит?»
А генерал не торопился, расспрашивал о семье, рассказывал о тех, кто еще не вернулся домой. Называл знакомые имена товарищей.
— Опять на ту сторону? — не выдержал Евгений Иванович. — Есть вакансия?..
— Да нет, не совсем так. Найдутся дела и по эту сторону фронта. Правда, не в штабах, а снова на боевом и даже сверхопасном поприще… Ваша кандидатура, с нашей точки зрения, более чем подходящая…
— Ну, что ж, я готов.
— А как же ваш отдых, Евгений Иванович?
— Ничего, еще отдохну. Потом…
— Ну, коли так… — улыбнулся генерал.
«ЧУЖОЙ» В СВОЕМ ТЫЛУ
…Август Штеккер видел все собственными глазами. Все до мельчайших подробностей. С высокого берега Немана, укрывшись в кустах, он наблюдал в бинокль. Видел, как к деревушке подъехало несколько грузовиков с советскими солдатами, как они быстро рассыпались в цепь. Потом началось настоящее сражение. Те, кто находился в деревне, отстреливались отчаянно, с боем отошли к реке. На руках несли раненых, переправились на лодках. А на том берегу оставался только пулеметчик, который остервенело строчил и строчил, прикрывая отход остальных. Потом пулемет замолчал, и стало тихо.
Дальше оставаться на наблюдательном пункте Штеккер счел небезопасным. Дал сигнал своим людям уходить в лес. Теперь сомнения его начали рассеиваться. Да, очень необычно было наблюдать, как солдаты в форме Советской Армии стреляли в таких же точно солдат и дрались друг с другом не на жизнь, а на смерть. Так кто же те, кто двое суток назад пришли в деревню? Кто же они, если их преследуют свои? Ясным становилось одно, что форма этих неожиданных пришельцев была маскировкой.
Разведчик, которого Штеккер посылал в деревню, принес такие известия: гимнастерки у неизвестных советские, солдатские, а вот вместо солдатских брюк офицерские галифе. Всего в группе человек сорок-пятьдесят, возглавляет ее полковник Яблонских. В одном из разговоров, подслушанных местным жителем, военный в звании старшины якобы назвал Яблонских господином полковником. За это старшина получил от полковника нагоняй, дескать, не забывайся, думай, что говоришь!
После этого боя Штеккер твердо решил войти в контакт с неизвестными, за которыми тайно наблюдал вот уже несколько дней, и выяснить все до конца. Ведь, собственно говоря, он ничем не рисковал: в его команде — так он называл свою банду — было втрое больше людей, и в крайнем случае…
Но Штеккер не хотел думать о крайнем случае. Ему хотелось верить, что он найдет среди этих неизвестных если не своих единомышленников, то по крайней мере союзников. Ведь, судя по тому, что он наблюдал, враг у них общий — советские внутренние войска, против которых и он вел войну. А точнее — стремился уйти от прямых боев, отсидеться до поры. Штеккер все еще верил в силу фашистской армии. Верил, несмотря на то что война по сути дела уже была проиграна. Он старался убедить себя в том, что все еще образуется. И если не Гитлер, то кто-то другой придет с Запада ему на выручку. Все будет так, как раньше, а он снова станет хозяйничать на своих землях.
Август Штеккер был упрям и самонадеян. Эти качества он унаследовал от своих предков, представителей старого дворянского рода прибалтийских немцев, пришедших сюда чуть ли не во времена крестоносцев. Это знали и те, кто вместе с ним скрывался здесь, в лесах Литвы. Его «команда» состояла из людей, которым нечего было терять и не на что было надеяться: гитлеровцы большей частью из войск СС, лютовавшие на захваченной территории и сумевшие спрятаться и избежать плена в период стремительного наступления советских войск. Здесь нашли пристанище и те, кто служил фашистам в период оккупации Литвы: местные националисты, крупные землевладельцы, которых режим Гитлера вполне устраивал.
Правда, настроение портилось с каждым месяцем, по мере того как советские армии все дальше и дальше продвигались на запад. Август Штеккер и весь этот сброд оказались теперь в глубоком тылу русских. Сам Штеккер не ушел вместе с отступавшими немецкими войсками умышленно, из фанатичного упрямства и веры в обратный поворот войны. Он оставался мстить. И он мстил, жестоко расправляясь с теми, кто радовался приходу Советов. Ему ничего не стоило расстрелять кого угодно, даже без особой на то причины, просто так, из-за дурного настроения. Он без сожаления мог отдать приказ уничтожить целую семью, не щадя даже грудных детей.
Таким был Август Штеккер.
Первый разговор со странным русским полковником не принес удовлетворения. Яблонских принял людей, посланных Штеккером, холодно, подозрительно. Ничего не говорил о себе и ни о чем не спрашивал. На другой день Август сам отправился к русскому офицеру.
— Кто вы такие? — без обиняков спросил он на ломаном русском языке.
— Мои солдаты носят советскую форму…
— Ерунда. Тогда объясните, почему вы встретили огнем своих там, в деревне? И почему те так настойчиво преследовали ваших солдат, что вам пришлось спешно ретироваться?
— Произошло недоразумение, — строго ответил полковник. — И потом давайте договоримся. Поскольку меня совершенно не волнует, кто вы и что вы, я не намерен давать вам объяснения…
Штеккер достал флягу с водкой и предложил выпить за знакомство. Но полковник отказался, предупредив, что не хочет вообще ни с кем вести дел, равно как и застольных разговоров.
Лишь на третий день, когда оба отряда, совершив ночной марш, снова оказались по соседству, Яблонских, наконец, принял Штеккера более милостиво, пошел на откровенный разговор. Август услышал то, что в общих чертах уже знал от солдат полковника. Яблонских был офицером-власовцем, и с советским строем у него якобы имелись свои счеты. Сюда его забросили для выполнения какого-то задания лица, которых он называть не должен, но имеющие четкую установку Берлина. Для какого задания он сюда прибыл, Яблонских не сказал, и Штеккер понял, что расспрашивать бесполезно.
Через несколько дней, после серии встреч, Яблонских согласился на предложенное Штеккером объединение команд в единый «отряд» для совместных действий. Учитывая боевой опыт полковника и его чип, порешили, что Яблонских будет командиром, а Штеккер его заместителем. При этом они договорились, что все важнейшие вопросы будут обсуждать сообща и, только придя к единому мнению, принимать решение.
…Итак, первая половина плана удалась. Инсценировка боя в деревне была принята бандитами за чистую монету. Таким образом, советский разведчик, он же «полковник Яблонских», стал главой крупного «отряда» отъявленных негодяев. Только сорок человек были его надеждой и опорой. Евгений Иванович правильно оценил создавшуюся обстановку. Любой неверный шаг его или его людей мог погубить товарищей и всю операцию.
А операция эта имела исключительно важное значение. Банды недобитков, оставшиеся в советском тылу, терроризировали население Литвы: грабили, убивали, мешали налаживать разоренное войной хозяйство. Банды кочевали с места на место, и не просто было установить их тайные передвижения и конспиративные связи. Только теперь, оказавшись в логове врага, стало возможным определить базы и подготовить окружение и ликвидацию банд малой кровью.
Мирковский был предельно внимателен и играл свою роль безошибочно. Прежде всего он начал проявлять непримиримый и жестокий характер, требовал железной дисциплины от каждого, категорически запретил пьянство.
Штеккер не мог не оценить по достоинству этих качеств сурового «власовского офицера». Да, конечно, дисциплина была необходима в тех обстоятельствах, в которых они находились. После первого же случая нарушения приказа, когда несколько бандитов, раздобыв на каком-то хуторе спирта, напились и учинили драку, Яблонских потребовал суда и расстрела провинившихся.
— Я расцениваю это как предательство, ведь с пьяных глаз они провалят всех нас. Терпеть это — все равно что танцевать босиком на лезвии бритвы, — заявил он Штеккеру. — Предоставляю вам право самому разделаться с негодяями. Нужны жесткие меры, самые жесткие.
Август пытался было возражать, но Яблонских настаивал.
— Если вы так оставите дело, Штеккер, то завтра перепьется весь отряд. Дурной пример заразителен. Без дисциплины мы с вами быстро окажемся в руках НКВД. Вам этого хочется?.. Если бы это касалось моих людей, я бы не выглядел такой тряпкой, какой мне представляетесь сейчас вы…
Вторым условием полковника — он ссылался на установку, полученную свыше, — была выжидательная тактика. Иными словами, Яблонских считал, что до поры до времени отряд не должен предпринимать решительных действий, а выжидать перемен на фронте. На это, как он знал, тщетно уповал его заместитель.