— Стой, сука! — заорала Анника.
София обернулась, и Анника вдруг поняла, что в руке у нее не пистолет, а железная труба, железная труба, которой она убила Свена, и она подняла трубу и опустила ее на голову Софии с такой силой, что ощутила во рту привкус крови.
Но когда труба ударила женщину по виску, Анника увидела, что это не София Гренборг, а Каролина фон Беринг, и даже не она, а ангел, белые крылья которого достают почти до земли.
Она проснулась, не понимая, где находится. В окно светило яркое солнце, и его лучи падали прямо на кровать; простыни были мокрыми от пота. С улицы доносились сумасшедшие птичьи трели. Анника громко застонала и зарылась головой под подушку, чтобы отключиться от действительности.
Она лежит на кровати в своей спальне дома в Юрсхольме.
Ну да, конечно.
Она со вздохом откинула мокрую простыню. Томас уже ушел. Она это знала, ей не надо было для этого смотреть на его половину кровати. На работу он каждый день уезжал в семь часов — по его версии, чтобы избежать утренних пробок. Настоящей причиной была любовь к чудесной работе, перевесившая любовь к невыразимо заурядной семье. Во всяком случае, так казалось Аннике, когда у нее было дурное настроение.
Она натянула на себя невыразимо заурядный махровый халат и спустилась на кухню, чтобы приготовить завтрак невыразимо заурядным детям. Паркет ослепительно блестел в лучах утреннего солнца, в окна заглядывала цветущая вишня. Анника остановилась у окна, любуясь маленьким деревцем.
«Этот дом не заурядный, — подумала она. — Я должна быть счастлива. В конце концов, ведь это именно я его купила».
Она проглотила тугой ком, застрявший в горле, и поставила в микроволновую печь две кружки молока, чтобы приготовить горячий шоколад. Потом Анника поджарила ломтики хлеба и намазала их арахисовым маслом. Бананы она нарезала на тарелки и добавила к ним нарезанные кружками апельсины. Когда молоко согрелось, печь запищала. Анника раздраженно открыла печь — какое здесь все шумное! Если за окном не верещали птицы, то пищала бытовая техника. Печь на старой квартире пищала три раза, и этого было вполне достаточно. Зачем нужен четвертый бип?
Она поставила на стол тарелки с едой, кружки с горячим шоколадом и пошла будить Эллен и Калле.
С переводом детей в новый детский сад была целая проблема. Для начала попечительский совет заартачился и заявил, что дети могут начать посещать новый сад только с осени, но Анника нажала на все педали и нашла частное воспитательное учреждение, где был и детский сад, и подготовительный класс для шестилеток. Это учреждение с удовольствием набирало детей, и Эллен, и Калле легко туда попали. Группы были большими, больше, чем в городе, но зато здесь было больше простора. Что касается детей, они практически не отличались от городских детей в Кунгсхольме. Они так же ревниво оберегали свою территорию и не собирались пускать на нее чужих детей. Особенно тяжело пришлось Калле. Мальчики в группе не желали с ним играть. Но самая главная разница заключалась в том, что в группах не было ни одного иммигранта.
Она отвозила детей в сад на внедорожнике, уменьшенной копии чудовища, на котором ездил на работу Томас. Как обычно, дети начали ругаться из-за того, кто сядет впереди, и, как обычно, дело кончилось тем, что оба сели назад. Калле всю дорогу тихо плакал, и от этого плача у Анники сжималось сердце.
— Эй, как дела, Калле-Балле? — спросила она, глядя на него в зеркало заднего вида.
— Не называй меня так, глупая корова!
Анника резко затормозила и припарковала машину на обочине. Остановившись, она обернулась к сыну:
— Как ты меня назвал?
Мальчик, выкатив глаза, смотрел на мать. Резкая остановка напугала его.
— Ты первая начала, — сказал он, надувшись.
— Прости, если я расстроила тебя, назвав Калле-Балле, но я же всегда тебя так называю. Но если ты не хочешь, то я не буду тебя так называть.
— Но ты первая начала обзываться, — раздраженно повторил мальчик и попытался ударить мать.
Она поймала его руку.
— Знаешь, в чем разница? Я не хотела тебя обидеть, а ты назвал меня глупой коровой только затем, чтобы обидеть и рассердить. Разве не так?
Калле опустил голову и пнул переднее сиденье.
— Перестань пинаться и смотри на меня, — сказала Анника, умудрившись сохранить хладнокровие. — В нашей семье не принято так друг друга называть. Теперь извинись передо мной и скажи, что никогда больше не назовешь меня глупой коровой, понятно?
Мальчик посмотрел на мать. Вид у него был виноватый, губы дрожали. Казалось, он вот-вот расплачется.
— Прости, мамочка.
— Мой маленький! — сказала Анника и расстегнула ремень безопасности заднего сиденья. — Иди ко мне…
Она протащила Калле между спинками передних сидений, усадила к себе на колени и стала баюкать, нежно поглаживая по волосам.
— Ну вот, ну вот, — шептала она, — ты мой самый лучший маленький мальчик. Я люблю тебя больше, чем всех на свете мальчишек. Знаешь, как сильно я тебя люблю?
— До неба? — спросил сынишка, свернувшись на коленях Анники.
— Нет, больше, до самых ангелов! Сейчас ты пойдешь в сад, будешь петь, играть в футбол и не станешь ни с кем ссориться. У тебя все будет хорошо, ты слышишь?
Он кивнул, уткнувшись ей в грудь.
— Можно, я сяду впереди?
— Нет-нет, иди на заднее сиденье.
Мимо в опасной близости проехала какая-то женщина и раздраженно просигналила. Анника показала ей средний палец.
— А вот я никого не называю глупой коровой, — сказала Эллен.
Когда Анника наконец развела детей по группам, она почувствовала себя совершенно разбитой. Прислонившись к машине, она смотрела на здание детского сада с болью в сердце: низкое одноэтажное здание с большими окнами, пропускавшими в комнаты море света, лужайка с турниками, лесенками, колыхающимися на ветру качелями и трехколесными велосипедами. Солнце светило ярко, но неуверенно, как это часто бывает весной; в воздухе висел томительный запах сырой земли и свежей травы, но Анника ощущала внутри только пульсирующую тревогу.
Какую страшную ответственность взвалила она на свои плечи, произведя на свет детей. Как может она гарантировать им достойную жизнь? Они часть мира, в который у нее, их матери, уже нет доступа; теперь они сами куют свою судьбу. Может быть, они уже перенесли травмы, которые окажут влияние на всю их дальнейшую жизнь, и она ничего не сможет с этим поделать.
Что сможет она сделать, если какой-то их сверстник причинит им зло? Что, если какой-нибудь опасный негодяй захочет заграбастать больше власти за их счет? Что, если какой-нибудь злодей воспользуется их верой в людей и в добро?
Конечно, все это с ними случится, как случилось с ней самой и с другими людьми. Часть этих переживаний была ужасной, и она, прожив на свете тридцать три года, до сих пор не могла понять, какой смысл был во всем этом дерьме.
«Может быть, у меня депрессия? — подумала она и тотчас устыдилась этой мысли. — Господи, как же я избалована».
Она просидела в оплачиваемом отпуске всю весну, получив возможность спокойно упаковать вещи на старой квартире и переехать в новый дом. Она начала бегать и ходить на занятия в спортзал. Не у всех есть возможность вести такую роскошную и праздную жизнь.
Вознаграждение за найденные деньги она получила три недели назад, 1 мая, как ей и обещали. Она не верила в эту удачу до тех пор, пока не вышла из банка с извещением, что на ее счет переведены 12,8 миллиона крон.
В принципе это должно было доставить ей радость, но вызвало лишь тревогу и беспокойство. Разговор с Томасом на тротуаре перед банком вышел глупым и тягостным.
— Эти деньги надо вложить, — сказал Томас. — У меня есть старые приятели, советники по вложениям; они позаботятся о том, чтобы мы получили приличные дивиденды. Я сегодня им позвоню.
— Что ты имеешь в виду под приличными дивидендами? — спросила в ответ Анника. — В каком смысле? Ты имеешь в виду торговлю оружием, эксплуатацию детского труда или?..
— Не будь посмешищем, — сказал Томас.
— …Или есть что-нибудь более соблазнительное? — закончила фразу Анника. — Может быть, это какой-нибудь подпольный завод, где рабочих держат в цепях и они не могут убежать, даже если завод загорится?
Томас, не говоря ни слова, поднял с земли портфель и пошел к такси.
Анника бросилась за ним. Ей захотелось взять его на руки, как она сделала это с Калле.
— Деньги не падают с неба! — кричала она ему в спину. — Для того чтобы они были, кто-то должен тяжело работать. Деньги, которые ты получаешь по чьему-то совету, кто-то зарабатывает в поте лица. Неужели ты этого не понимаешь?
— Все это сентиментальная чушь, — отрезал Томас, прыгнул в такси и поехал на свою обожаемую работу.
Новый дом не очень ему нравился.
Он был лучше, чем их квартира, но Томас скучал по «классическому стилю».
— Можно подумать, что ваш дом в Ваксхольме был построен в шестидесятые годы в классическом стиле, — огрызнулась тогда Анника.
Она закрыла лицо руками, подумав о том, как они с Томасом относились друг к другу.
«Когда-нибудь я все равно буду счастлива, — подумала она. — Мне просто надо собраться. Я найду, что делать, даже если мне не удастся вернуться на работу. Я подружусь с соседями и перестану вынашивать планы убийства Софии Гренборг».
Она села в машину и поехала на Винтервиксвеген.
Дом, залитый ярким солнечным светом, стоял на угловом участке — ее милый, ее собственный дом!
Она припарковалась у обочины дороги, чтобы посмотреть на дом с улицы, увидеть его так, как видят проезжающие по дороге люди.
Собственно, в доме не было ничего особенного, но он был построен из лучших материалов и удачно спроектирован. Когда-то этот участок был землей общего пользования, но правление продало его, когда возникла нужда в деньгах. Вокруг дома не сохранилось больших старых деревьев. Но предыдущие владельцы посадили на участке фруктовые деревья и несколько дубов, которые через несколько лет станут достаточно высокими.