Корсак брел к машине, сунув руки в карманы пальто и рассеянно поглядывая по сторонам. Он вдруг вспомнил юность, безденежную и тощую. Вспомнил, как с утра до вечера шлялся по городу с фотоаппаратом в руке в погоне за удачным освещением и интересным кадром. Как задумал написать книгу и как носился с этой идеей, пересказывая сюжет будущего шедевра друзьям и знакомым, которым одна только вежливость не позволяла послать его к черту. И как потом, спустя несколько лет, постепенно осознал, что самая метафизическая вещь на свете – это деньги. Только деньги могут управлять пространством и временем, а вовсе не человеческая фантазия, от преизбытка которой не перестанет урчать в животе.
По газону ходил рабочий с ручной газонокосилкой. Воздух был влажным, пахло свежескошенной травой. Глеб втянул носом этот запах и вдруг почувствовал в сердце щемящую тоску.
А что, если все это не так глупо, как кажется на первый взгляд? Что, если Брокару удалось создать проклятый запах, возвращающий к жизни умершие дни?
Машина срывается с места и уносится из среды —
в четверг. И снег заметает ее следы…
Да нет, бред какой-то. Запах – всего лишь запах, и ничего больше. Не стоит его мистифицировать.
Звонок Пети вывел Корсака из задумчивости.
Спустя полчаса Глеб был на пороге Петиной квартиры. Дверь оказалась приоткрыта. Полный дурных предчувствий, Глеб вошел в прихожую, и в то же мгновение испытал что-то вроде дежавю. Тот же полумрак в прихожей, тот же странноватый жаркий запах травы и чего-то живого. Та же тяжесть в душе и то же смутное беспокойство, готовое перерасти в липкий страх.
Глеб схватил со скамейки зонт и, держа его перед собой, как пику, двинулся в глубь квартиры. Окна в гостиной и на кухне были открыты. На полу перед диваном валялись грязные носки, в пепельнице Глеб нашел окурок папиросы. Понюхал его, поморщился и положил обратно в пепельницу. Ни Пети, ни картины в квартире не было.
– Опоздал, – пробормотал Глеб и в сердцах швырнул зонт на диван. В этот момент взгляд его упал на белый лоскут, лежащий возле ножки дивана. Глеб поднял лоскут и осмотрел его. Носовой платок. Шелковый, абсолютно белый, без узора и вышитых инициалов.
Глеб поднес платок к лицу и осторожно его понюхал. Запах был какой-то странноватый – смесь очень дорогих духов с чем-то еще. Глеб знал, что Петя пользовался самыми дешевыми носовыми платками, которые уж точно не пахли никаким парфюмом. Между тем запах травы уже совсем не чувствовался. Журналист еще раз, самым тщательным образом, осмотрел квартиру. Однако никаких следов Пети Давыдова, кроме грязных носков у дивана и окурка в пепельнице, не обнаружил.
Может, Давыдов решил разжиться и толкнуть картину какому-нибудь коллекционеру? Но для этого у него нет нужных связей. Да и не верится. Нет-нет, глупости. Кто угодно, только не Петя!
Корсак сердито мотнул головой и двинулся к выходу.
Исчезновение приятеля и злосчастной картины расстроило его, но с другой стороны, гораздо страшнее было бы найти в квартире труп. Возможно, для паники нет причин. Фотограф мог обкуриться травки и потащиться к кому-нибудь из знакомых, просто чтобы похвастаться. Или побоялся за ее сохранность и отвез с собой в редакцию какого-нибудь журнала. Вариантов множество.
Корсак вздохнул было спокойно, но тут же встрепенулся. А раскрытые окна! А тонкий, едва уловимый запах травы и мускуса! А связанные с этим запахом волнение и страх!
Петю могли одурманить наркотой и похитить вместе с картиной. Хотя… на кой черт его похищать? Кому нужен фотограф-неудачник? В карты он не играл, спиртного почти не употреблял, дурных компаний избегал. Не прочь был влезть в драку, вступившись за честь какого-нибудь униженного и оскорбленного негра, но за это, как правило, не похищают, а элементарно бьют по морде. Нет, объяснений таинственному Петиному исчезновению Корсак не находил. На сердце у журналиста становилось все тревожнее.
На следующее утро на улице было пасмурно. Однако на скамейке во дворе сидели две старушки, седые, почти прозрачные от старости, словно бы сделанные из тусклого, мягкого стекла.
– Здравствуйте, бабули! – поприветствовал Корсак старушек, одарив их одной из тех обаятельных улыбок, целый набор которых имеется в загашнике любого журналиста и употребляется в зависимости от ситуации. Корсак выбрал улыбку вежливую и интеллигентную. Старушки оглядели журналиста с ног до головы и, видимо, сочли его достойным беседы.
– Здравствуй, сынок! – едва не хором ответили они.
Корсак добавил в улыбку теплоты и душевности.
– Вы меня, наверно, не помните. Я друг Пети Давыдова.
Старушки переглянулись. Морщины на их лицах странно заиграли.
– Вот, решил зайти к нему в гости, да не застал дома, – продолжил Глеб. – Не знаете, где он может быть?
Пантомима с загадочным переглядыванием повторилась.
– Где может быть – не знаем, но куда пошел – покажем, – сказала наконец одна из старушек, та, у которой лицо было побойчее.
– И куда же? – поинтересовался Глеб.
– А вон туда, – сказала бойкая и ткнула морщинистой рукой в сторону выхода со двора.
Глеб мельком посмотрел в ту сторону и снова перевел взгляд на старушек. На их запавших губах играли какие-то странные полуулыбки.
– И что это значит? – спросил Глеб.
– Это значит, что Петька окончательно свихнулся, – сказала вторая старушка. – Выскочил из подъезда и понесся по двору очертя голову. Прямиком туда, куда тебе показали. Весь бледненький, голова трясется… Ужас! Да еще и бормотал чего-то по пути.
– Бормотал?
– Бормотал, бормотал. И пыхтел, как еж, – «ух, ух».
– Из-за этого вы и решили, что он свихнулся? – уточнил Корсак.
– А ты бы не решил? – с ехидцей проговорила бойкая старушка.
– Погоди, Матвеевна, – снова встряла в разговор вторая. – О главном-то я не сказала. Друг твой по двору босым бежал, о как.
– Как – босым? – не понял Глеб.
– Да как всегда бегают – без туфлей, то есть. И видок у него был растрепанный, как у мокрого петушка.
– Так-так, – задумчиво проговорил Корсак. – А у него что-нибудь было в руках?
– В руках-то? – Бойкая старушка посмотрела на свою подругу. Та пожала плечами. Бойкая повернула голову к Глебу и твердо сказала: – Ничего у него в руках не было.
– Пустой был, – подтвердила вторая. – Пустой, растрепанный и без ботинок.
– Может, вы расслышали, что он бормотал?
– Да где ж его расслышишь, – сказала бойкая, но ее подруга возразила:
– За меня-то не говори. Я, мать моя, все расслышала.
– Ну и что ты расслышала? – усмехнулась бойкая.
– Про черта расслышала. И про Бога. Он вроде как молился. Прямо на ходу.
Бойкая укоризненно покачала тощей, морщинистой головкой:
– Ох, выдумываешь ты, Петровна.
– Когда это я выдумывала? «Господи, спаси! Господи, спаси!» – так и бормотал. И головой все тряс. Вот так вот. – Старушка показала как. – И пыхтел – «ух, ух!».
– Свихнулся, – грустно резюмировала бойкая. – Как пить дать свихнулся.
– Хорошо, что родители, царство им небесное, не дожили.
– А Петька-то вроде не особо пил?
– Да, вроде, нет. Хотя кто ж его знает.
– Бабули, – снова заговорил Корсак, – вы тут наверняка всех жильцов знаете. Припомните, пожалуйста: не выходил ли вчера вечером из подъезда кто-нибудь из чужих – со свертком под мышкой?
Старушки переглянулись.
– А ведь выходил, – сказала бойкая, прищуривая маленькие мышиные глазки.
– Кто? – быстро спросил Глеб.
– Мужчина. В синей куртке с капюшоном. Плешивенький такой, с красным лицом. Петровна, припомни! Он нам еще сразу подозрительным показался.
– Ну а как же? Конечно, помню! Выскочил из подъезда, зыркнул на нас глазами, как пес затравленный, накинул капюшон, повернулся и прочь зашагал. Быстро, как будто кто за ним гонится.
– Он пошел туда же, куда и Петя? – спросил Глеб.
Старуха покачала головой:
– Да нет. Совсем в другую сторону. Только вот свертка я у него в руках чегой-то не припомню. Ты как, Матвеевна?
Бойкая старушка задумчиво пошевелила морщинами.
– С одной стороны, – как будто и был. А с другой – так вроде и не было совсем. Нет, точно не вспомню.
– Хорошо, – сказал Корсак. – Ну а как он выглядел, этот плешивый, краснолицый человек? Рост высокий или низкий?
– Обычный был. Вот вроде тебя. Только чуток пониже.
– Да нет, повыше, – поправила подругу бойкая старушка.
– Ну может, и повыше, – согласилась та. – Хотя по мне, так пониже.
– А волосы? – нетерпеливо спросил Корсак.
Бойкая старушка улыбнулась, отчего лицо ее сложилось в гармошку.
– Да какие там волосы, сынок. Плешь во весь лоб! Вышел, накинул капюшон да и зашагал. Споро так.
– Да, быстро шел, – подтвердила вторая. – Она прищурилась на Глеба. – А ты, сынок, часом, не из милиции? Больно много вопросов задаешь.
– Нет, я сам по себе. Ладно, бабули, спасибо за информацию. Будьте бдительны и берегитесь сквозняков.
– Спасибо. И тебе не хворать!
Корсак сделал старушкам «ручкой», повернулся и двинулся прочь со двора. Старушки проводили его подозрительными взглядами.
– По всему видать, из милиции, – тихо сказала одна.
Вторая подумала и покачала головой:
– Нет, не из милиции.
– А я тебе говорю – из милиции. Ишь, лицо какое строгое.
– Лицо строгое, а одежа нет. Нет, не из милиции.
– Говорю тебе – из милиции. Будешь со мной спорить!
– Ну из милиции так из милиции. Ты лучше скажи, почему ему про второго чужака не рассказала?
– Про какого?
– Про такого. С чемоданчиком!
– Ох, Пресвятая Богородица, забыла! А ты-то чего сидела?
– Так ведь и я забыла.
– Ох и дуры мы с тобой, Матвеевна, – вздохнула старушка.
– Да, дуры, – подтвердила вторая. – Хотя, по здравому разуменью, может, и не дуры. Может, мы хорошего человека от беспокойства уберегли.