– Я слышал про эту коллекцию, – сказал Глеб. – Кажется, после революции она рассеялась по миру.
– Стоит ли удивляться, – печально усмехнулся магистр.
– А что это были за предметы?
– Да разные. Кольца, циркули с буквой «Т», пентаграммы, подсвечники… Много чего.
– Вы не могли бы взглянуть на одну фотографию?
– Ради бога, – пожал плечами магистр.
Глеб достал из сумки снимок «Автопортрета со смертью» и протянул его магистру. Тот принялся с интересом его разглядывать.
– Интересная картина… Да, тут есть масонская символика.
– Ключ на столе?
Магистр покачал головой:
– Нет. Ключ – нет. Святое Писание, череп… Череп, как и надпись на срезе книги, напоминает о скоротечности жизни. Символика черепа восходит к архетипу крестного пути, инициатической жертве… Вот только часы без стрелок я объяснить не могу. Это скорее из области поэзии. В масонских ритуалах обычно употребляются только песочные часы.
– Взгляните на это, – сказал Глеб и положил перед магистром другой снимок.
– Свеча? Гм… Интересно. Да, свеча тоже масонский символ. Она символизирует свет, ясность, истину… – Магистр поднял на Глеба взгляд. – Кстати, у нас в ложе есть… вернее, был один человек – он многое знает о Брокаре, и даже купил на каком-то аукционе пару предметов из его коллекции. Среди них, кстати, есть похожий подсвечник. Если хотите, я позвоню ему. Он живет совсем недалеко – пара остановок на автобусе.
Глеб слегка поклонился и с чувством произнес:
– Буду чрезвычайно вам благодарен.
Магистр снял трубку и по памяти набрал номер.
– Алло, Георгий… Тут у меня сидит журналист. Он пишет статью о масонах… Я понимаю, и все же… Да дай же сказать! Я рассказал ему о масонских предметах, которые ты купил на аукционе, и он очень хочет на них взглянуть… Ну это ты сам ему скажешь при встрече. Он намерен нанести тебе визит… Что?.. Неподалеку? Конечно, заезжай. Это даже удобнее… Хорошо, ждем.
Магистр положил трубку на рычаг. Улыбнулся:
– Я забыл сказать, что мой добрый знакомый не слишком жалует гостей. Живет по принципу «мой дом – моя крепость». К счастью, он согласился встретиться с вами здесь. Ну а пока он в пути, мы закончим интервью. Что еще вас интересует?
– Здравствуй, Георгий!
– Здравствуй, Константин! – Вошедший мужчина пожал магистру руку, затем взглянул на Корсака, удивленно поднял брови и усмехнулся: – Вы и есть тот журналист? Забавно.
Бывший парфюмер, а ныне преподаватель факультета биохимии Георгий Александрович Романов был явно смущен. Выглядел он, как всегда, великолепно: арийское лицо с надменно приподнятым подбородком было чисто выбрито, светлые волосы аккуратно зачесаны набок.
– Странная встреча, – сказал Корсак, пожимая Романову руку.
Тот пожал плечами:
– Что же тут странного?
– Меня всегда удивляют совпадения, – ответил Глеб.
Романов посмотрел на Глеба холодными голубыми глазами и спокойно ответил:
– Ничего удивительного. В прошлый раз вы пришли ко мне побеседовать о Брокаре. И сейчас нас снова свел Брокар. Чему же тут удивляться? Общая тема рано или поздно сводит людей. К тому же не так много в Москве чудаков, которые интересуется Генрихом Брокаром.
– Вы правы. И все-таки… Вы – и вдруг масон.
Романов поморщился, словно ему наступили на ногу, и неприязненно произнес:
– Никакой я не масон. Баловался когда-то, но уже несколько лет как завязал. Человеку свойственно увлекаться всякой чепухой. Это сродни болезни, которая со временем проходит. – Лысый магистр при этих словах укоризненно покачал головой. – Константин сказал, что вас интересуют вещи из коллекции Брокара.
– Да. Они до сих пор у вас?
Романов качнул головой:
– Увы, я с ними расстался. Осталась только пара безделушек.
– Меня интересует подсвечник в виде переплетенных змеиных тел, – сказал Глеб.
Романов нахмурил брови и рассеянно проговорил:
– Не помню точно, но, кажется, его я тоже продал.
– Продал? – подал голос лысый магистр. – Но ведь я видел его у тебя на прошлой неделе.
– На прошлой неделе? – Романов покосился на магистра и наморщил лоб. – Ах да. Помню. Никчемная вещица. Одно время я колол ею орехи. Не помню даже, куда я ее сунул.
– Позволь, да ведь он стоит у тебя в кабинете, на пианино, – вновь подсказал лысый магистр. – Весь залит парафином. Я и змеек этих едва разглядел.
Романов одарил магистра ледяным взглядом. Потом снова повернулся к Глебу и спокойно произнес:
– Если Костя прав, и этот предмет по-прежнему «стоит на пианино», я готов вам его показать. Одно непонятно – зачем вам эта рухлядь?
– Меня всегда интересовали старинные вещи, – ответил Корсак. – Особенно подсвечники.
– На любом блошином рынке таких бронзулеток море. С этим же придется здорово повозиться, чтобы придать ему товарный вид.
– Значит, вы готовы мне его показать?
– Я же сказал – извольте. Машина ждет во дворе.
– Прямо сейчас?
– Да ради бога. Я живу неподалеку. Если поедем сейчас, минут через десять будем на месте.
– В таком случае – поехали!
6
Квартира Романова поражала неброской, но изысканной роскошью. В прихожей висело старинное зеркало в старинной позолоченной раме. Старинная мебель в гостиной была тщательно и умело отреставрирована, под потолком, бросая отблески на стены, мерцала хрустальная люстра. На стенах красовались пейзажи и натюрморты, написанные маслом.
Не задерживаясь в гостиной, Георгий Александрович провел Корсака в кабинет.
– Вас интересовал подсвечник? Вот он.
Глеб взял с пианино заляпанный парафином подсвечник и подошел с ним к окну.
– Удивительно, – проговорил он.
– Что такое? – насторожился Романов.
– Это действительно подсвечник из коллекции Брокара?
– Когда я его покупал, меня уверяли, что да. Содрали за это лишние сто баксов.
Глеб достал из кармана перочинный нож, выщелкнул лезвие и посмотрел на Романова:
– Вы не против?
– Валяйте, – разрешил тот.
Глеб принялся счищать с подсвечника нагоревший парафин. Романов посмотрел, как кусочки парафина сыплются на подоконник, и нахмурился. Видимо, магистр был прав: терпеть в доме постороннего человека стоило бывшему парфюмеру больших душевных усилий.
– Сомнений нет, это он, – сказал наконец Глеб.
– Что же такого удивительного в этом подсвечнике? – спросил Романов.
Глеб достал из кармана пачку фотографий и протянул их бывшему парфюмеру:
– Посмотрите – и сами все поймете.
Романов взял фотографии и с недоверчивым видом принялся их просматривать. Надменное лицо его делалось все более удивленным. Наконец он поднял на Корсака заинтересованный взгляд и спросил:
– Эта картина… она ведь из коллекции Брокара?
– Да.
– Гм… Интересно. – Георгий Александрович облизнул губы кончиком языка, словно во рту у него внезапно пересохло. – Если я правильно понял, наш душистый Генрих велел закрасить подсвечник и нарисовать на его месте ключ?
– Вы правильно поняли.
Романов усмехнулся:
– Что ж, это вполне в его духе. А насколько старая эта картина?
– Семнадцатый век. Тильбох. Фламандская школа.
Романов качнул головой:
– Н-да. Вот ведь фокус… Оказывается, я недооценивал этот подсвечник. Выходит, он и впрямь старинный, раз был изображен на картине. Пожалуй, я совершил выгодную сделку, когда купил его, а? Но зачем Брокар его закрасил?
– Мне это пока неизвестно.
– В этом, безусловно, должен быть какой-то смысл, – произнес Романов, задумчиво сдвинув брови.
Глеб пожал плечами и продолжил счищать с подсвечника парафин. Вдруг он замер, уставившись на подсвечник.
– Что? – мгновенно отреагировал Романов. – Нашли что-то интересное?
– Да… Похоже, тут какая-то надпись.
– Где?
– Да вот же. – Глеб тщательно соскоблил парафин и поднес бронзовую вещицу поближе к окну.
Романов глянул через его плечо и кивнул:
– Ах да, я видел. Omnes vulnerant. Я смотрел в словаре, в переводе с латыни это означает – «все ранят».
– Все ранят… – повторил Глеб. – И что значит эта запись? Какой в ней смысл?
– Понятия не имею, – пожал плечами Романов. – В старину на предметах и картинах часто делали надписи. Разные девизы… Как правило, мастера вкладывали в них философский или религиозный смысл.
– Но ведь эта вещь – масонская?
– Может, да, а может, нет, – ответил Романов. – Масонство – игра для взрослых детей. Хотя… – Он пожал плечами. – Если вам так интересно, можете позвонить «магистру», и он выскажет вам свои соображения на этот счет.
– Вы правы. Пожалуй, я так и сделаю.
Глеб достал телефон и набрал номер телефона Борзенко. Когда магистр взял трубку, Глеб процитировал ему надпись, сделанную на подсвечнике.
– Omnes vulnerant? – удивленно переспросил Борзенко. – Что-то я не припомню таких девизов ни у одной масонской ложи, – сказал он. – «Все ранят»… Гм… Вероятно, имеются в виду человеческие грехи или страсти или что-нибудь этакое. Ну или смерть близких людей. Смерть близкого человека ранит нас. Если хотите, покопаюсь в книгах.
– Было бы неплохо, – сказал Глеб.
– Если что-нибудь найду – позвоню вам.
Глеб убрал телефон в карман, и Романов поинтересовался:
– Ну как?
– Магистр не в курсе, – ответил Глеб.
Романов сухо усмехнулся:
– Еще бы.
Глеб снова принялся разглядывать подсвечник. Он был совсем небольшой: две тонкие змейки, чьи пасти образовывали паз, куда вставлялась свеча. Снизу змейки были привинчены бронзовым болтиком к небольшому круглому основанию. Глеб повернулся к бывшему парфюмеру и сказал:
– Георгий Александрович, у меня к вам просьба.
Романов надменно приподнял бровь и проговорил:
– Дайте-ка угадаю. Вы хотите взять у меня на время этот подсвечник, не так ли?
– Да.
– Видите ли, в чем дело… Если бы вы попросили его у меня час назад, я бы ответил – забирайте, и дело с концом. Но, как только что выяснилось, он имеет большую историческую и, что немаловажно, материальную ценность…