Но вскоре Штеккер начал бунтовать. Скрипя зубами, он слушал сводки Советского Информбюро о новых победах советских войск. Передачи из Берлина выдавали отчаяние и растерянность, которые царили в Германии. Там подчищались последние людские резервы.
— Мы больше не можем ждать перемен и сидеть тихо, как мыши, мы должны действовать! — настаивал Штеккер. — . Тормошить врага и беспокоить его. Он, наверно, уже не остановится…
Яблонских возмущался:
— Как вам не стыдно, Штеккер! Вы немец, и так говорите. Если у вас есть хоть какие-то перспективы на будущее, то у меня их нет вообще. А ваши наскоки — это чепуха. Надо выжидать, копить силы для солидной операции, на которой не обидно будет даже свернуть шею.
А время шло. Отряд менял дислокацию и на лесных дорогах встречался с другими бандами. Иногда устраивались совместные совещания. Небольшие группы недобитков — гитлеровцев и изменников Родины, рыскавшие в ту пору по Литве, — лихорадочно искали хозяина, искали, кому бы предложить свою облезшую шкуру. И Яблонских милостиво соглашался принять их к себе. Вскоре банда насчитывала свыше четырехсот человек.
Все это входило в тактический план разведчика и соответствовало установке, полученной, естественно, не из Берлина, а из Москвы. «Отряд» представлял собой как бы непрерывно разраставшийся снежный ком. Благодаря этому районы Литвы, где побывал Яблонских, очищались от разрозненных небольших банд. Полковник время от времени демонстрировал свою «прозорливость» и опыт. Штеккер не раз восхищался чутьем русского офицера, который так ловко «угадывал» планы советских подразделений, охотившихся за «отрядом», и выводил его из-под удара.
А как решительно Яблонских расправился с захваченным в плен русским милиционером — сам допрашивал, а затем приказал расстрелять.
Евгений Иванович хорошо помнил тот день. Бандиты захватили на дороге милиционера и привели к нему. Что было делать? Как спасти человека и в то же время не выдать себя? Он стал орать на парня, угрожать ему. А душа разрывалась на части, хотелось сказать: «Извини, дружище, потерпи. Иначе не могу». А потом громогласно приказал Валентину Семенову, с которым сражался вместе еще на Украине, «расстрелять негодяя». Семенов понял с полуслова. Вместе с тремя верными бойцами он увел милиционера в лес и…
Милиционера толкнули в спину: «Иди!» Он пошел. Сзади прозвучали выстрелы, он закрыл глаза, но — что это? — пули просвистели высоко над головой. Он бежал, а сзади стреляли и стреляли, но все мимо…
Семенов с друзьями тут же рассказал в «отряде», что, когда они «пустили в расход» милиционера, якобы напоролись на засаду и еле ушли. Выстрелы всполошили бандитов, и Яблонских приказал немедленно уходить.
Прошло около месяца с того времени, как Мирковский стал «атаманом». Теперь ему тут верили. К нему стекалась вся информация профашистского подполья. Он уже знал, где были базы других бандитских групп, знал адреса явок в городах, имена тех, кто поддерживал бандитов. Таких, правда, были единицы, но были.
Приближался день, когда полковник Яблонских снова должен был стать тем, кем был на самом деле. Что уж там, нервы пошаливали. Скорей бы! Евгений Иванович оставлял в установленных местах донесения и ждал. Ждал сигнала…
— Не хотите развлечься? Любопытный трофей… — С этими словами Штеккер втолкнул в помещение белобрысого парня. — Его встретили в лесу мои разведчики.
Задержанный был одет в обтрепанный ватник, на голове кепка, вид усталый, лицо небритое, бледное. От незнакомца пахло потом и сыростью. По всему было видно: скитался он давно.
— Кто такой? — спросил Яблонских.
— Волк лесной, — зло огрызнулся парень. — А вам что за дело?
— Не станешь отвечать — расстреляю, — грозно сказал полковник.
— Стреляйте, мне все равно…
— Август, пригласите пару людей, я не намерен возиться с этим идиотом. Тащить ему язык клещами у меня нет времени.
Штеккер поспешил выполнить просьбу. Когда он вернулся в землянку с двумя дюжими немцами, то обратил внимание, что задержанный изменил поведение, гонор его как рукой сняло. Глаза у парня бегали, руки тряслись, он больше не упорствовал.
— А потом?.. — спрашивал Яблонских.
— Потом мне удалось убежать из советской комендатуры. На одном хуторе я раздобыл вот эту одежду…
— Кто он? — поинтересовался Штеккер.
— Бывший советский офицер Николай Горбенко, — ответил полковник. — В начале войны попал якобы в плен. Говорит, что потом служил в немецкой армии, охранял какой-то концлагерь. А там черт его знает…
— Можно проверить… Ну-ка я еще побеседую с ним…
Штеккер дал знак солдатам удалиться. Достал флягу, налил в стакан спирта-сырца, пододвинул задержанному:
— Пей!
Тот мотнул головой.
— Пей, говорят! — заорал Штеккер.
Парень выпил, закашлялся. Глаза его вылезли из орбит, хрипло, задыхаясь, попросил воды. Евгений Иванович молча следил за экспериментом своего «заместителя». Расчет у того был коварный. И он не находил способа помешать…
За те несколько минут, на которые фашист оставил их вдвоем, они успели объясниться. Теперь Евгений Иванович знал, кто перед ним, но выдержит ли товарищ такое неожиданное испытание? Молод ведь.
Штеккер снова налил спирту. На этот раз поставил рядом и кружку воды. Подмигнул полковнику:
— Зер гут… Обслуживаю как в лучшем европейском ресторане…
После третьего стакана глаза у парня посоловели. В них были злоба и отчаяние погибающего человека. Видимо, перед выходом на задание было предусмотрено все, кроме того, что выкинул сейчас Штеккер. Посланец перед операцией не мылся добрую неделю, ему не давали спать, заставляли жить в лесу. Внешне он сейчас выглядел естественно, но переутомленность могла теперь сказаться.
— Искал нас? — спросил немец.
Горбенко кивнул и пьяным голосом снова начал излагать зазубренную легенду.
Сначала все шло гладко, но потом человек потерял контроль над собой. Он принялся длинно рассказывать, как искал подполье, и, сам того не желая, назвал его «вражеским, националистским». Потом вдруг ни с того ни с сего решил узнать у Штеккера его фамилию.
Евгений Иванович увидел, что фашист медленно расстегнул кобуру и вытащил пистолет. Захмелевший Горбенко не заметил этого. Нужно было действовать, и немедленно… Что же предпринять? Самому застрелить Штеккера — значит поднять тревогу и вызвать сумятицу, которая может плохо кончиться. Нужно предупредить разведчика об опасности, спасти его… Но как?
Времени не было. Оставался последний ход — психологическая атака.
— Бросьте дурить, Август! — крикнул, вставая, Яблонских. — Уберите пистолет!
Штеккер сверкнул глазами.
— Разве вы не поняли, кто это? — зло огрызнулся он. — Советский агент!..
— Вы что, считаете меня дураком, Август? Бросьте свои штучки! Я прекрасно разобрался в том, кто этот тип. Только он мне нужен живой. Завтра я развяжу ему язык. А потом, мы в самом начале договорились не предпринимать несогласованных решений.
Штеккер убрал пистолет. Яблонских позвал одного из своих телохранителей, приказал увести Горбенко. Предупредил:
— Отвечаете за него головой, охранять усиленно, утром приведете ко мне. Поняли?
— Так точно, господин полковник! — козырнул старшина Семенов.
Но утром Горбенко допрашивать не пришлось. Банда перестала существовать. Когда части Советской Армии ее окружили, часовых снимать не потребовалось, часовыми были люди Мирковского. Они сами повели бойцов и вместе с ними довершили дело до конца.
Полураздетого Штеккера привели в землянку Яблонских. Ужас отразился на лице фашиста, когда он увидел, что «власовский полковник» спокойно и даже весело беседует с советским полковником как со старым другом.
Кончилась война, Мирковский возвращался в Москву. В коридоре вагона увидел рослого майора. Лицо показалось очень знакомым. Натренированная память сработала быстро. Ну да: сорок второй год, Москва, потом рейд «белых призраков». Ну конечно же, это был он, Геннадий Мороз, тот самый парень, которого тяжело ранило в бою, когда пробирались во вражеский тыл, и которого разведчики оставили на попечение жителей Комиссаровки.
Майор почувствовал на себе взгляд Мирковского и обернулся, глаза его засияли:
— Евгений Иванович, дорогой, встреча-то какая!
— Значит, жив, здоров?! И ордена, гляжу…
— Берлин брал!.. Одним словом, выходили меня колхозники Комиссаровки. Пришли наши части, освободили село и меня заодно… Потом госпиталь — и на фронт. А вы-то как?
— Да ничего, спасибо, тружусь, как говорится, на прежнем месте. Работа вроде бы поспокойней стала, война-то кончилась, фронта больше нет. Еду в отпуск.
На этот раз отпуск у Евгения Ивановича был самый настоящий: с морем, с кавказским пляжем и солнцем, а главное — с женой и ребятами, по которым истосковался за войну. Вместе мечтали о том, что теперь уже не будет долгих разлук. С такой мечтой вернулись в Москву. А на другой день…
Генерал вышел из-за стола навстречу Мирковскому, обнял. А потом обычный чекистский разговор.
— Ну, что думаете делать? Все виды нашей работы в условиях фронта изучили в совершенстве. И в биографию свою к делам пограничным дописали достойные главы. Вернемся к обычным делам. А дел у нас с вами и в мирное время хватает. Впрочем, наша война не кончилась.
Так вот, следующей вашей главой будет…
И она была, эта следующая глава. И другие, которые шли за ней. Но только при встречах с автором этих строк рассказывать о себе Евгений Иванович не стал. Улыбнулся, многозначительно развел руками — дескать, сами понимаете…
Я не мог настаивать. Да и зачем? Ведь того, что рассказано, с лихвой хватило бы для украшения нескольких человеческих биографий.
Евгений Иванович теперь, как принято говорить, на заслуженном отдыхе. Только отдых — понятие растяжимое, и каждый его понимает по-своему. Мирковский считает своим долгом активно участвовать в делах Комитета ветеранов войны, в военно-патриотическом воспитании молодежи. Часто его можно видеть в школах и воинских частях. После коротких выступлений героя вопросов на него сыплется множество. Такая уж романтичная профессия — разведчик.