Сам Генри, словно нарочно испытывая судьбу, не держал язык за зубами, в запале какого-то спора он умудрился обещать сопернику… разобраться при следующей власти.
Это была уже измена, за которую полагался эшафот. Говорить о смерти короля запрещено строжайше, но, похоже, графу Суррею надоело жить. Он ненавидел безродных выскочек, получивших власть при дворе, ничего не мог против них поделать, потому что даже оскорбленный Эдвард не стал вызывать его на поединок, предпочитая отомстить иначе, и потому не видел, к чему вообще жизнь.
Но Эдвард решил вместе с сыном свалить и отца, чтоб не тратить силы еще раз. Герцог Норфолк непотопляем, если его оставить на свободе. Снова умудрится выплыть на поверхность и при случае за сына отомстит жестоко.
Сеймур примчался к королю с вытаращенными глазами, словно услышал о грядущем завтра конце света.
— Что вас так напугало, милорд?
Королю вовсе не хотелось заниматься делами, он уже представлял, как снова возьмется за крупную грудь леди Уиллоуби. Даже руки зачесались. Очень хотелось поскорей отправиться в спальню, поужинать и отпустить слуг.
— В нашем государстве измена!
— Только-то? Да она всегда и на каждом шагу.
— Но на сей раз совсем рядом.
— Кто на сей раз? Мне кажется, мы уже сожгли всех еретиков и перевешали всех католиков.
— Это не связано с религией, Ваше Величество.
— Да не тяните вы!
— Генри Говард граф Суррей. Он развесил силуэты королевских львов на стенах своего дворца, намекая, что это королевский дворец. И грозил… нет, Ваше Величество, я даже не могу произнести…
— Говорите!
Грудь Кэтрин была на время забыта. Развесить по своим стенам королевские знаки — это действительно преступление.
— Граф Суррей грозил расквитаться… во время следующего правления.
Эдвард сделал усилие, словно ему было трудно повторить столь крамольные речи.
Генриху вдруг вспомнились недавние слова Кэтрин:
— Граф Суррей частенько утверждает, что его стихи куда лучше ваших, Ваше Величество.
— И стихи лучше… — пробормотал король.
— Что?
— В Тауэр! На эшафот! Чтоб завтра же голова торчала на колу!
— А отца?
— При чем здесь герцог Норфолк, он тоже обещал разобраться или хвалил стихи сына?
— Он видел этих львов и не приказал сыну снять. И не сообщил Вашему Величеству. Эти Говарды опасны, всегда мнят себя самыми древними…
У Генриха заходили желваки. Сеймур метил верно и попал точно в больное место короля. Участь обоих Норфолков была решена. Но их нельзя казнить просто так, требовался суд, хотя бы формальный, а значит, свидетели.
Но у Сеймура была заготовка, он отправился к Мэри Говард.
— Леди Говард, вы в опасности.
— Моих отца и брата арестовали, они в Тауэре, но я-то при чем?
— Мэри, вы знаете, я очень хотел, чтобы вы с Томасом поженились, но в первый раз отказались вы сами, а потом ваш брат. Не знаю причин вашего отказа, но Генри вел себя отвратительно. Томас, конечно, шалопай, но не настолько, чтобы им пренебрегать. Однако я хотел поговорить не об этом.
Бедная женщина молчала, она понимала, что семья в беде.
Мать не простила отцу его увлечения простой прачкой, эта страсть доставила герцогу Норфолку немало приятных и неприятных минут. Он увлекся Элизабет, попросту Бэсси, в один из своих приездов в имение. Вспыхнувшая страсть оказалась не минутным увлечением, а серьезным чувством. Герцогиня Норфолк была оскорблена до глубины души, и у них с мужем началось противостояние. Жена даже радовалась, когда уже вторая племянница попала на эшафот, но Норфолк сам отвез Катарину Говард в Тауэр, таким образом выкупая собственную жизнь.
Лада в семье не было никогда, брат вечно насмешничал и унижал ее, подчеркивая незавидную вдовью долю. Соломенная вдова, живущая на иждивении у родных, — чему ж тут завидовать?
Чтобы прекратить насмешки, она уже была готова выйти замуж за богатого лорда-адмирала Томаса Сеймура, но брат и тут подгадил, оскорбил старшего Сеймура, и вся договоренность распалась. Если сейчас он потеряет свою голову в Тауэре, а это произойдет наверняка, слишком длинный язык у Генри, слишком много заносчивости, то кто осмелится жениться на сестре казненного?
Между матерью и отцом Мэри выбрала отца и теперь должна за это поплатиться, милости от матери ждать не следовало. Брата и отца казнят, все имущество заберут в казну, а куда деваться ей? Злой на ее родственников король едва ли вспомнит, что он был, пусть и номинально, ее свекром.
Эдвард Сеймур все точно рассчитал, пришел в нужное время и с нужными предложениями.
— Мэри, вы должны показать всем, что не поддерживали брата никогда. Вы разумная женщина, будет просто невыносимо видеть, если граф Суррей потащит за собой пусть не на эшафот, то в нищету, и вас.
— Что мне делать?
— Выступите на суде против брата. Его уже не спасти, так спасете хоть свою жизнь.
— Жизнь? На что она мне? Где я буду жить?
Сеймур понял, что пора переходить ко второй части уговоров.
— Мэри, я не знаю, почему вы отказались выходить замуж за Томаса, но может, передумаете? У Томаса достаточно средств. Чтобы содержать жену и без приданого.
Несчастная женщина вскинула заплаканные глаза на Сеймура:
— Томас женится на мне?
— Почему нет?
Возвращаясь домой, он думал о том, как легко давать обещания от имени Томаса. Конечно, Эдвард не собирался советовать брату жениться на Мэри Говард сейчас, это был бы прямой путь вниз. Нет уж, если тогда не захотела, пусть пожинает плоды своего заносчивого упрямства.
Мэри Говард дала показания против своего брата. Генри хохотал во все горло:
— Браво, сестричка! Ты настоящая дочь своего отца! Тот ради собственной шкуры отправил на эшафот двух племянниц, а ты брата не пожалела.
Генри Говарда графа Суррея судили быстро и казнили так же. На эшафоте он вел себя почти весело, шутил и попросил только минутку подождать, пока солнце не скроется за тучами:
— Будет жаль упускать последние солнечные минуты в жизни. К тому же солнцу явно стыдно смотреть на это безобразие.
А палача тихонько обнадежил:
— Не бойтесь, недолго осталось, король вскоре последует за мной. До весны не доживет, я точно знаю.
Нашлось немало обиженных графом Сурреем придворных, которые пришли полюбоваться, как голова задиристого красавца, так гордившегося своей знатностью, покатится в корзину.
Генри Говарда казнили, а вот с герцогом Норфолком оказалось сложнее, выбравшись дважды из, казалось бы, совершенно безнадежных ситуаций, он не собирался сдаваться и дальше. Пока искали свидетелей, Томас Говард герцог Норфолк сидел в Тауэре…
А королю становилось день ото дня все хуже. Его била лихорадка. Не помогали уже ни снадобья врачей, ни мази Катарины. Ноги гнили и страшно болели, а сил не оставалось даже на то, чтобы потискать столь приятную на ощупь Кэтрин Уиллоуби.
Кэтрин хохотала:
— Кейт, я просчиталась, нужно было начинать соблазнять короля раньше. А то только испачкалась и у тебя вызвала неудовольствие…
И все же она смогла спасти подругу именно благодаря своим посещениям королевской спальни.
В один из редких периодов затишья болезни Генрих становился активным, словно пытаясь наверстать все, что не успел в жизни. Но теперь ему была доступна только еда и общение с женщинами, вернее, с женой Катариной и с Кэтрин Уиллоуби. И все же он еще был королем, а потому его боялись, и королева со своей подругой тоже.
Катарина сменила повязки на ногах Его Величества, ужасаясь скорости, с которой распространяется гниение. Скоро вместо отдельных ран будет одна большая на всю ногу. Генрих сильно страдал, ноги горели огнем, облегчение после перевязок наступало ненадолго, свое черное дело делала и лихорадка. Ослабленный организм, к тому же неимоверно раздавшийся из-за полноты, отравленный постоянными сильнейшими запорами, плохим воздухом и тяжелой пищей, не способен был больше сопротивляться.
То, что королю осталось недолго, понимали все, кроме самого короля. Вернее, Генрих делал вид, что не понимает, гнал от себя эту мысль, потому что она тащила две следующие, для него страшные.
Первой была мысль, что Эдуард еще совсем ребенок, ему десятый год, слаб здоровьем, с мальчиком могут сделать все что угодно, как угодно заставить подписать любые бумаги, отречься от престола. Кому он будет нужен сам по себе? Никому. Сеймуры — дяди, Томас даже любимый у Эдуарда, но Генрих не питал иллюзий по поводу верности придворных, эта верность определяется выгодой. Бедный мальчик… Вырос без матери, а теперь будет и без отца…
Вторая мысль была более страшной — о том, что ему на том свете предстоит встретиться с теми, кого казнили по его приказу. Таких много, они постараются отомстить, если там возможна месть. Пред Господом Генрих считал себя правым, ведь поступал согласно внушенным мыслям и чувствам, если сомневался, то сначала все обдумывал, и только когда приходил в согласие со своей совестью (вернее, находил основание, чтобы совесть пришла в согласие с желаниями), тогда действовал.
Кого он встретит? Нет, об этом лучше не думать!
Последний казненный — Генри Говард. Заносчивый, надменный человек, никогда не считавший Тюдоров вправе занимать престол и этого почти не скрывавший. И все же он в чем-то был прав. Генрих пытался вспомнить, в чем именно. Это показалось очень важным, но воспоминание ускользало… Стихи лучше? Нет, не то…
И вдруг вспомнились насмешливые слова Генри Говарда, произнесенные, когда его двоюродная сестра Катарина Говард попала на плаху из-за измены мужу-королю, а придворные совершенно открыто сторонились семьи Говардов:
— Крысы бегут с тонущего корабля? Ваше Величество, смотрите, лучший способ избавиться от крыс — поселиться на тонущем корабле!
А ведь верно подмечено!
Генри сидел в Тауэре, но это его ничему не научило, он и на эшафот шел, словно насмехался над всеми.
Тауэр заставляет людей показать свою сущность, слабые ломаются, сильные становятся еще сильней.