— Мы всегда устанавливаем здесь шест на Иванов день, — хрипло ответил он. — Каждый год, с тех пор как я был ребенком, мы устанавливаем шест именно на этом месте, а теперь ты говоришь, что мы должны отказаться от традиции!
— Но совет продал этот участок уже очень давно! — яростно жестикулируя, воскликнула Анника. — Теперь здесь живем мы, это наш дом! Ты не имеешь никакого права копать здесь ямы просто потому, что делал это, когда был сопливым мальчишкой. Это же сумасшествие. Ты псих!
Сосед сделал несколько шагов к Аннике. Вид у него был настолько безумный и угрожающий, что она невольно отступила, едва не попав ногой в яму.
— Мы празднуем Иванов день здесь, — сказал сосед, четко и раздельно произнося каждое слово. — Мы все празднуем, нравится это тебе или нет. Никто нас не спрашивал, хотим мы продавать эту общественную землю. — Он взял лопату и шест и, повернувшись к Аннике спиной, направился к своему дому.
— Так почему ты не купил этот участок сам, если он тебе так дорог? — спросила Анника.
Старик снова резко обернулся.
— Он был моим всегда! — закричал он. — Почему я должен платить за мою собственность?
Он снова отвернулся и двинулся дальше по лужайке Анники Бенгтзон.
Она, потеряв дар речи, смотрела ему вслед. Только когда он исчез за домом, до Анники дошло, что ее колотит крупная дрожь. Кровь так сильно стучала в горле, что было трудно дышать. Не помня себя, она сделала пару шагов ему вслед.
Как это вообще возможно? Как можно так по-хамски себя вести?
Она дошла до угла дома, остановилась и уставилась на следы шин, уходившие в проход в живой изгороди участка соседа.
В этот момент Анника услышала звук автомобильного двигателя, а в глаза ей ударил свет фар.
Вильгельм Гопкинс завел свой «мерседес», набрал скорость и проехал по участку Анники, разбрызгивая воду.
Не обращая внимания на Аннику, Гопкинс проехал в десяти сантиметрах от нее, окатив ее ноги жидкой грязью.
«Я его убью», — подумала Анника, когда машина соседа, блеснув задними габаритами, выехала на дорогу через ее ворота.
ТЕМА: Разочарование.КОМУ: Андриетте Алсель.Летом 1889 года Альфред Нобель написал первый вариант своего завещания. О своих планах он рассказывал Софи Гесс так:
Сомневаюсь, что кто-нибудь будет тосковать по мне после моей смерти. На моей могиле не прольет ни слезинки даже моя собака Белла. Вероятно, она будет честнее многих, так как не будет обнюхивать дом в поисках спрятанного в нем золота. Но милые индивиды, каковые предадутся этому занятию, будут сильно на сей счет разочарованы. Уже сейчас я испытываю немалое удовольствие, представляя себе изумленные взгляды и проклятия, которые обрушатся на мою голову после того, как выяснится, что я никому не оставил никаких денег.
Альфред, Альфред, не стоило бы тебе изливать душу перед Софи! Когда же ты наконец это поймешь?
Софи плачется и жалуется, недовольная завещанием, уже теперь, пока Нобель еще жив.
Он трижды переписывает свою последнюю волю и завещание. Трижды, и каждый раз он пишет их собственноручно. Он терпеть не может адвокатов, называя их суетливыми паразитами.
Альфред искренен, он пишет завещание сердцем. Двадцать седьмого ноября 1895 года он подписывает окончательный вариант последней воли и завещания.
Этот документ объемом меньше четырех страниц написан по-шведски, от руки. На трех страницах обговариваются суммы, которые получат «любимые им люди», а одна страница посвящена учреждению премии, которая будет финансироваться за счет его огромного состояния.
Последняя воля Нобеля помещена в банк Эншильда в Стокгольме. Несколько листков, исписанных угловатым почерком, с пометками на полях. Завещание было вскрыто пятнадцатого декабря 1896 года, через пять дней после смерти Альфреда Нобеля. Содержание завещания не обрадовало никого.
Никого.
Напротив — все, абсолютно все были разочарованы. Страшно недовольны родственники — они чувствуют себя бессовестно обманутыми. Нобель оставляет детям своего брата миллион крон. По тем временам это баснословное состояние, но они хотят больше, намного больше. Они подают иск в суд и выигрывают. Они купаются в деньгах, получив доход со всего состояния за полтора года.
Могилу дяди они покидают стиснув зубы и сжимая в потных кулаках вожделенные купюры.
Разочарован и будущий архиепископ Натан Сёдерблом. Он произносил речь над гробом Нобеля в Сан-Ремо, но не получил, как рассчитывал, деньги на больницу.
Недоволен даже шведский король Оскар Второй. Он считает, что учреждение премии, которой будут награждать не только шведов, но и иностранцев, — акт непатриотичный.
Будущий премьер-министр Яльмар Брантинг, главный редактор газеты «Социал-демократ», называет пожертвование Нобеля «большой ошибкой».
Но ведь сам Альфред давно все обдумал. Он учредил пять премий за достижения в областях, которые любил и почитал превыше всех остальных, — в физике, химии, медицине, литературе, и самое главное — он учреждает премию за мир.
Упомянуты в завещании и его женщины. Они упомянуты обе, хотя и совершенно по-разному.
Здесь снова появляется женщина, та женщина, которую он так и не сумел пленить. Он не называет ее по имени, но передает ей неоценимый дар: в будущем норвежский парламент будет ежегодно награждать человека, который сделает больше всех других для братства между народами, для упразднения или сокращения армий, для сохранения мира и созывов мирных конгрессов.
Берта Кински, в замужестве фон Зуттнер, блистательная графиня из парижского Гранд-отеля, известная своими усилиями по созыву мирных конгрессов, становится второй женщиной, награжденной Нобелевской премией (Нобелевская премия мира 1905 года; первой была Мария Кюри, получившая Нобелевскую премию по физике в 1903 году).
Софи Гесс (ныне госпожа Капи фон Капивар) упомянута по имени, и, вероятно, среди всех разочарованных она разочарована больше других. Согласно последней воле Нобеля, она должна будет пожизненно получать ежегодно по полмиллиона крон. Но Софи жаждет большего — она хочет намного, намного больше и ради этого достает из рукава козырной туз. Даже двести восемнадцать тузов — письма, написанные ей Нобелем в течение многих лет. Она встречается с душеприказчиком Нобеля Рагнаром Сольманом — она соблазняет, умоляет, льстит. У нее так много долгов, они так тягостны для нее, они давят ее, грозят утопить. Разве не может она выплатить их из состояния Нобеля?
Слезы и лесть не помогают. Тогда Софи переходит к угрозам.
Двести восемнадцать писем. Естественно, она не желает, чтобы посторонние лица читали эти письма. Будет просто неприлично, если это случится. Она не хочет этого, напротив, она хочет сохранить незапятнанным имя покойного господина Нобеля…
Она хочет всего лишь миллион крон, точнее, сумму эквивалентную миллиону крон.
Наличными. В противном случае она продаст личные письма, скандальные письма, тому, кто больше за них заплатит.
И Сольман платит.
Шантаж сработал.
Так заканчивается долгая связь Софи Гесс с Альфредом Нобелем.
Она ухитрилась использовать его даже после смерти.
Суббота. 29 мая
Кошечка растянулась на солнце. Хлорированная вода бассейна стекала на подстеленное полотенце. Вокруг безостановочно носились и кричали дети, кричали на классическом, усвоенном в частных школах британском английском (она представила, как они едут в школу в сияющих «лендроверах», за рулем которых сидят их подтянутые загорелые мамаши, а сами они одеты в строгую форму с накрахмаленными воротничками).
Что-то в этом квартале прибавилось постоянных жителей. Надо подыскать жилье в другом месте.
Она поправила на носу большие круглые солнцезащитные очки и раскрыла «Космополитен». Интересно же, как стать сексапильной, стройной и богатой.
Прилетевший неведомо откуда мяч ударил ее по голове. От удара с носа едва не слетели очки. Кошечка вскрикнула, села и огляделась.
Мяч лежал рядом, а напротив нее стояли двое бледных полноватых британских мальчиков и испуганно смотрели на нее.
Кошечка улыбнулась.
— Это ваш мяч?
Они молча кивнули.
Она бросила им мяч.
— Держите, но будьте осторожны, ни в кого больше не попадайте. Кто знает, человек может и рассердиться.
Дети снова кивнули. Один из них подобрал мяч и пошел прочь, но второй, помладше, не двинулся с места.
— Откуда вы? — спросил он.
Кошечка, которая уже успела улечься на полотенце и раскрыть журнал, снова села.
— Я из Америки, — ответила она. — Из лучшей страны мира. Она лучше, чем Испания или Англия.
Она снова улеглась и демонстративно прикрылась журналом.
Обычно это срабатывало. Высокомерные европейцы терпеть не могут этих выскочек американцев.
Но сопляк не отставал.
— Но почему тогда вы там не живете?
Кошечка закрыла журнал. Он ее достал — этот бледный, веснушчатый, рыжий и, наверное, глупый, как и все они.
— Знаешь что? — сказала она, вставая и поднимая с земли полотенце. — Это хорошая идея, спасибо тебе большое.
Она улыбнулась мальчишке и направилась к выходу, расположенному дальше всего от ее апартаментов. Не стоит показывать всем у этого бассейна, где ты живешь.
— Что у вас с ногой?! — крикнул ей вслед надоедливый английский сопляк, но она сделала вид, что не слышит.
В квартирке было светло и прохладно. Она повесила полотенце (естественно, белое) сушиться в ванной, а журнал положила первой страницей вверх в плетеную корзину, стоявшую возле застланного льняным покрывалом дивана. Сырой и прохладный купальный костюм приятно холодил живот. Она не носила бикини. Слишком заметным был большой шрам на груди. Такие детали люди обычно хорошо запоминают. В тех случаях, когда ее спрашивали, откуда этот рубец, она говорила, что в детстве перенесла операцию на сердце. Хотя, если подумать, то она могла бы в таких случаях говорить и правду, потому что тем, кто спрашивал, жить обычно оставалось недолго. Несчастный случай на производстве: меня ранили, но это было так давно, что все происшествие уже забыто и надежно похоронено.