Она снова взяла трубку и позвонила в Каролинский институт.
— Я хочу спросить, находится ли сейчас в институте Бернард Торелл?
Послышался стук клавиш.
— Торелл с двумя «л»?
— Думаю, что да.
Снова стук клавиш.
— Да, есть такой. Это номер сотового телефона. Минутку, сейчас я вас соединю.
Послышались гудки — один, второй… четвертый, пятый.
— Торелл слушает.
Анника глубоко вздохнула и откашлялась.
— Добрый день, — сказала она. — Меня зовут Анника Бенгтзон, я звоню вам из редакции «Квельспрессен». Мы с вами случайно встретились вчера в виварии. Я была там с Биргиттой Ларсен…
— Да-да, докторантка.
Анника улыбнулась.
— Я звоню не вовремя?
— Это зависит от того, зачем вы звоните, — ответил шеф фармацевтической компании, и Аннике показалось, что он тоже улыбается.
— Речь идет о вчерашней смерти, — сказала она. — Меня интересует, как смерть Эрнста Эрикссона может отразиться на вашей работе.
— Насколько мне известно, это дело сейчас расследует полиция, — заметил Бернард Торелл. — Конечно, это трагедия, но она никак не повлияет на наши исследования.
Он говорил с акцентом образованного шведа, а не американца.
— Один профессор мертв, а второго допрашивают в полиции в связи с этим трагическим происшествием, — стояла на своем Анника. — Неужели это не отразится на моральной атмосфере в институте? Я знаю, что после семинара был скандал, и знаю, что вы при нем присутствовали…
Он задышал так часто и тяжело, что Анника замолчала.
— Я не знаю, что было причиной скандала и что там вообще происходило, — отрезал Торелл, — поэтому, естественно, ничего не могу сказать.
— Я очень хорошо вас понимаю, — проговорила Анника. — Я просто хочу иметь представление о том, что случилось в тот вечер. Я знаю, что Ларс-Генри поссорился с несколькими людьми, в том числе и с вами.
Торелл на несколько секунд замолчал.
— Да, он все высказал мне наедине.
— Я понимаю, что вы не хотите говорить, но мне хотелось бы знать, что именно сказал вам Ларс-Генри.
Наступила тишина. Было слышно только легкое потрескивание в трубке.
— У меня назначена встреча в факультетском клубе, — сказал Бернард Торелл. — Мы можем встретиться там через полчаса.
Он положил трубку, не дождавшись ответа.
Факультетский клуб?
Это то же самое, что и «Черный лис»?
Анника поставила машину возле старинного деревянного дома номер два на аллее Нобеля. Это был выкрашенный красной краской коттедж с открытыми желтыми ставнями на окнах, задернутых белыми занавесками. Анника вышла, заперла машину и с любопытством посмотрела на одно из окон. Похоже, что за ним, в комнате, проходило какое-то совещание.
Высокие деревья и обширные лужайки создавали впечатление умиротворенности и покоя; откуда-то издалека доносился слабый шум шоссе. Длинные и короткие хвосты студентов и студенток трепетали на довольно сильном ветру, по пешеходному мостику, ведущему к Каролинскому госпиталю, то и дело прокатывались велосипеды, блестя на солнце спицами.
Анника медленно пошла по дорожке мимо Медицинского общества и спортзала «Фриски и Светти», направляясь к ресторану, где она на прошлой неделе обедала с Эббой и Биргиттой. Да, факультетский клуб — это и есть «Черный лис». Анника посмотрела на часы. Она не опоздала. На всякий случай заглянула в окна, но не увидела ни Бернарда Торелла, ни Биргитту Ларсен.
Анника села на ступеньки крыльца.
Солнце припекало голову, и она, подставив лицо ласковым лучам, закрыла глаза.
Хорошо! Она уже забыла, каким нежным может быть свет солнца.
Голова ее непроизвольно склонилась вперед, и Анника поняла, что сейчас уснет. Она встрепенулась, подняла голову и отбросила назад волосы.
Засунув руки в карманы, откуда-то из кампуса к крыльцу шел Бернард Торелл. Серый, с легким блеском костюм облегал его ладную фигуру, как вторая кожа. Ветер шевелил его волосы. Он щурился от солнца, отчего от глаз бежали лучики морщинок.
Торелл вытащил руки из карманов и поздоровался с Анникой.
Теперь понятно, почему Биргитта Ларсен так с ним носится, подумала Анника, вставая.
— Иногда и в Швеции бывает хорошая погода, — заметил Торелл, сверху вниз глядя на Аннику.
К ее удивлению, замечание Торелла ей польстило. Отчего-то потеплело на душе. Она высвободила свою руку из его ладони.
— Значит, вы переехали сюда навсегда?
Бернард Торелл рассмеялся, обнажив ровные белые зубы.
— Что значит «переехал»? — спросил он. — Моя семейная ферма находится в Рослагене. Она досталась мне после гибели родителей в ДТП, и я каждый год стараюсь проводить там неделю или две. Не хочу отрываться от корней.
Анника натянуто улыбнулась. Почему она знает, что его родители погибли в дорожной катастрофе?
— Ваши родители? — спросила она, чувствуя, что задает глупый вопрос.
Торелл опустил голову, посмотрел на усыпанную гравием дорожку, потом поднял голову. Светлые глаза его были печальны.
— Они погибли, когда я был подростком, — сказал он.
«Не говорила ли мне Берит, что его отец был венчурным магнатом и погиб в автокатастрофе в Альпах?»
— О, простите, — сказала она.
Торелл улыбнулся:
— Ничего страшного. Это было много лет тому назад. Теперь я здесь только для того, чтобы посмотреть, как продвигается работа по нашему проекту.
Анника украдкой взглянула на него. Сейчас он казался выше, чем издали.
— Вы хотите получить Нобелевскую премию?
— За это?
Он рассмеялся:
— Кто же может знать это заранее? Есть много других достойных соискателей, а кроме того, никогда не знаешь, выдержит ли твое открытие или изобретение испытание временем. Нобель хотел давать премии за открытия, способные надолго облагодетельствовать человечество, поэтому Нобелевский комитет поступает правильно, что не спешит с присуждением премий. Так знаете, что профессор Свенссон сказал мне?
— Если вы не против, то скажите, мне интересно.
Бернард Торелл на несколько секунд погрузился в свои мысли.
— Профессор очень критически относится к нашей работе, — сказал он наконец. — Дело в том, что мы нашли способ замедлять процесс старения и даже останавливать его. Он обвинил нас в стремлении открыть секрет вечной жизни, но наше исследование преследует совсем иную цель.
— Он думает, что вы хотите играть роль Бога, — улыбнулась Анника.
Бернард Торелл ответил ей лучезарной улыбкой.
— Печально, но с уважаемым коллегой невозможно вести нормальную дискуссию. Я бы сказал, что он неисправимый, законченный креационист.
— Значит, фармацевтическая промышленность — это пасть чудовища?
— Именно. И мы должны остеречься, потому что нас ждет неизбежная расплата.
Последние слова он произнес хриплым голосом, округлив глаза в притворном страхе. Анника рассмеялась.
— Значит, вас накажет Немезида? — сказала она, и улыбка Бернарда Торелла стала еще шире. На щеках образовались симпатичные ямочки, глаза немного потемнели. Анника заглянула в них и вздрогнула. О нет, только не еще один Боссе! Но удержать ответную улыбку не смогла.
— Так вы знаете о Немезиде? — спросил Торелл и сделал шаг вперед.
— Да, это богиня возмездия и название пьесы Альфреда Нобеля.
Он тряхнул головой и улыбнулся, снова показав свои безупречные зубы.
— Немногие знают, — сказал он, — что Альфред Нобель очень сильно интересовался историей Беатриче Ченчи.
Он стоял так близко, что у Анники закружилась голова.
— Она была красивой женщиной, но смерть ее была ужасна, — сказала Анника, понимая, что голос ее звучит, пожалуй, слишком нежно. Еще немного, и она сорвется на фальцет.
Не отрывая взгляда от Анники, Торелл сунул руки в карманы и расправил плечи.
Господи, как же он красив, подумала Анника.
— Она была так молода, — сказал он, — и так прекрасна…
Аннике казалось, что Торелл физически ласкает ее.
— Я знаю. — Анника едва дышала. — Она была невыразимо хороша. У Эббы, моей соседки, висит в гостиной ее портрет…
Наступило неловкое молчание. Бернард Торелл уставился на Аннику, блеск в глазах потускнел и исчез.
— Это не портрет ли работы Гвидо Рени?
Анника покопалась в памяти. Не упоминала ли Эбба, кто автор картины?
— Не знаю, но могу спросить, — смущенно улыбнулась она и сделала шаг назад.
— Эбба? — спросил Торелл. — Она работает в лаборатории? Эбба Романова?
Анника кивнула. Да, она.
Лицо Торелла снова осветилось теплой улыбкой.
— Представляете, как тесен мир.
Он отвернулся и, не сказав больше ни слова, вошел в «Черный лис».
Кошечка повесила чехол с теннисной ракеткой на плечо и обеими руками взялась за руль велосипеда. Завязанные в хвост волосы упали ей на спину, когда она поправила козырек. Бетон дорожного покрытия похрустывал под ее обутыми в теннисные туфли ногами. Вот так мы идем и катим рядом велик. Все же как хорошо умеет она растворяться в пригородных поселках.
Сегодня ей впервые хоть что-то понравилось в этой ужасной стране. Впервые она отчасти поняла, что заставляет людей жить на этом Северном полюсе.
Естественно, она понимала почему — ей не надо было ничего объяснять. Этот поселок напоминал ей место близ Бостона, где она жила с отцом после развода родителей. Большие, удобные, выкрашенные в неброские цвета дома. Маленькие окна, блестящие на солнце. Подстриженные лужайки и цветущие фруктовые деревья за аккуратными заборами и живыми изгородями.
Надо признаться, она была удивлена.
Оказывается, и здесь есть цивилизация.
Исключение составляет только этот чудовищный белый дом маленькой репортерши.
Она с отвращением смотрела на поставленный на плоском, изрезанном автомобильными шинами участке яркий и кричащий белый дом. Это был образчик мертвой архитектуры — без чувства меры и чувства традиции. Планировки таких домов можно найти в старых рекламах в Интернете. На первом этаже — открытая планировка в так называемом современном стиле и четыре спальни наверху. Не надо быть Эйнштейном, чтобы понять, как семейство Бенгтзон пользуется этими комнатами.