Томас отвернулся, поднял руки, провел ладонями по волосам, потом резко обернулся.
— Ты всегда права, ты никогда не ошибаешься! — заорал он. — Ты лгала, притворялась и дурачила меня несколько месяцев, и так было всегда. Ты нарисовала себе картину мира, и всякий, кто с тобой не согласен, просто идиот!
Анника скрестила руки на груди, сопроводив жест презрительным фырканьем.
— Ты и в самом деле превратился в высокомерного говнюка, — сказала она, опершись о кухонный стол.
Томас шагнул к ней и вскинул руку.
Анника изо всех сил постаралась не моргнуть.
— Прекрасно, — процедила она. — Теперь ударь меня. Это единственное, чего недоставало для полной картины.
— Датская королевская семья, — сказал он вдруг. — Кронпринц, принцесса и их ребенок. Он собрался подорвать их вместе с собой во время визита американских военных кораблей в феврале.
— Посмей только меня ударить, — пригрозила она.
Томас опустил руку.
— Он убивал детей, Анника. Он проходил подготовку в Пакистане и Афганистане. Официальным предлогом его отсутствия была поездка домой для помощи престарелым родителям, но на самом деле он изучал профессию подрывника в Хайберском ущелье. Есть вещи, которых ты не знаешь. Есть множество вещей, о которых ты не имеешь ни малейшего понятия.
— Какой ты важный и значительный? — язвительно проговорила Анника. — Мне упасть на колени?
Казалось, Томас сейчас заплачет.
— Ты никогда не давала мне шанса, — сказал он. — Почему ты ничего не говорила?
Анника сглотнула и потерла лоб ладонью. Кухня кружилась, как карусель.
— Как ты об этом узнал? — спросила Анника. — Она позвонила?
— Конечно позвонила. Она хочет, чтобы мы снова встретились.
Анника засмеялась так, что у нее заболела голова.
— Боже, какая патетика, — произнесла она, отсмеявшись.
— Я ухожу, — сказал Томас. — Ухожу немедленно.
Анника вдруг ощутила такое непробиваемое спокойствие, что перестала воспринимать звуки. Она смотрела на Томаса, на отглаженный ею ворот его рубашки, на щетину, которую она, казалось, физически ощущала, на широкие плечи и всклокоченные волосы.
— Если ты уйдешь, — выдавила она из себя, — если ты сейчас уйдешь, то можешь не возвращаться.
Он по-прежнему смотрел на жену чужими, прищуренными, налитыми кровью, мертвыми глазами.
— Хорошо, — сказал он, повернулся и пошел прочь.
Она смотрела ему вслед, видя, как он шагает по паркету, поднимает с пола портфель, открывает входную дверь, всматривается в моросящую серость, переступает порог и, не оглянувшись, закрывает за собой дверь.
Анника поставила еду на стол. Позвала детей. Усадила их и велела есть. Она налила детям молока, поставила на стол рис и даже сама немного поела.
— Почему вы так громко кричали? — спросил Калле, и Анника закрыла глаза.
— Мы просто очень устали, — ответила она.
— А где папа? — спросила Эллен.
— Папе надо вернуться на работу, — ответила Анника.
Дети ели плохо, испортив аппетит мороженым. Она не смогла заставить их доесть, отправила смотреть кино, а сама убрала со стола и поставила посуду в мойку.
Движения были резкими, как при ускоренной съемке. Казалось, она не понимала, где находится, совершенно оторвавшись от реальности.
— Мама, — позвал ее Калле, — я устал.
Анника устроилась рядом с ним на диване и усадила себе на колени.
— Наверное, это от ушиба, — сказала она. — Не хочешь лечь спать пораньше?
— Я хочу спать с тобой, мамочка, — сказала Эллен, прижавшись к матери.
— И я тоже. — Калле уютно свернулся с другой стороны.
Анника обняла детей, едва сдерживая слезы.
— Можете спать со мной оба, — сказала она. — Вы хотите?
— А как же папа? — спросила Эллен.
— Папе тоже найдется место, — сказала Анника, взяла детей за руки и стащила с дивана. — Ну, пошли!
Дети улеглись по обе стороны широкой двуспальной кровати, а Анника села между ними и принялась рассказывать им истории, обнимая и баюкая их.
«У меня есть дети, — думала она. — Он не сможет отнять у меня детей».
Когда они уснули, Анника осторожно встала, задернула занавески, вышла из комнаты, плотно затворив за собой дверь, и пошла в детские спаленки.
Эллен — эта трудяга и рукодельница — была целыми днями чем-то занята, вся обстановка в комнате говорила о постоянном движении и неуемной энергии.
Калле был более скрытным, спокойным, любил все раскладывать по полочкам. Анника посмотрела на расставленные ровными рядами машинки.
Она немного прибралась в их комнатах, собрала с пола одежду, рисунки и фломастеры, а когда наклонилась, чтобы подобрать с пола яблочную кожуру и обертку мороженого, на нее вдруг неведомо откуда навалилась отчаянная, безысходная тоска.
«Томас, — думала она, — ведь я тебя так люблю. В самом деле люблю. Прости меня, прости!»
В доме зазвонил телефон. Анника бросила на пол альбом Эллен и побежала вниз. Это он, это он!
Какая же она дура, она просто глупая разрушительница! Мы можем сесть и спокойно поговорить, нам есть что терять.
Она схватила трубку и счастливым, радостным голосом сказала:
— Алло!
— Что ты натворила? — спросил ледяной женский голос.
Кто это?..
— Алло? — переспросила она.
— Это мама Бенджамина. Что ты натворила? Ты угрожала убить моего ребенка?
Ах вот оно что. Анника потерла глаза и прижала ладонь ко лбу.
— Да, — прошептала она, — я это сделала.
Женщина на другом конце провода взорвалась.
— Ты что, совсем с ума сошла? Ты пришла в сад и пригрозила убить маленького ребенка!
— Да, а ты знаешь почему?
— Тебя надо запереть! Изолировать от общества! Тебя нельзя оставлять на свободе.
— Твой сын сбросил моего сына с двухметровой высоты. Ему наложили десять швов на рану, у него сотрясение мозга. Врачам пришлось сделать МРТ, чтобы удостовериться, что нет кровоизлияния в мозг. Твой сын мог убить моего мальчика, но ни тебе, ни твоему мужу нет до этого никакого дела.
— Это не одно и то же, — сказала женщина. — Это не так страшно, как угроза убить ребенка.
— Нет, — устало возразила Анника, опустившись на стул. — Это не так страшно. Знаешь, что на самом деле страшно?
На другом конце провода наступило недолгое молчание.
— Что? — спросила женщина.
— Самое страшное, что я не шутила, — сказала Анника. — И если бы мой сын сделал другому ребенку то же самое, то я надеюсь, что его родители тоже напугали бы его до смерти.
— Этого не может быть, — сказала женщина. Гнев в ее голосе уступил место удивлению. — Ты не можешь говорить это серьезно.
— Могу, — возразила Анника. — И я надеюсь, что ты сможешь объяснить своему сыну, что он поступил плохо. Я знаю, что нельзя было угрожать маленькому мальчику, я сознаю это, но если он снова нападет на Калле, то я за себя не отвечаю.
— Ты же взрослый человек, ты должна подавать детям пример, — сказала женщина, уже не так агрессивно.
— Скажи, что бы сделала ты, если бы Калле так ударил твоего сына, что ему пришлось бы делать МРТ головы?
Женщина помолчала.
— Наверное, я сделала бы то же, что и ты, — наконец призналась она.
— Хорошо, — сказала Анника. — Спасибо.
Она положила трубку и вдруг почувствовала, что ее мир переворачивается.
Кошку замучили в аппарате для стереотаксических операций, из глаза Ларса-Генри торчал гвоздь. Неужели это ты грозилась убить ребенка?
Поднятая рука готового ударить ее Томаса, повязка на голове Калле, молчаливая мольба Боссе в машине, если ты сейчас уйдешь, то можешь не возвращаться.
Она, пошатнувшись, встала и на неверных ногах проковыляла в туалет, где ее вырвало.
Ты придумала себе мир, и всякий, кто с тобой не согласен, — идиот.
Он убивал детей, Анника.
Тяжело дыша, она стояла, склонившись над унитазом. Удары сердца отдавались в висках болезненными толчками.
«Мне надо с кем-нибудь поговорить. Я не могу больше сидеть здесь одна».
Она медленно поднялась наверх, посмотрела на спящих детей, бесшумно открыв дверь спальни. Она прислушалась к их тихому дыханию. Оба крепко спали.
«Он вернется, — подумала она. — Папа обязательно вернется».
Она посмотрела в окно, сдвинув в сторону занавеску. В доме Эббы горел свет. Значит, она вернулась от кузины из Даларны.
Анника показалось, что стены сейчас сойдутся и раздавят ее. Вдруг он не вернется?
Что же, она так и будет сидеть здесь одна и ждать?
Она прошла на лестничную площадку, вошла в спальню Эллен, вышла, зашла в спальню Калле и вышла.
Ничего, если они побудут дома одни, а она пока зайдет ненадолго к Эббе?
Но вдруг позвонит Томас?
Она не может уйти, она должна ждать его звонка.
Но она же может переадресовать звонки, и тогда его звонок не разбудит детей.
Она спустилась вниз и выглянула на улицу сквозь резное кухонное окно.
Кто там приехал? Может быть, это Томас?
«Нет, я не могу больше сидеть дома», — подумала Анника.
Она набрала команду переадресации звонков, ввела номер своего сотового телефона, проверила заряд его батареи, положила телефон в карман и пошла к выходу.
На улице было уже темно, хотя стоял еще ранний летний вечер. Темные тучи затянули небо серым бетонным сводом.
Как же ужасно за городом в плохую погоду, подумала она. Все цвета исчезают, остаются лишь оттенки серого. В городе всем хватает места, улицы и площади — общественные места, где никого не угнетает присутствие других людей. Здесь все стиснуто, несмотря на то что больше простора.
«Почему я сейчас об этом думаю? — удивилась Анника. — Как я могу беспокоиться за мир и гармонию с соседями в такой момент?»
Вильгельм Гопкинс, словно прочитав ее мысли, возник перед ней на дороге как привидение. Он ткнул пальцем в сторону стоявшей возле ее дома красной спортивной машины.
— С меня хватит! — выкрикнул Гопкинс. — Мое терпение лопнуло. Я сейчас же звоню в полицию!