нию, привязаны к его мыслям.
Райотсли, Гардинер, Кранмер, даже Сеймур — вся эта свора решила, что они могут управлять им, Генрихом! Дураки, даже беспомощно сидя в кресле, он стократ сильнее их всех вместе взятых, которые на ногах и сильны, как волы. И чтобы ослабить этих глупцов, Генрих научился сталкивать их между собой, чем больше они будут бороться друг с другом, тем меньше сил останется, чтобы плести заговоры против него и Эдуарда.
Но сейчас Гардинер бил в больное место, он напоминал о покровительстве королевы еретикам. Генрих едва заметно усмехнулся, подумав, что мог бы отправить жену на костер с легкостью, у него куда больше таких доказательств, чем у Райотсли, роющего землю под ногами Катарины. Наедине с мужем королева распускала язычок куда чаще, чем в присутствии епископа.
Именно так: распускала, теперь, почувствовав угрозу своей жизни, этого не делает. Катарина стала послушной овечкой, выбросившей из головы любые крамольные мысли. Ей хочется жить, а потому Катарина осторожна. Но опытный кукловод Генрих знал, что нужно хотя бы временно подыграть Гардинеру и показать его место Кранмеру, который стал вести себя слишком вольно.
Да, пожалуй, пришло время немного попугать королеву и Кранмера.
— Еретики? В чем же это выражается?
— Преступные книги прячут в сундуках придворных дам, в то время как мы ищем их у простого люда.
Идиот, к чему простому люду запрещенные или разрешенные книги, если они не умеют читать? Конечно, если они и есть, то у придворных. Но Генрих не думал, что епископ столь глуп, чтобы верить произносимым им самим словам, это риторика, показывающая готовность копать, как только будет разрешено.
Генрих затеял другую игру, он согласился с необходимостью провести расследование, но немного позже, а пока… Секретарь уронил нужную бумагу в нужном месте на глазах у нужной дамы и сделал вид, что не заметил этого. Самым трудным оказалось удалиться столь быстро, чтобы дама не успела «потерю» вернуть.
Все произошло как по маслу — и листок упал весьма ненавязчиво, и дама любопытно сунула в него нос.
— Ваше Величество, миледи!
— Что случилось, Джоан, на тебе лица нет.
— Миледи, посмотрите.
Теперь лица не было на самой Катарине. На листке, который ей протягивала фрейлина, был донос о том, что у фрейлин королевы в потайных местах хранятся запрещенные книги!
Катарина действовала быстро, она тут же приказала всем фрейлинам немедленно очистить свои сундуки от крамольной литературы, если таковая еще оставалась, а сама закатила истерику, стараясь, чтобы ее услышали в покоях короля.
Вот этого Генрих не ожидал никак.
— Что случилось у королевы, почему такой крик и плач?
— Ее Величество рыдает, а почему, непонятно.
— Наследник?
— Нет, Его Высочество здоров.
Король отправился к супруге сам. Застав ее в слезах, Генрих недоуменно поинтересовался:
— Миледи, что случилось? Вы затопите дворец слезами.
— Простите, Ваше Величество.
— Так почему слезы?
— Мне показалось… мне показалось, что вы мной недовольны…
Король замер в недоумении, она что, с ума сошла? Ей показалось!
— Я недоволен вами только в одном — вы не торопитесь подарить мне сына. И вам причина недовольства хорошо известна.
— Господь обязательно наградит нас сыном, но мне сказали, что на меня пишут доносы совсем на другую тему…
Все решало мгновение. Катарина произнесла это, не задумываясь, и ужаснулась: что, если король поинтересуется, кто именно сказал и что за донос? Но король смутился, не слишком заметно, но смутился, это свидетельствовало только об одном — он знал о доносах!
— О чем же?
— О том, что мы с фрейлинами читаем и храним запрещенные книги.
Вот черт, нужно было сначала убедиться, что все успели всё убрать! Но отступать поздно.
— А это не так?
— Нет, Ваше Величество. Однажды вы изволили объяснить мне вред запрещенных книг, с тех пор я строго слежу за своими фрейлинами.
— Тогда чего же вы боитесь?
— Вашей немилости. Я подумала, что ваше недовольство происходит от этого…
— Ну что вы, Кейт, живите спокойно, я ни в чем не подозреваю ни вас, ни ваших фрейлин.
Первый бой был выигран, король во всеуслышание объявил, что не подозревает супругу и ее фрейлин в причастности к ереси.
Но Катарина почему-то чувствовала, что это не конец. Кроме того, оставалось смутное беспокойство, словно она не заметила чего-то очень важного, на что непременно нужно обратить внимание.
Королева с фрейлинами сидели за вышивкой, каждая вышивала свой кусочек большого покрывала. Вообще-то это не слишком хорошо, потому что куда лучше, если вышито одними руками, но такая работа объединяла, позволяла тихонько поговорить.
— Больше никаких книг и бесед на эту тему, мне дорога жизнь, думаю, вам тоже.
Все прекрасно понимали, что королеву могут лишить жизни вовсе не из-за причастности к новой вере, а за то, что до сих пор нет беременности. Но все молчали, намек на это был бы слишком жесток.
И вдруг Катарину словно что-то толкнуло.
— Миледи, у кого тот донос?
— У меня, — Джоан Денни вытащила бумагу из-за пазухи.
Королева пробежала текст глазами. Что-то здесь, вот именно здесь, и она должна понять, что именно, причем, чем скорее поймет, тем лучше.
Но сам текст безукоризнен, слова складные, словно писал не просто грамотный человек, а привыкший к перу, словно писец… Писец?! Конечно, это рука королевского писца! Чуть изменен наклон букв, кое-какие написаны иначе, но это его рука!
Теперь бумага перекочевала за корсаж королевы, ее глаза блестели.
— Вы что-то обнаружили, Ваше Величество?
Играть так играть, если уж нельзя доверять королю, то и всем остальным тоже. Фрейлины вполне могут быть осведомителями даже Гардинера. Господи, как же трудно жить при дворе!
— Смешная бумага, человек так старательно расписывает наши прегрешения, словно сам в них участвовал. Как хорошо, что мы давно этим не занимаемся, не то могли бы попасть в переделку…
Чуть позже наедине сестра поинтересовалась у Катарины:
— Ты что-то заметила?
— Да, надо быть очень осторожными со всеми. Донос написан рукой королевского писца, я хорошо знаю его перо.
— Но зачем?!
— Чтобы напугать нас.
— Что же делать?
У тихой, спокойной Катарины вдруг из чувства протеста проснулась злость, настоящая, захлестывающая, на всех, в первую очередь на короля. Она не желала становиться королевой, не жаждала ни подарков, ни почестей, куда спокойней было бы жить вообще в своем имении подальше от двора.
Не пыталась навязывать королю свою волю, была тихой и незаметной целый год и готова быть такой же дальше. Она нужна его детям, ему самому, как сиделка, почему же ее упорно подталкивают даже не к эшафоту, а к костру?
От этой мысли стало совсем дурно, показалось, что в воздухе запахло дымом и горелым мясом. Неужели это ее участь? Нет уж, она еще поборется, она не даст себя сжечь, не за что! Людей нельзя жечь только потому, что они думают иначе или читают не те книги, раньше Катарина пыталась внушить это королю, тот отмахивался. Теперь она поняла, как опасно что-то кому-то внушать, но неужели король готов использовать свои знания ее промахов против нее?
Даже если это так, она поборется за свою жизнь и будет делать это всеми доступными средствами. Вы хитры, Ваше Величество и епископ Гардинер, но и я не так проста, как вам кажется.
Ночью в доме королевского писца был переполох. Несколько дюжих молодцев перевернули все, но не взяли ничего ценного, унесли только несколько бумаг, оставив хозяина в настоящем недоумении.
— Что унесли?!
— Милорд, сам не могу понять, кажется, только доносы на фрейлин королевы.
Райотсли хохотал от души, хлопая себя по бокам:
— Вот стерва! Кто бы мог ожидать от тихой бабенки?
Писец так ничего и не понял, он не знал, кого Райотсли назвал стервой. На следующий день его обнаружили мертвым прямо у себя дома, на лице королевского писца застыло удивление — последнее, что он испытал в земной жизни.
— Миледи, нам нужно побеседовать наедине.
— Я сомневаюсь в необходимости говорить наедине, предпочту в присутствии Его Величества короля.
— Ваше Величество, это не в ваших интересах.
Катарина мысленно махнула рукой:
— Хорошо, милорд, если вы мне объясните, зачем понадобилось столько доносов сразу. Хотите отправить меня на эшафот? Я давно не читаю ничего запрещенного, а если что и было в самые первые дни замужества, то только с разрешения короля.
Гардинер усмехнулся, едва ли недовольный супругой король будет за нее заступаться.
Королева допустила огромную ошибку в разговоре с епископом, она принялась выговаривать сама, нужно было бы послушать…
— Я согласна на развод с Его Величеством в случае, если на то будет его воля, но на костер вы меня не отправите. Знаете, милорд, я записываю все происходящее и все свои подозрения и складываю в условном месте. Если со мной что-то случится, даже просто заберут в Тауэр, записи станут известны не только при дворе.
— Чего вы хотите, миледи?
— Оставьте меня в покое! Оставьте саму мысль отправить меня на костер.
Гардинер всего лишь внимательно посмотрел на королеву, но она поняла значение этого взгляда.
— Милорд, с королем я договорюсь сама. Я вовсе не держусь за положение королевы, вам ли не знать!
— Вы очень умная женщина, миледи, как жаль, что в вашей голове слишком много ереси…
— В моей голове нет места ереси, там, как вы заметили сами, только ум.
Во дворцах и у гобеленов есть уши, и у стен глаза, даже там, где нет ни гобеленов, ни стен!
Немного погодя Генрих довольно фыркал сам с собой:
— Ишь ты! В ее голове нет места ереси просто потому, что там ум! Какая женщина!.. И руки умелые и ласковые. Жаль, что бесплодна.
ДЕЛА СВОИ И ЧУЖИЕ
В Шотландии у племянника короля Генриха, короля Якова, родилась девчонка. Все бы ничего, но сын его старшей сестры Маргариты Яков был женат второй раз, и второй раз на француженке. Первой супругой у него была французская принцесса, которая не выдержала тягот шотландской погоды и быстро угасла от туберкулеза. Второй стала сестра всесильных герцогов Гизов, вторых после королей, а иногда и первых, смотря по тому, какой бывал король.