В двух ближних к фасаду спальнях обитают милые крошки. Синие занавески с изображениями игрушек в спальне мальчика и пастельные занавески в цветочек — в спальне девочки. Господи, от одной этой мысли Кошечку едва не вырвало. В задних комнатах — спальня и маленький кабинет, где фрекен Бенгтзон мило занимается сексом со своим скучным бюрократом-мужем и пишет гнусные статейки.
По спине поползли мурашки, Кошечке отчего-то стало трудно дышать.
Надо сосредоточиться — все хорошенько спланировать и наметить ориентиры.
Она прикусила губу и тряхнула конским хвостом, придав лицу скучающе-пресыщенное выражение, и принялась рассматривать другие, более привлекательные виллы. Сразу за этим дрянным домом стояло действительно красивое строение. На участке высокий пожилой человек полировал свой «мерседес».
Через дорогу стоял самый лучший дом в этом поселке. Это была вилла, выстроенная в национальном романтическом стиле — три этажа, цокольный этаж, — и все это подернуто готической загадочностью. Тяжелый темный фасад, большие окна и резные столбы веранды. Сад был старый и ухоженный, с летним домом и колодцем. В дальнем конце был виден собачий вольер.
И это тоже надо учесть, подумала Кошечка, на секунду остановившись. Даже этот собачий вольер.
Она чутьем угадывала, что находится внутри дома, как он выглядит, как он пахнет. Высокие потолки, свет, льющийся сквозь просвинцованные окна, холодные зимние сквозняки.
В таком же доме жил Грант — летний домик, собачий вольер и все прочее. Она улыбнулась, вспомнив друга своего детства. Он рос в соседнем доме. Ее посещения отцовского дома были строго ограниченны. Она приезжала к отцу, когда мать в очередной раз попадала в сумасшедший дом. По счастью, случалось это довольно часто — мать то и дело резала себе вены и писала пьяные письма об «этой страшной шлюхе» (новой женщине отца, которую мать только так и называла).
Это было волшебство — прогулка по дому Гранта. Она живо помнила тот готический замок.
Вспомнился ей и летний домик, в котором они с Грантом выкурили по своему первому косяку.
Чердак под крышей, где они прятали порнографические журналы.
Подвал, где они ловили мышей, а потом отрезали им головы перочинными ножами, достигнув в этом большого искусства.
Она улыбнулась этим приятным воспоминаниям.
Грант был душка. Каким же скучным остолопом он стал, когда вырос. Директором гребаного симфонического оркестра — какая же это скукота!
Она вздохнула и покатила велосипед дальше. Раз-два, раз-два — хрустел бетон под ногами. Она с силой налегала на руль, чтобы умерить боль в левой ноге. Ей удавалось почти не хромать.
Скоро она закончит рекогносцировку. Надо заметить несколько ориентиров и распланировать время.
Она оглянулась и еще раз посмотрела на безвкусный, омерзительный дом этой умной репортерши.
Она окажет миру большую услугу, если сотрет этот дом с лица земли.
Анника вернулась в редакцию, чувствуя растерянность и опустошенность. Что она здесь делает?
У нее нет собственного стола; ноутбук она вынуждена таскать в сумке; она даже не знает, с кем ей поговорить о работе.
Со Спикеном?
Он даже не смотрит на нее.
С Берит?
У нее хватает своих забот.
Это напомнило ей двенадцатый класс школы, когда специалисты решили, что старшие дети могут работать самостоятельно — без учителя, воображая, что нашли идеальное решение. Дешево и сердито.
Она побрела к месту, отведенному для сменных корреспондентов. На столах валялись огрызки яблок, бумажки и пустые кофейные стаканчики.
Значит, надо еще поработать и уборщицей.
Она скрипнула зубами, нашла мусорную корзину и смахнула в нес все, что валялось на столе. Потом принесла из туалета мокрую тряпку и вытерла стол, очистив его от кофейных пятен и следов раздавленного банана. Сделав это, она вытащила из сумки ноутбук и поставила его на стол.
Теперь надо собраться.
Что она может обо всем этом написать?
Убийство Эрнста Эрикссона было непосредственно связано с убийствами на нобелевском банкете, в этом Анника была убеждена. Но она не могла понять суть этой связи, не видела связующих нитей, исключающих всякое совпадение.
Сколько ей оставят места в завтрашнем номере? Какой интерес для читателей в пьяной ссоре ученых после семинара?
Она громко вздохнула. Это никому не интересно, если уж признать жестокую правду.
Если бы ей удалось узнать, что именно сказал в тот вечер Ларс-Генри Свенссон Эрнсту Эрикссону, то из этого можно было бы слепить приличную историю. Но просто сказать, что они поссорились?.. Нет, это не пойдет.
В отсутствие других идей она нашла Ларса-Генри Свенссона в национальном реестре, где был его адрес на Рингвеген, на острове Сёдермальм в Стокгольме. В «Телии» было зарегистрировано два номера Свенссона — один на Рингвегене, а второй — в имении Тавастбодавеген, в Вермдё. Сотовых телефонов в реестре не значилось.
Она набрала оба номера. Никто не ответил, даже автоответчик.
Анника налила себе кружку кофе и принялась расхаживать по редакции, стараясь собраться с мыслями.
За шесть месяцев, что Анника находилась в отпуске, она записала всю информацию, какую ей удалось добыть об убийствах на нобелевском банкете. Вся она хранилась в ее персональном почтовом ящике. Она вернулась к своему временному столу и вошла в annika-bengtzon@hotmail.com.
Может быть, пора взглянуть на это дело в более широкой перспективе. Отвлечься от несущественных деталей и посмотреть на всю картину целиком. Оценить огромные суммы денег, выделяемые на научные исследования и на фармацевтическую промышленность. Очертить путь от проекта до патента, готового лекарства, а затем и до потребителя.
Она просмотрела все свои записи. Тексты были плохо структурированы, изобиловали фактами, и подробностями, и рассуждениями. Все вместе напоминало окрошку. Она нашла полученные от К. сведения о Кошечке, о том, что делала убийца, и о цельной картине ее деятельности, нарисованной полицией. Были здесь сведения о Нобеле и Немезиде. Нашла она и свои собственные изыскания по поводу финансирования научного сообщества, и материал, который ей удалось скомпоновать после пресс-конференции, на которой было объявлено о вложениях «Меди-Тек» в Каролинский институт. Анника, кроме того, нашла свои записи о посещении кабинета К., где он показал ей фотографии.
«Я очень долго молчала обо всем этом», — подумала она, потянулась к телефону и набрала номер К. — уже в десятый раз за сегодняшний день. Ответа по-прежнему не было.
Черт!
Она с силой положила трубку на рычаг. Нельзя же просто так просиживать здесь штаны, надеясь на милость одного-единственного источника.
В отчаянии она решила сделать то, что сделала прошлым вечером. Она написала ему письмо по почте и стала ждать ответа.
Думаю о том, чтобы прогуляться с Кошечкой на людях, — написала она. — Хочу удостовериться, не нанесу ли я этим кому-нибудь смертельную рану.
Ответ пришел через минуту.
Прости, моя сладкая. Я вышел по делу. Не звони мне. Я позвоню сам.
Она ответила не раздумывая:
Отлично, милый, я дала тебе шанс высказаться, но ты им не воспользовался. Это глупо.
Через десять секунд зазвонил телефон.
— Мы встретимся в кафе на Норр-Меларстранд через десять минут, — сказал К.
— В «Павильоне Мелар»? — уточнила Анника.
— Откуда, черт возьми, я знаю, как оно называется? — ответил К. и положил трубку.
Анника улыбнулась и отодвинула ноутбук.
Погода и в самом деле была чудесной. Дул теплый ветер, пахнувший пылью и асфальтом — неотразимыми городскими летними запахами.
«Здесь я хочу жить, — подумала Анника. — Здесь мое место».
Она заперла машину и положила ключи в сумку. Какая же она тяжелая — вот оно, неудобство! Приходится таскать с собой свое рабочее место.
«Павильон Мелар» был одним из ее любимых кафе в Кунгсхольмене. Маленькая кафешка на открытом воздухе с шаткими столиками на ровно уложенном мелком гравии. В кафе подавали большие сэндвичи и горячий шоколад. По просьбе посетителей им давали одеяла, которые прохладными вечерами пользовались большим спросом. В паре метров от столиков лениво плескались волны озера Меларен, а по ту сторону его виднелись шпили Лонгхольма и церкви Хёгалид.
К. уже сидел за столиком и сквозь темные очки смотрел на Западный мост. Перед инспектором стояла тарелка с овсяным печеньем.
— Ты вообще носишь что-нибудь, кроме гавайских рубашек? — спросила Анника, с громадным облегчением поставив тяжелую сумку на гравий.
— Это не гавайская рубашка. Это рубашка с острова Туки-Пареа в Авруа, в Раротонге. Когда же я иду на свадьбу или на приличные похороны, я надеваю рубашку из расписанного вручную шелка, которую купил у портного Нельсона Манделы в Кейптауне. Разве я тебе этого не говорил?
Глядя на инспектора, Анника выдвинула из-под стола стул и положила на стол блокнот и ручку.
— Ты нашел какую-нибудь связь между Кошечкой и замерзшим в холодной комнате парнем?
— Мы смогли связать Юхана Изакссона с убийством на нобелевском банкете, — сказал К. — Что ты хочешь написать о Кошечке?
Анника проверила ручку, проведя несколько линий в блокноте.
— Что это она — убийца. Что она застрелила латвийского врача и своего сообщника в Юрмале. Что она подозревается в убийстве Юхана Изакссона.
К. тяжело вздохнул.
— Мы не можем доказать, что смерть в холодной комнате была убийством, не говоря уже о том, что в нем повинна Кошечка.
Анника пододвинула к себе блокнот.
— Хорошо, — сказала она. — Немедленно вносим поправки. Ни звука о Юхане Изакссоне, кроме описания того, где и как он умер, и того, что вы связали его с убийством на банкете. Как вам это удалось?
— По его сотовому телефону.
— Так вы его нашли?
— Нет, мы его пока не нашли, но руководитель Изакссона дал нам номер его сотового телефона, а от провайдера мы узнали, что в течение весны он отправил пять сообщений на другой сотовый телефон, который уже фигурировал в расследовании.