– Нет, нисколько. Разрешите поинтересоваться, какого рода заказ хочет сделать мне господин Брокар?
– Точно не знаю, – ответила Шарлотта Андреевна. – Но полагаю, что дело связано с реставрацией картин. Генрих Афанасьевич занялся коллекционированием недавно, но у него внушительное собрание. Особенно он жалует фламандское искусство.
– Стало быть, он поклонник живописи?
Госпожа Брокар улыбнулась:
– Теперь да. Боюсь, поначалу это было просто модным увлечением. Ну и выгодным вложением средств, конечно. Но теперь это переросло в нечто большее. Живопись захватила моего мужа. Он даже подумывал взять несколько уроков рисования. Но, увы, недостаток времени не позволяет этого сделать.
– Мое имя пока не слишком известно, – деловито и вежливо сказал Струйников. – Не знаю, захочет ли господин Брокар поручить мне столь важную работу.
– Не волнуйтесь, – с приветливой улыбкой ответила хозяйка. – Я видела ваши работы и описала их мужу в самых ярких красках. Он обязательно сделает вам заказ.
– Было бы неплохо, – вымолвил художник.
Не зная, как продолжить разговор, он взял со столика томик Вяземского и рассеянно его полистал. Шарлотта улыбнулась и тихо произнесла:
Ты светлая звезда таинственного мира,
Когда я возношусь из тесноты земной,
Где ждет меня тобой настроенная лира,
Где ждут меня мечты, согретые тобой…
Вам нравятся стихи?
– Не очень, – ответил Струйников.
– Жаль.
Она замолчала. Молчал и художник.
– Вы, должно быть, стеснены в средствах? – поинтересовалась вдруг Шарлотта. – Я могу дать вам в долг, если вы хотите.
– Благодарю вас, но я не принимаю материальной помощи от женщин, – с достоинством ответил Струйников.
Это был произнесено с таким юношеским апломбом, что Шарлотта невольно усмехнулась:
– Вы мне напоминаете моего мужа, такого, каким он был двадцать лет назад, – сказала она. – Такой же яростный и гордый. С тех пор он сильно переменился.
– Да, я слышал, что деньги портят людей, – сказал Струйников.
– Не столько деньги, сколько время, которое человек тратит на их добывание. Это самые подлые часы в жизни человека, и они не проходят даром для души. Вы согласны?
– Спорный вопрос, – ответил Струйников. – Я думаю, бывают исключения. Например, ваш муж. Он создает симфонии из ароматов и при этом неплохо на них зарабатывает.
– Да, вы правы. Ему повезло. Подойдите-ка сюда! – с улыбкой позвала Шарлотта.
– Зачем?
– Подойдите, не бойтесь. Я хочу вам погадать.
– А вы разве умеете? – с сомнением в голосе спросил художник.
– Да. Когда-то я научилась этому искусству у одной цыганки.
Художник встал с дивана и подошел к Шарлотте. Протянул руку. Шарлотта задумчиво изучила его ладонь.
– Вас ждет большая слава и несчастливая судьба, – сказала она, глянув на юношу снизу вверх. – У вас будет много денег, поклонников, женщин… Вы сейчас молоды и красивы, и вы пронесете вашу красоту сквозь года, до самых преклонных лет.
Художник хотел убрать ладонь, но Шарлотта удержала ее в своей руке. Художник обратил внимание на то, какая изящная и узкая у нее кисть. А кожа чистая и светлая, как у молодой девушки. Эта женщина прекрасно выглядела для своих лет. Пожалуй, даже лучше, чем иные молодые.
– Почему вы так смотрите на меня? – с озорной полуулыбкой спросила Шарлотта Андреевна.
– Так, – сказал художник. – У вас очень выразительное лицо. С вас можно было бы писать Клеопатру или Федру.
– Вы находите? Но Клеопатра была моложе меня.
– Какая разница? Человека красит не возраст, а свет души, который струится через его внешность.
Шарлотта удивленно на него посмотрела.
– Как вы точно это сказали.
За спиной у художника послышался сдержанный кашель.
– А, Генрих! – воскликнула Шарлотта, приветствуя бесшумно вошедшего мужа.
Брокар посмотрел на ее руку, до сих пор удерживающую ладонь юноши. Шарлотта быстро выпустила ладонь, и художник машинальным жестом убрал ее за спину, слово прятал следы преступления. Брокар нахмурил кустистые черные брови.
– Это тот самый господин Струйников, про которого я тебе говорила! – громко объявила Шарлотта.
Брокар смерил молодого человека угрюмым взглядом.
– Так вы, стало быть, художник? – сухо поинтересовался он.
– Да, – ответил тот.
– И способный?
– Полагаю, да.
– Что ж, это легко проверить. Пойдемте со мной.
Брокар повернулся и, не говоря более ни слова, пошел в кабинет. Художник, секунду поколебавшись, двинулся за ним. В дверях он на мгновение замер, бросил на Шарлотту быстрый взгляд и вежливо ей поклонился. Шарлотта улыбнулась и ответила ему таким же поклоном.
Оставшись одна, Шарлотта стала размышлять.
«Что бы такое значил этот его взгляд? – думала она. – И почему он сморозил эту глупость про Клеопатру? Неужели я и в самом деле ему понравилась?»
Шарлотта повернула голову и посмотрела на свое отражение в венецианском зеркале, висящем на стене.
«Да, неплоха. Фигура, кожа. Я действительно хороша для своих лет. И все это благодаря кремам и эссенциям Генриха. Он у меня и впрямь волшебник. Но этот юноша… Ах, этот юноша!»
Воображение Шарлотты стало рисовать ей картины, от которых она смутилась и покраснела. Шарлотта фыркнула и наморщила нос.
– Вот еще что выдумала, старая коза! – насмешливо сказала она своему отражению. Затем усмехнулась и неожиданно добавила: – А впрочем… не такая уж и старая. Даже вовсе и не старая!
Румянец еще ярче заиграл на ее щеках. Она показала своему отражению язык и засмеялась.
4
Брокар сидел в кресле за столом, а молодой художник – на стуле, прямо перед ним.
– Господин Струйников, я где-нибудь мог видеть ваши работы? – поинтересовался Брокар.
– Вряд ли, – ответил художник. – Я нигде не выставляюсь. Разве только в моей мастерской, но вы там не были.
– Да, вы правы. Я не путешествую по мастерским художников. У вас, однако, прекрасные рекомендации. Квитковский рассказывал мне об вас много хорошего. Обозвал вас вторым Рафаэлем Санти.
– Михаил Константинович склонен к сильным сравнениям, – заметил Струйников.
Брокар усмехнулся:
– Ваша скромность делает вам честь.
– А кто сказал, что я скромен? – возразил Струйников. – Возможно, моя кисть сильнее кисти Рафаэля, только критики покамест этого не разглядели.
– Что ж, бывает и такое, – согласился Брокар. – Мне, по крайней мере, ваши чувства знакомы. Мы ведь с вами, в некотором роде, коллеги. Оба занимаемся искусством. Между прочим, я ставлю искусство изготовления ароматов на одну ступень с живописью, литературой и музыкой. Аромат – такой же способ воздействия на человеческую душу, как цвет, звук или объем. Только более сильный и могущественный.
– Я никогда не рассматривал запахи под этим углом, – сказал художник. – Однако склонен вам верить. Если вы правы, то и в вашей душе, как в душе любого художника, борются искусство и ремесло. И по тому, что вы разбогатели, я склонен предположить, что ремесло одержало решительную победу над искусством.
При этих словах по лицу Брокара пробежала тень.
– Оставим это и поговорим о деле, – сухо сказал парфюмер. – Вы знаете, какую работу я хочу вам предложить?
– Нет.
Брокар взял со стеллажа небольшую картину и поставил ее на стол – лицевой стороной к Струйникову.
– Взгляните на это, – сказал он.
Глаза художника расширились.
– Это… оригинал? – спросил он прерывающимся голосом.
– Да. Все картины, какие вы видите в этом доме, оригиналы. Что вы скажете?
– Она… прекрасна. Похоже на манеру Ван Эйка.
– Это один из его учеников.
– Просто совершенство! – не сдержался Стуйников.
– Совершенство? – Брокар повернул картину к себе и нахмурился. – Вот тут мы с вами расходимся. По моему твердому убеждению, наш мир далек от совершенства. Господь Бог бросил работу, не закончив. Доделывать ее он предоставил нам. Разве не этим занимаются художники?
– Может быть, – ответил Струйников, не понимая, куда клонит Брокар.
– Работа Бога несовершенна, – повторил Брокар. – Что уж говорить о художниках, даже таких великих, как Рембрандт иди Рафаэль. Им тоже порой не хватало вкуса и выдержки, чтобы довести работу до ума. Собственно, за этим я вас и позвал.
Художник выглядел растерянным.
– Я что-то не понимаю… – произнес он.
– Что же тут непонятного? Время не пощадило картины старых мастеров. Многие из них почти уничтожены. Мне нужен человек, который улучшал бы их.
– Так вам нужен реставратор?
Брокар кивнул:
– Да. И не только. Возьмите, к примеру, это полотно. Видите молящуюся девочку? Ее поза прекрасна. Фигура полна смирения и одухотворенности. Но рядом скачет идиотская белая собачка. Полагаю, она не входила в замысел художника и он вынужден был нарисовать ее, чтобы угодить заказчику. Или вот это тусклое окно с закрашенными стеклами. Оно здесь совершенно неуместно. Оно не участвует в игре света и мешает композиции.
– Возможно, вы правы, – задумчиво проговорил Струйников, разглядывая картину.
– Если бы можно было убрать это окно и замазать собачку, картина только выиграла бы. Вы не находите?
– Вполне может быть, – согласился художник. – Но, к счастью, мы не можем править картины старых мастеров, какими бы неудачными они нам порой ни казались.
– Не можем? Почему?
– Как почему? – изумился художник. – Да потому что это не принято.
– Кем не принято?
– Человечеством. В конце концов, это сродни… святотатству.
– Но ведь вы только что признали, что работа Бога несовершенна, и сочли возможным исправлять ее. А теперь объявляете вмешательство в дело рук человеческих святотатством. Нет ли здесь противоречия?
– Вы меня совсем запутали, – растерянно ответил Струйников. – Я не философ и не склонен к теоретическим рассуждениям. Я художник, человек действия.