е пришла.
Помнишь ли ты ее последнее письмо к тебе? Она посылала его как раз за неделю до того, как окончательно слегла, в апреле это было. Не знаю, поняла ли ты что-то из этого письма, кроме того, что утеряна важная бумага. Лидочка так думала, что утеряна, и очень по этому поводу переживала. А я ее недавно нашла! Ты же знаешь, какая Лидочка была осторожная и как боялась воров. И вот она пришила такой карман полотняный снизу матраса, на котором спала, и туда спрятала эту бумагу и еще какое-то золотишко, которое я тебе прислать боюсь, чтобы не украли на почте, а когда приедешь сюда, отдам с охотою, оно все твое. Тут ко мне сынуля приезжал, я его попросила кровать подремонтировать, она совсем разъехалась, и мы матрас перевернули – а там карман, в кармане же нашли и эту бумагу. Вот посылаю ее тебе. Прочти и напиши, что ты обо всем этом думаешь и что собираешься делать. Может, и правда забыть, как Лидочка советовала? Где теперь этого человека искать и зачем он тебе нужен? Но ты мне напиши все равно. Твоя любящая тетя Тома».
Римма слабо улыбнулась. Ничего не поняла! Какая еще бумага? Какое письмо от тети Лиды? Никакого письма в апреле Римма не получала. Побывала на теткиных похоронах в мае, но тетя Тома ни о чем таком речи не заводила…
Да бог с ними, с этими старушечьими бреднями! Какое они сейчас имеют значение? Сейчас ничто в жизни не важно, кроме этого номера, который Римма снова набирает, затаив дыхание.
Занято? Нет, нормальные гудки!
– Алло!
– Никита…
– Это ты? – Он на миг умолк, словно подавился, а потом с усилием выдавил: – Слушай, оставь меня в покое. Поняла? Я видел твои фотографии. Хорошо развлекаешься!
– Никита, ты что? Какие фотографии? Ты меня не узнал, что ли? Это Римма!
– Сам знаю, кто ты такая! – крикнул грубо. – С меня хватит! Один раз перепихнулись – и хватит! Иди к своему стебарю, а меня оставь в покое, поняла? Я брезгливый, извини. Все. Больше не звони, а то я скажу тебе, кто ты такая, а я женщин обзывать не люблю. Поняла? Отстань от меня! И чтоб я больше даже голоса твоего не слышал!
Гудки.
Римма мягко положила трубку. Оперлась на сжатые кулаки, надавила так, что заломило лоб.
Выпрямилась, тупо обводя взглядом стены, стол… Она была так потрясена, что даже не имела сил удивляться или негодовать на грубость Никиты.
В поисках какого-то занятия, за которое мог бы зацепиться мечущийся разум, снова взяла ножницы и аккуратно вскрыла белый конверт без всякой надписи.
Внутри оказался листок плотной бумаги, сложенный вдвое. Римма развернула его – это то, что называется гербовой бумагой. Серая сетка по белому фону, коричневая рамка. И типографский текст с пробелами, в которые аккуратненько вписаны от руки необходимые слова.
«СВИДЕТЕЛЬСТВО ОБ УСТАНОВЛЕНИИ ОТЦОВСТВА
Серия I-ТН номер 308308
Гражданин РЕЗВУН НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ признан отцом ребенка САМОХВАЛОВОЙ РИММЫ НИКОЛАЕВНЫ, родившейся 20 сентября 1967 года у гражданки САМОХВАЛОВОЙ МАРИИ ДАНИЛОВНЫ, о чем в книге регистрации актов об установлении отцовства года 1967 месяца ноября числа 2 произведена запись за номером 357.
Место регистрации – отдел загс Кировского района города Хабаровска
Дата выдачи – 2 ноября 1967 года
Заведующая отделом бюро загс Кировского р-на г. Хабаровска Т. Г. ЛАТЫНИНА».
Внизу стояла гербовая печать.
Римма прочла бумагу дважды, но едва ли хоть одно слово дошло до нее. Только через какое-то время информация начала просачиваться в сознание – буквально по каплям.
Она всегда хотела знать имя отца – теперь знает. Как странно, что его зовут Николай Александрович Резвун – в точности как пропавшего без вести директора «Бука», компаньона и друга Григория…
Очень странные бывают в жизни совпадения.
Может быть, в другое время она порадовалась бы, что узнала об отце, стала бы думать, как его теперь отыскать, в каком городе он живет, есть ли у него семья… Сейчас на душе было так холодно, что Римма зябко обхватила себя за плечи.
С усилием выпрямилась – и опять, как заведенная, как приговоренный к смерти человек, который просит прокурора еще раз прочесть приговор, не в силах поверить, – опять набрала номер ТЮЗа.
Гудки. Гудки. Безответные гудки. И каждый – словно крик: «Уходи! Отстань от меня!»
Положила трубку – и телефон вдруг разразился звоном.
Против разума, против логики – слезы счастья так и брызнули из глаз.
Он! Никита! Он раскаялся, он позвонил!..
– Римулька? – Голос Григория – счастливый до невозможности. – Римма, с разводом покончено! Марину только что посадил в самолет. Финита!.. Все, я свободный человек. Как насчет того, чтобы прямо сегодня подать заявление в загс? Прямо сейчас!
Еще один загс? Римма рассеянно взглянула на свидетельство. Какой-то сплошной загс настал в ее жизни!
Засмеялась – сначала тихонько, потом громче, не могла удержаться, уже хохотала взахлеб.
– Эй! – Голос Григория стал испуганным. – У тебя там истерика, что ли? Римма, успокойся. Все хорошо. Теперь все будет хорошо, мы всегда будем вместе, ты понимаешь? Всегда, всегда!
– Всегда, всегда! – вторила она, задыхаясь.
– Перестань! Жди меня! Я звоню из аэропорта, но через час приеду!
Он бросил трубку, а Римма прижала свою к голове, с трудом переводя дыхание и пытаясь взять себя в руки.
Нельзя, чтобы Григорий увидел ее такой. Григорий – ее спасение. Это судьба, чтобы в тот миг, когда ее бросил, отшвырнул, незаслуженно оскорбил Никита, ей наконец-то сделал предложение Григорий. Точно, судьба!
А Никита… Если уж она ему так отвратительна, почему он заодно не крикнул, мол, ему не нужен ее перстень? Нет, об этом как бы забыл! Старинное, дорогое кольцо, семейная драгоценность…
Омерзение, обида шевельнулись в душе. То ли на него, беспощадного, то ли на себя, расчетливую сентябрьскую Деву, – Римма не понимала.
Кольцо! Одно кольцо она надела на палец Никите, другое Григорий наденет на палец ей. И правда, есть от чего умереть со смеху!
Николай Резвун15 ноября 2001 года. Нижний Новгород
Как ни странно, лучше всего ему думалось теперь в Центральной аптеке на Покровке. Приходил туда, усаживался на лавку, с краешку от двух профессиональных нищих: молчаливого благообразного дебила, тихо сидевшего с протянутой, словно бы окаменевшей рукой, и вкрадчивого мужика, который то сообщал о своей группе инвалидности, то жалостно рассказывал об отце, выброшенном из больницы, поскольку неоперабелен, – и погружался в свои мысли.
Отсюда был виден угол дома, в котором жил Бронников. Роскошный, украшенный всякими лепными финтифлюшками старинный дом, один из красивейших в Нижнем. Он напоминал сладко пахнущий праздничный торт (кстати, к одному из его крыльев примыкала кондитерская фабрика!). Помнится, в доброе старое время Резвун не единожды уговаривал Бронникова съехать с Покровки, уверяя, что жить здесь совершенно невозможно. Даром что пешеходная, незагазованная и как бы тихая, Покровка на самом деле никогда не бывала тихой – ни ночью, ни днем. То роллеры, то сборщики подписей за или против кого-нибудь, то брейкеры, то флейтисты-гитаристы-скрипачи, то гнусавые бабули, уже лет десять умоляющие подать погорельцам, то певцы какие-нибудь… А здесь, около драмтеатра, вдобавок прогуливались лошади, сдаваемые напрокат, а чуть в стороне здоровенный мужичина а-ля рюсс, в кожаном ремешке вокруг нечесаной гривы, демонстрировал зевакам нехилого медведя, который изрядно-таки подпортил вековую липу в центре площади, полируя на ней когти с видом скучающего денди. «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей…» А как насчет медведей и когтей?
Сам Резвун жил на тихой, аристократичной Верхне-Волжской набережной, покойный Сироткин – в доме номер один по улице Минина (тоже тырло изрядное, небось похуже Покровки будет!), и каждый был уверен, что ему повезло больше всех, а друзья – сущие идиоты. Похоже, Гриша Бронников продолжал пребывать в этом счастливом заблуждении.
Иногда вечерами Резвун видел мелькание его силуэта в окнах на третьем этаже и думал, что Гриша совершенно не бережется и как славненько было бы влепить пулю в этот силуэт… Нет, не из «глока», конечно, на таком расстоянии пистолет практически бесполезен, а из винтовочки с оптическим прицелом, типа той, что когда-то была выиграна им на соревнованиях в далеком и почти забытом городе Благовещенске и теперь мирно отдыхала от трудов праведных в квартирке на Верхне-Волжской набережной. Но, во-первых, в ту квартиру ему был вход теперь заказан, во-вторых, это надо быть уж совсем наглым: стрелять из винтовки, стоя посреди самой людной улицы Нижнего Новгорода. Да и затруднительно попасть, пуляя снизу вверх: для этого нужно расположиться в третьем этаже дома в стиле Корбюзье, где находилась аптека.
Господи, да если бы Резвун хотел пристрелить Гришку, он не стал бы устраивать публичное представление. Невелика проблема – приблизиться к нему вплотную и… предложить закурить. А потом – ищите, товарищи менты, убийцу преуспевающего бизнесмена! Известно, что преступление совершено из огнестрельного оружия неизвестной марки калибра 5,6. Больше не знают о нем ничего… Конечно, Павлухе Малютко придется немедля ретироваться из Нижнего да и вообще из России, желательно обходными путями, чтобы в самом скором времени на Родину мог воротиться господин Резвун Николай Александрович с семейством.
Где он доселе был? Где был, где был… Пиво пил! Ну что ему можно инкриминировать, кроме как тихое, мирное пребывание в чудной стране Франции? Виза не просрочена, она по конец года действительна. Оставил вещи в «Нов-отеле» в Нанте? Заплатит за хранение, причем с большой охотою. Причинил массу хлопот французской полиции и русскому консульству? А я вас просил за меня беспокоиться? Вот он я сам, вот моя дочь Нинка, при нас внук Кирюшка – все в целости и сохранности. И поскольку нигде, ни на какой таможне или пропускном пункте мира нет никаких следов въезда господина Резвуна в Россию в ноябре 2001 года, никто и никогда не узнает, кто был тот киллер, который положил Гришу Бронникова из огнестрельного оружия неизвестной марки калибра 5,6. А варианты тут могут быть самые разнообразные, с этим-то калибром. Например, «вальтер». Тот самый «вальтер», который, кстати, имеется у Гриши…