— Что не выпущу из рук оружия...
— ...оружия...
— Пока последний фашистский гад...
— ...гад...
— Не будет уничтожен на нашей земле.
— ...нашей земле.
— За сожженные города и села... за смерть женщин и детей наших... за пытки, насилия и издевательства над моим народом я клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно... Кровь за кровь, смерть за смерть!
— ...Кровь за кровь, смерть за смерть!
— Если же по своей слабости, трусости или по злой воле я нарушу эту свою клятву и предам интересы своего народа, пусть умру я позорной смертью от руки своих товарищей.
— ...своих товарищей.
Сергей Васильевич свернул бумагу, спрятал ее в карман шинели, потом обычным своим райкомовским голо,-сом сказал:
— Поздравляю, товарищи. Теперь вы законные бойцы—партизаны, я законный ваш комиссар, и вот Петр Петрович Потапов законный ваш командир. Называться отряд будет так: «Смерть фашизму».
В строю глухо, на разные голоса, повторили это название.
— Товарищ командир,— обратился комиссар к Петру Петровичу,—какая будет команда?
— Пошли на завтрак,— пробубнил Потапов.
— Не забудь,— сказал Сергей Васильевич,— что принятие присяги — это праздник для отряда, его рождение.
— Будет исполнено, товарищ комиссар.
3
В отряде «Смерть фашизму» насчитывалось пока шестьдесят штыков, включая комиссара, командира и повара Букатуру. Штыков, как таковых, вообще-то было совсем немного. Кое-кто имел только ружье, дробовик, были и совсем без оружия. На весь отряд один ручной пулемет.
С чего начинать боевую жизнь? Сергей Васильевич решил начинать ее с разведки. Надо было выяснить обстановку и наладить связи в Скрыже, в Дебринке, Голо-пятовке, Крестах, Ямуге, Жаворонках, Скоче, Урочище и в других лесных н прилегавших к лесу населенных пунктах. Вторую неделю пропадала где-то в районе Настя Бородина, секретарь райкома комсомола. Настя знала расположение лагеря, но у нее было много дел, и она не спешила в отряд. Ей хотелось обойти весь район, связаться со своими сельскими комсомольцами там, где они остались. Что делать этим комсомольцам? Быть на месте и ждать. Работа будет. Подпольная жизнь только начинается.
Те, кто оставался в лагере, чистили уже без того чистое оружие, по очереди терзали единственный ручной пулемет системы Дегтярева, разбирали его по суставам, вытирали досуха, а потом снова смазывали и снова собирали. Грешный этот пулемет изучен был всеми досконально, изучен был даже поваром Букатурой.
Петр Петрович, хотя и считался командиром отряда, больше похож был на завхоза, дни проводил на складе, вымеряя и проверяя запасы продовольствия, надежность его хранения, не отмокло бы что, не взялось бы плесенью, правильно ли продовольствие расходуется. А то еще с конюхом возился над сбруей, заглядывал к лошадкам, к Букатуре на кухню. Чем командовать? Пока командовать было нечем. Когда Жихарев остановил свой выбор на Потапове, он прежде всего имел в виду его деловую, хозяйственную хватку ну и, разумеется, преданность делу. Сергей Васильевич знал его не только как секретарь, но и просто как человек, не один раз приезжавший к Потапову поохотиться на лесную дичь, не раз сидевший с ним за рюмкой, когда дичь эта подавалась к столу в теплом доме директора лесхоза. Чего тут скрывать? И Сергей Васильевич, и Петр Петрович — оба истинно русские люди, один побольше ученый и занимавший побольше должность, другой, поменьше ученый, занимал должность поменьше; оба они, как истинно русские люди, Любили в неурочный час посидеть вдвоем за дружеской рюмкой водки. А как бы еще узнали они друг друга, поверили бы друг другу на всю жизнь? Не на районной же конференции люди сближаются на всю жизнь. Хотя и это тоже бывает.
Уже на четвертый день стали возвращаться из разведок. Каждого допрашивал комиссар с пристрастием. Его интересовало все. И то, что шло к делу,— есть ли в деревне, в селе немцы, полиция, есть ли власть какая, сколько народу призывного возраста, как относятся жители к оккупантам, к партизанам, и то, что касалось простого быта, существования людей в условиях оккупации. О чем говорят полицейские, кто они такие, чем занимались до войны, какие отношения у немцев с полицейскими, как выглядят немцы —все хотелось знать Сергею Васильевичу. Слушал, задавал вопросы, записывал. Ответы были разные. Чаще всего рассказывали грустные истории, тяжелые случаи, трагические. Но случались и смешные, занятные. Бывший директор сельской школы-семилетки Арефий Зайцев встретился со своим завхозом — он и завхоз был, и сторож, и ездовой, и конюх при школе,— встретился на школьном дворе, где старик возился по хозяйству, как будто ничего не случилось ни с ним, ни со школой, ни с миром. Он и поздоровался с Арефием просто, как всегда здоровался. Бывало, раньше спросит Арефий старика, что бы тот посоветовал посеять на школьном участке. Может, кукурузу? Да, да, кукурузу, скажет старик. А может быть, на этот раз ячмень? Для лошади будет запас? Да, да, ячмень, скажет старик.
— Как живется? — спросил теперь старика.
— Живется, живется, Арефий Семенович,—ответил старик.
— Не больно живется при немцах-то, все тащут, обдирают дочиста, жизни лишают и правых и виноватых.
— И не говорите, Арефий Семенович, тащут, супостаты, жизни лишают, грабют кругом, насильничают.
— Ас другой стороны, конечно, если подумать хорошо, никаких тебе налогов, ни мяса, ни молока, ни яиц, ни шерсти, ни деньгами — ничего сдавать не надо, все остается при тебе, а немец, да ведь всего-то он не заберет, и с немцами жить можно.
— А почему нельзя, известное дело, можно.. Он хоть и грабит, да налоги не берет с каждого двора, где взял, а где и не взял, кого повесил, а кого и не повесил, всех-то не повесит, почему, жить можно, живи, пожалуйста, почему не жить.
— Ия думаю, а почему и не жить, жить можно, но лучше бы все-таки его не было, немца этого.
— Да, да, лучше бы его не было, лучше б он провалился, нечистая сила.
Долго, от всей души смеялся Сергей Васильевич, повторяя слова старика.
— Нет, брат, не сразу узнаешь у русского мужика, что к чему, он тебя поводит за нос, прежде чем сказать свое настоящее «да».— У Сергея Васильевича лицо было строгое, начальственное, но голос мягкий, сочный и — главное — располагающий, смех тоже мягкий, глубокий и тоже располагающий.
— Ох-ох-ха,— от всей души смеялся комиссар, а переставал смеяться — опять слушал строго, внимательно, глядя на собеседника.
Приходили из разведки и по-другому. Не только приносили нужные сведения, но приносили оружие и первые донесения о вооруженных стычках с фашистами. Там сцапали одного мотоциклиста, автоматом разжились, там подводу перехватили, немцев ухлопали, а винтовки ихние, сигареты ихние с собой забрали.
Не столько оружие немецкое, сколько эти сигаретки немецкие вызывали любопытство в лагере. Угощались ими, в руках вертели, обнюхивали. Пахло чужим, незнакомым, заграничным, туманящим голову, разжигающим неведомые страсти к охоте за живым зверем, за фашистским оккупантом.
Некоторые приходили из разведки не одни, приводили с собой новых людей, большей частью из окруженцев. Так попали в отряд капитан Зеленин, радист Фомич, лейтенант Головко с хорошенькой медсестрой Юлей.
Первые, незапланированные встречи с одиночным врагом, первые трофеи подсказали Сергею Васильевичу мысль планировать в дальнейшем мелкие операции — налеты на небольшие обозы, на мелкие гарнизоны, на отдельные машины или небольшие колонны машин. В лагере появилось немецкое оружие: автоматы с рожковым магазином, ручные пулеметы, винтовки. Партизаны быстро осваивали это оружие.
На исходе третьей недели комиссар учредил в отряде начальника штаба, назначив на эту должность капитана Зеленина. Отряд был разбит на три взвода, появились три взводных — лейтенант Головко, бывший директор школы-семилетки Арефий Зайцев и еще один бывший учитель, Татаренко.
Два взвода уходили на задания, один оставался при лагере для всякого неожиданного случая. Взводные командовали взводами, докладывали комиссару и начальнику штаба о проведенных операциях, начальник штаба, одетый в свою военную форму, сидел за рабочим столом в командирской землянке, работал над картами, над партизанскими донесениями, над разработкой новых операций. Петр Петрович по-прежнему занимался хозяйственными делами. Все было хорошо. Одно только беспокоило Сергея Васильевича: еще с первой разведки не вернулся один человек. Посылали по его следам — никаких сведений, как в воду канул. Может, бежал, может, поймали и сидит он теперь где-нибудь в подвале, а может, и повешен уже или угнан куда. Об этом человеке можно было думать все, и все к нему подходило, потому что ничего определенного Сергей Васильевич не знал о нем. Работал кучером в райпотребсоюзе, кто-то порекомендовал оставить его в отряде. Кто? Теперь Сергей Васильевич уже не помнит...
Выпала первая пороша. И вдруг на рассвете стрельба от просеки, где стоял часовой. По тревоге был поднят отряд, вернее, взвод, охранявший лагерь. Комиссар, командир и начальник штаба шли впереди, шли на выстрелы. Тревога оказалась ложной. На часового напал кабан. Сначала шел он кустами, невидимый. Часовой окликнул один раз, другой раз — не отвечают. Выстрелил. Раненый кабан кинулся на человека, но вторым выстрелом был повален. А часовой бросился с перепугу наутек.
Приволокли кабана, разделали. Был богатый обед. Тревога же, вызванная этим кабаном, отчего-то не проходила, и Сергей Васильевич опять вспомнил невернув-шегося партизана.
А через три дня после этого случая с кабаном, в тот же рассветный час, на той же просеке опять раздались выстрелы. Теперь уже не отдельные ружейные выстрелы, но и автоматная трескотня.
Пока взвод подтягивался к просеке, гулко и тяжело заработал пулемет. Часовой был убит, немцы теснили партизан к лагерю. Жихарев быстро оценил обстановку: немцы напирали уверенно, сильно, количеством вооружения и солдат превосходя партизан в несколько раз. Пули с треском лопались над головой, едва коснувшись ветки, сучка или шлепнувшись о ствол дерева. Партизаны пятились назад, а когда автоматные очереди послышались с флангов, стало ясно, что нависла опасность окружения. Сергей Васильевич приказал Зе