«Гуляли» они, однако, не по предназначенным для этого улицам старого города, а уехали на трамвае черт знает куда, в какие-то новые кварталы, делавшие очаровательный Нант безликим современным промышленным центром, то ли это Германия, то ли Франция, то ли один из спальных районов Москвы, – и там, сидя на удобнейших лавочках трамвайной остановки, около массивного, вандалоустойчивого автомата по продаже билетов, они как минимум три часа обсуждали, что нужно сделать, чтобы выжить.
Это был тяжелый разговор – прежде всего потому, что Нинка вообще сначала ничего не понимала, а когда до нее что-то доехало, начала спорить, рыдать, пререкаться, требовать немедленно идти в полицию, и если бы не Кирюшка, она, конечно, загубила бы все дело. А этот мальчик, который всегда казался Резвуну словно бы не от мира сего, на поверку оказался хватким, хладнокровным и смекалистым, как черт.
И Резвун впервые почувствовал, что гордится внуком. Все-таки мальчишка не только в своего папашку выдался – кое-что и у деда перенял. Главное – эту редкостную способность после любого потрясения мгновенно переставать стонать и охать – не смиряться с обстоятельствами, не тупо против них переть, размахивая руками, а применяться к ним. Подстраиваться под них. И в конце концов подчинить эти враждебные обстоятельства себе. Обратить на пользу то, что должно было принести вред.
Вдобавок Резвуну пришлось признать, что во внуке такого умения побольше, чем было в нем самом в его возрасте. Хотя и Кирюшка рос тепличным растением, почти как его дедуля в свое время. Николай-то вообще был избалован так, как его внуку и не снилось. Но когда стукнуло по темечку, сумел понять, что ради большего нужно уметь поступаться меньшим. И хотя один раз обстоятельства вынудили-таки им подчиниться, он (благодаря матери, конечно, сам бы он так быстро не воспрянул вновь!) сумел потом даже этот провал обратить себе на пользу.
Просто начал новую жизнь в другом месте, в Нижнем, и этот город дал ему все, чего он от жизни хотел. Никакая безумная Москва не могла бы заменить ему этот город. Поэтому он хотел вернуться туда, вернуться во что бы то ни стало, именно там расквитаться с врагом своим, бывшим другом, и если бы ради этого потребовалось свернуть Нинке ее безмозглую головенку, он бы сделал это не задумываясь. На той же трамвайной остановке!
Обошлось, конечно. Все взял на себя Кирилл – впервые Резвун назвал внука так, по-взрослому, когда тот сказал: «Мама, ты понимаешь, что одно твое слово может стоить нам всем жизни? Ладно, если тебе на меня и на дедушку наплевать, ты подумай, что тебя тоже убьют. И тогда уж точно ты и эти платья свои потеряешь, и новых никогда не купишь!»
Вундеркинд, подумал тогда Резвун. Железная и убийственная логика! Ну можно ли в одиннадцать лет быть таким мудрым?! Когда его пятнадцатилетняя дочь, выражаясь народным языком, «принесла в подоле», он не сомневался, что внук окажется такой же ошибкой природы, какой уродилась Нинка. А оказалось, что она произвела на свет классного парня, и Резвун дал себе слово, что если они живыми и невредимыми выберутся из этой передряги, если прижмут к ногтю врага, то дед возьмется за внука всерьез. Все будет его, Кирюшкино! Резвун вырастит из него истинного наследника!
И тогда, в ту напряженную минуту, он вдруг вспомнил своего деда. И пожалел, второй раз в жизни пожалел, что мало общался с ним, хотя они жили в одной квартире, что вообще не принимал его всерьез. Так его воспитала мать. Резвун считал деда бесполезным пережитком прошлого. И только много лет спустя, перед смертью, этот «бесполезный пережиток» открыл, чем смог обеспечить своего внука… Вот тогда-то, услышав его историю, Резвун первый раз пожалел, что дед был для него фактически чужим. Вернее – что он был чужим для деда. Но было уже поздно что-либо менять. Дед вскоре умер, оставив внука не просто богатым, но баснословно богатым человеком. Другое дело, что при большевиках этим богатством невозможно было воспользоваться, не рискуя все потерять. А потом, когда власть захапали чокнутые демократы, афишировать свое состояние стало еще более опасно – опасно для жизни, особенно такому одиночке, каким был в ту пору Резвун.
Постепенно он сделался другим, он сколотил немалое состояние – сам, с помощью удачи и двух верных товарищей, один из которых был теперь убит, а другой стал убийцей. Он испытывал огромное наслаждение, зарабатывая деньги и тратя их – именно эти, собственными силами заработанные. Он ввязывался в самые рискованные ситуации, когда фирма могла все потерять в одно мгновение – время-то было какое, вспомнить жутко! – ввязывался с ошалелой храбростью – и не проигрывал. Его компаньоны седели на глазах, ожидая разорения с минуты на минуты, даже Гришка Бронников, уж на что был казак лихой, настоящий стервятник, и тот как-то раз сказал с дрожью в голосе: «Думал, все, конец нам. Как ты мог быть уверен, что все нормально пройдет, – не понимаю!» А просто-напросто ему не было страшно. Даже лишившись фирмы, он не оказался бы гол и бос. У него были тылы в виде дедушкиного секрета. Очень крепкие тылы!
Иногда он напоминал себе игрока, который швыряется козырными шестерками и семерками, имея в запасе все картинки. Вплоть до козырного туза. И именно тогда его дернул черт за язык – взял да и рассказал все Бронникову. Более того – показал! И этим подписал смертный приговор своей семье. И, как он теперь, по прошествии многих дней, понял, подписал приговор и своему племяннику – ведь Григорий думает, что это единственно живой наследник Резвуна. Именно потому последовала расправа, что Резвун все же почувствовал смутное беспокойство, раскаялся в своей откровенности и унес это из дому. Снял банковский сейф и отныне хранил это именно там.
Вот к чему рвался, сметая все на своем пути, Гриша Бронников! Не только к единоличному владению фирмой. Отнюдь не только! Кстати, очень может быть, именно желание завладеть личным имуществом Резвуна, а ради этого – избавиться от компаньона и его семьи и навело его на мысль заодно разделаться и с Сироткиным, подгрести под себя «Бук» и «Бук-Пресс». Планов громадье росло и ширилось, так сказать! Но это Резвун понял уже потом, много позже, когда прочел дискету, найденную в кармане Павло Малютко. Письмо подсказало, что Григорий что-то узнал о нем. Но что? У каждого есть в шкафу скелет, который не стоит выставлять на всеобщее обозрение. У Резвуна их было несколько. О котором именно пронюхал Гришка? Очевидно, подробности содержались в файлах, открыть которые Резвуну не удалось – они были зашифрованы.
Но в тот жаркий летний день на трамвайной остановке в пригороде Нанта на повестке стоял один вопрос. Выжить. По пунктам: избавиться от Малюты, создать видимость исчезновения Резвуна, потом скрыться Нине с Кирюшей, изменив всем троим внешность, добраться до Парижа и затеряться в нем. Когда у Нинки прошел первый шок, она стала немножко соображать, затверживала назубок, что и как нужно делать, как себя вести, что говорить, но в основном-то Резвун полагался на внука. И Кирилл не подвел, хотя от одиннадцатилетнего мальчишки трудно было ожидать такой стойкости.
Смех, конечно, однако в минуты сомнений – долго ли сможет внук выдержать такое напряжение, не сломается ли, не выдаст ли их всех каким-то неосторожным словцом или поступком – Резвуна утешали воспоминания о читанных в детстве книжках про всяких там пионеров-героев и сынов полка. Ведь факт, что в экстремальных ситуациях люди взрослеют до времени!
Кирилл оказался на высоте.
Резвун почувствовал, что соскучился по внуку. Это было новое ощущение. Он был привязан к своей семье, но эта привязанность носила оттенок чувства долга: человек должен быть привязан к своей семье! Любить? Никого он не любил, ни жену, ни дочь, ни внука, было что-то у него один раз в жизни, мелькнуло и ушло – давно, так называемая первая любовь, а с тех пор – все больше по обязанности. Но вот Кирюшку он мог бы полюбить, потому что гордился им и уважал его.
Разумеется, ни дочери, ни внуку нечего было и думать о возвращении в Россию или выезде из Франции – пока. Они ведь числились в нетях, как говорили в старину, а значит, имена были внесены в полицейские компьютеры. Их бы затормозили на первом же пункте проверки документов. И это стало бы известно в русском посольстве. А там дошло бы и до Бронникова, который, в этом можно не сомневаться, ведет собственное расследование и «исчезновения» компаньона с семьей, и гибели своего наемника.
Разумеется, о смерти Павло Малютко он уже знает. Интересно, какие выводы из всего этого сделал? А еще интересно, какое у него личико станется, когда вдруг откроется дверь и на пороге предстанет человек с темно-русой дурацкой челкой Павло Малютко и лицом Николая Резвуна? Два мертвеца в одном флаконе! Не хотел, ох не хотел бы Резвун оказаться в эту минуту на месте Бронникова.
Но до этой сладостной минуты было еще далеко. Ради нее еще предстояло потрудиться.
Марк Лакшин3 ноября 2001 года. Нижний Новгород
Как она появилась в «Надежде», Марк отлично помнил. Катя куда-то отлучилась, поэтому Марк, который как раз был свободен от посетителей, подежурил в приемной на телефоне. И он сам взял трубку.
С первого звука его поразил ее голос: высокомерный и в то же время беспомощный. И очень сексуальный. Как ни странно, в ее голосе все эти оттенки отлично уживались. Потом Марк узнал, что она вся такая, как этот голос.
– Мне срочно нужна консультация, – сказала она. – У меня… вернее, у одной моей подруги проблемы с… с ее учеником. Сама она прийти не может, вот попросила меня. Ситуация крайне тяжелая, она… мы за него очень беспокоимся.
– Приходите, постараемся вам помочь, – ответил Марк. – Когда сможете?
– Сейчас.
– Жду. Спросите Марка Васильевича, если я буду занят, чуточку подождете. Вас как зовут?
Но она уже положила трубку.
Создалось впечатление, что она звонила либо из автомата на углу, либо по сотовому, буквально со двора, потому что появилась через пять минут.