— Вот уже как год существует и действует наш отряд. Критически подходя, мы очень мало сделали, нам надо сделать больше, больше уничтожать поездов, постов и самих фрицев!..
Избрали мандатную комиссию. Ее председатель начальник штаба командования партизанскими отрядами Виктор Кондратьевнч Гоголюк сообщил конференции:
— Присутствующими делегатами пущено под откос 53 воинских эшелона, уничтожено в боях 1387 фашистов. Среди делегатов — русские, украинцы, белорусы, чуваши, монголы, карелы...
Еще до перерыва радисты получили и немедленно передали в президиум две радиограммы с Большой земли — от Орловского обкома ВКП(б) и от Военного Совета и политуправления Брянского фронта. «Родина никогда не забудет своих верных сынов, ведущих героическую борьбу против озверелого и коварного врага. Вперед, товарищи, к новым успехам в борьбе с ненавистными фашистами!»
Славка во время выступлений, оглашения приветствий, сообщения комиссий, пригнувшись, хотя пригибаться и незачем было, передвигался по поляне от одного делегата к другому, от одного выступавшего к другому выступавшему. Он собирал листки с записями их выступлений; если не было таких листков, выспрашивал и записывал главное. С партизанским Чапаем, с Василием Ивановичем Кошелевым, о котором уже много знал от Александра Тимофеевича Бутова, беседовал в перерыве. Задавал вопросы, записывал и все вглядывался в хитроватые, ну чисто чапаевские глаза бывшего слесаря.
— Что вы улыбаетесь, я смешно говорю? — не выдержал, спросил Кошелев.
— Я смотрю все, смотрю,— сказал Славка, опять же улыбаясь,— и верю, и не верю. Мне много рассказывал Бутов про вас. И правда, вылитый Василий Иванович.
— А может, он и есть? Не может? —Сам Кошелев, довольный своей шуткой, рассмеялся.— Бутов наговорит вам, он может, профессор.
С Сидором Артемьевичем Ковпаком беседовали под сосенкой.
— Шо тоби, хлопчик, рассказать? — спросил он у Славки, который пристал к старику с вопросами.
— Расскажите, как воюете,— сказал Славка.
— Як воюем? Мыкола,— кликнул он ординарца,— як мы там воюем? А вот як. Е горилка у хлопцив, сыдымо та пьемо горилку, як нэма горилки, так у поход идэмо за новой горилкой...— И по-стариковски, с кашлем, стал смеяться. Какие все они веселые, шутники какие, не ожидал этого Славка.
— Ну, годи смиятысь, — откашлялся и посерьезнел Сидор Артемьевич.— Мыкола, а ну, давай сюды карту,
Ординарец Микола принес карту, развернул ее Ковпак, а там красные жилы протянуты от Путивля до Брянских лесов, ответвления от главной жилы, небольшие зигзаги, отклонения от прямого пути. Это были дороги боев. Ковпаковцы шли в свой знаменитый рейд на Карпаты, по пути остановились у брянских партизан залечить раны, отдохнуть, пополнить боеприпасы, оружие, привести в порядок избитую обувь, изодранную одежду. И как раз попали на конференцию.
— На ций карти уси наши дила, наша справа,— сказал Сидор Артемьевич, и Славка удивился и этой образцово обработанной карте, и самому Ковпаку, который видом своим — в полосатых штанах, заправленных в сапоги, в потертой шапчонке — ничуть не был похож на командира, а скорее напоминал степного чумака, едущего на волах далеко куда-нибудь за солью. Но вот он объясняет карту, говорит об операциях отряда, и в его словах, в голосе Славка слышит другого человека; и все это — штаны полосатые, шапчонка, серая стариковская рубаха,— все это обманчивая внешность, за которой совсем другой человек.
Был уже конец дня, и конференция подходила к концу, все заметно утомились от речей, от сидения на одном месте. Утомился заметно и Сидор Артемьевич. Он и сидел в некотором отдалении от всех, под сосенкой. Но вот вышел к столу Славкин бывший комиссар, Сергей Васильевич Жихарев, высокий, с широким ремнем, с почти незаметным пистолетом на боку, скромный, ничего лишнего, но все равно внушительный и заметный, он вышел, чтобы прочитать текст письма к товарищу Сталину. И Славка, и Сидор Артемьевич невольно повернули головы и стали слушать.
— Клянемся нашему вождю и учителю, клянемся товарищу Сталину, что и впредь будем высоко держать честь народного мстителя, что до тех пор, пока в нашем крае останется хоть один из нас, ни на минуту не затихнет борьба с коварным врагом. Мы твердо держим в руках боевое оружие и не выпустим его до тех пор, пока всех оккупантов не выбросим вон из пределов родной земли.
Ветер прошел над поляной, над головами сидевших. Все встали, подняли вверх правую руку с автоматом или пистолетом. Славка снял с плеча свой карабин и тоже поднял его правой рукой, Ковпак приподнял старенький наган над головой и вместе со всеми повторял: клянем-ся!клянемся! клянемся!
И после трехкратного повторения клятвы главный комиссар Алексей Дмитриевич Бондаренко запел: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов...» И кто как мог, а могли все, вспомнили довоенные дни, все запели, как не однажды пели в залах клубов, театров на торжественных собраниях мирных времен. «Это есть наш последний и решительный бой...»
После «Интернационала» все стояли и слушали тишину. С опушки, как ни в чем не бывало, однообразно, тоненько тенькала синичка. В молчаливом осеннем лесу ее голос был одинок и слышен далеко. Тень-тень, тинь-тинь, синь-тинь... Сами не замечая того, прославленные партизаны, герои сражений, командиры и рядовые бойцы вмиг как бы отошли и от «Интернационала», и от этой конференции, от своих дум и забот, от великой войны и слушали теньканье синички, не подозревавшей о том, что ее слушают партизаны. Тень-тень, тинь-тинь, синь-тинь...
Емлютин улыбнулся и прервал это необычное молчание.
— Завтра,— сказал он,— двенадцать человек, командиров и политработников нашего партизанского края, вылетают в Москву.
После паузы, аплодисментов Дмитрий Васильевич прочитал список вылетавших на Большую землю.
17
На другой день грузовик отвез двенадцать счастливчиков на аэродром в Салтановку. Ночью «Дуглас» доставил партизан в город Елец, где находился Орловский обком ВКП(б). Из Ельца вместе с секретарем обкома партизаны выехали в Москву.
Конечно, завидовал Славка этим счастливчикам, но в то же время понимал, что все они люди особенные, не ему чета. И ему не было обидно, Славка уважал этих людей, героев войны, завидовал им по-хорошему, но знал точно, что он никогда не сможет стать вровень с ними. Правда, и он попадает в рискованные положения, а когда надо, стреляет и тоже рискует жизнью, и никогда не унизит себя до трусости или малодушия во время боя, и он живет той же, одинаковой с ними жизнью, но они, в отличие от Славки, являются хозяевами обстоятельств, они стоят над обстоятельствами, командуют ими. Не унижая себя в своих собственных глазах, он всегда чувствовал между собой и теми людьми дистанцию.
Мужиковатый Ковпак со своей шапчонкой и штанами в полоску шуточки шутит, говорит по-хохлацки, по-простецки, а красные жилы на карте, его бои и походы что-то другое говорят о нем, и Славка с первой минуты, как увидел его, почувствовал за спиной этого некрупного мужчины с бородкой армию подчинившихся ему людей, целое соединение разнохарактерных бойцов, каждый из которых по первому слову батьки Ковпака пойдет в огонь и в воду. А Емлютин, в котором все недоступно для Славки, начиная еще с той ночи, когда появился он в отряде «Смерть фашизму». И красавец Покровский, напоминавший собою юного командарма гражданской войны, и Кошелев Василий Иванович, партизанский Чапай, уже успевший стать живой легендой, и суровый Сабуров, и все эти двенадцать человек... Нет, не герой, не родился ты героем, Слава.
И вот они вернулись с Большой земли, пробыв там полмесяца, вместе идут от машины, скрипят кожами, излучают свет военной столицы, Большой земли, излучают славу героев, а на груди у некоторых и в самом деле Золотые Звезды, а на Сидоре Артемьевиче (Славка едва узнал его) —новенькая генеральская форма, золото, лампасы, генеральский картуз... Одного его хватит, чтобы дух зашелся, а тут их — двенадцать...
Самолеты каждую ночь приземлялись с оружием и боеприпасами для Ковпака. Собираясь в поход по Украине, он вооружался с помощью Большой земли, готовился в дальнюю дорогу. На второй день по возвращении Славка посетил Сидора Артемьевича. Застал его сидящим по-турецки на прибитой траве, возле шалаша, мирно беседующим с партизанами, командным составом отряда. Люди сидели полукругом, Сидор Артемьевич говорил.
Славка поздоровался.
— Ну, шо скажешь, хлопчик?
Славка сказал, что пришел навестить, побеседовать.
— Сидай, у ногах правды нэма. А може, хлопэць, з нами пидэшь на Вкраину?
— Я бы с удовольствием, но...
— Ну, тоди сидай та слухай.
Сидор Артемьевич был опять в своей мужицкой одежонке, и генеральская форма показалась Славке приснившейся во сне. Нет, не приснилась, потому что на пиджачке-то сняла Золотая Звезда Героя.
— Тут я хлопцам рассказываю, шо з нами було у Москви. О то ж булы у Пономаренка, беседувалы, на другый дэнь, вранци, булы у Клнмэнта Ефремовича Ворошилова, беседувалы. Их днло спрашивать, наше дило отвичать. А у вэчери того дня гукнулы нас к самому, булы у самого, у товарища Сталина Иосифа Виссарионовича. Ни думалы ни гадалы. Сыдив вин от так же, як я з вамы, во так вин, а во так я.
Зашевелились ковпаковцы:
— А як же вам, Сидор Артэмьевич, нэ страшно було?
— Нэ страшно? Як жеш так, колы вин сам перед очамы. Страшно. Сыдымо, а вин впйшов с трубочкой, поздоровался и каже: «Курите, товарищи». Уси до одного потянулись за папиросами, на столи лэжалы. Хто николы ни курыв, и той потянулся за папиросой. Вин каже: «Курите, товарищи», як тут не закурышь, уси за-курылы. А ты кажешь, нэ страшно...
Славка еще при первой встрече заметил, что Сидор Артемьевич не может говорить без лукавства. Лукавил он и сейчас, говоря про страх перед Сталиным. Правда, страшновато было только первые минуты, а потом стало все просто, разговаривали долго, не только Емлютин докладывал, но была возможность сказать каждому какие-то свои слова. Сталин выглядел усталым, лицо бледное, видно, спит мало, сильно заметна была седина.