По крайней мере, в издательстве он чувствовал себя более как дома, чем на съёмной квартире в Сертинске. А главное – в «Сфере» ему не грозило чувство горького одиночества, готового обрушиться на тебя буквально с потолка, как это почти всегда бывало теперь с ним.
– Ладно, поехали, – вздохнул Влад.
Пристегивая ремень безопасности, Гоша заметил, в боковом зеркале силуэт неизвестного мужчины в спортивном костюме. Возможно, это был случайный прохожий, но Гоше показалось, что он наблюдал именно за ними. Не делая никаких попыток приблизиться – не хотел, или просто стеснялся.
А ещё незнакомец, не исключено, знал или предполагал, кто они такие. Или конкретно он.
Прежде чем Георгий успел на этом как следует сосредоточиться, машина тронулась с места, быстро выехала на проезжую часть, и тот тип, кем бы он ни был, пропал из виду.
Всё время, пока они не выехали из Сертинска, и даже на Выборгском шоссе, Гоша то и дело посматривал в зеркало заднего вида и оглядывался назад, но не замечал никаких признаков того, что за ними едет какая-то определённая машина.
«Возможно, у меня после всего пережитого и увиденного просто слегка разыгралась паранойя, – подумал он. – Вот и всё».
Глубоко вдохнув, Гоша принялся смотреть на проносящиеся мимо зелёные леса и поля, размышляя о том, что сегодня вечером в зале он выберет для себя нагрузку, достаточную для того, чтобы выбросить из себя всю негативную и отрицательную энергию, переполнявшую его организм и отравлявшую мозг. А также завтра. И послезавтра.
И ещё столько, сколько посчитает нужным.
Глава 42
На утреннем собрании СОГ, длившимся всего тридцать две минуты, ожидания Гоши полностью оправдались: единственным и по-настоящему дельным принятым Костомаровым и Петровым решением стало возведение Михайленко в статус подозреваемого и установление слежки за ним по номеру мобильного. Однако подведение результатов этого было назначено лишь на понедельник, и на следующие три дня Гоша уехал в Москву для решения некоторых дел – по большей части связанных с открытием там филиала издательства, а также навестить двоюродного брата. По правде говоря, Вася и настоял, чтобы он остался на выходные у него в частном подмосковном доме, где Василий проживал вместе с матерью, вышедшей в прошлом году на пенсию, и двумя стаффордширскими терьерами. Гоша согласился только потому, что его мать, тётя Галя, на данный момент уехала отдыхать в Крым – говорить сейчас с ней было бы слишком.
Как и сам он, Вася был единственным ребёнком в семье дяди – младшего брата его отца. Дядя Кеша служил директором универмага, и его жена с сыном ни в чем не нуждались. Впрочем, родители Гоши, ещё в советское время бывшие дипломатами, тоже считались весьма уважаемыми людьми, и, безусловно, в их доме всегда был достаток, а папа ещё часто привозил из других стран красивые игрушки и диковинные вещи.
Обычно по выходным у них было принято ходить семьями в гости друг к другу, и на таких встречах общение папы с дядей больше напоминало не небрежно-братское, а торжественную беседу двух высокопоставленных министров. Но если на застолье выставляли алкоголь, то папа, опрокинув пару рюмок привезённого им из-за границы бурбона, отбрасывал нарочито-представительный вид, начинал громко хохотать и сыпать шутками, преимущественно над дядей, в начале и конце рассказанной истории голосом юмористического артиста, или, как можно выразиться в наше время – стендап-комика патетически растягивая гласные, восклицая «Аркашаааа!». Иногда его имя произносилось воодушевленным тоном, иногда насмешливо-укоризненным. Дядя же в ответ смущенно «гыкал» с растерянным видом. Гошу это каждый раз почему-то так веселило, что во время очередного застолья он с нетерпением ждал этого момента. Дошло до того, что он начал сам по-тихому подливать алкоголь ему в чай, зная, где он хранится, в случаях, когда мама не выставляла его на стол.
Женщины – его мама и тётя, лишь снисходительно улыбались. А вот Васю, который был младше Гоши на три года, так же забавляли эти моменты. Ради них они даже прерывали свою игру.
После того, как дядя Кеша умер в две тысячи втором году от острой почечной недостаточности, Василий с его матерью Галиной перебрались в Москву. В связи с этим их общение сократилось, но, всё же, они нередко перезванивались, и приезжали друг к другу в гости примерно два-три раза в год.
Недавно брату исполнился тридцать один. Работал он в престижной строительной компании, где получал неплохие деньги. И, насколько Гоша замечал, внешне Вася с возрастом всё больше становился похожим на маму, нежели на дядю Кешу. Те же тёмно-русые волосы с рыжеватым отливом, который он дополнял небольшой бородкой им в тон; телосложение, напоминающее подсдувшийся резиновый мяч – пухлый, мягкий и податливый: голубые глаза и нос картошкой. От отца Вася взял разве что высокий рост. В нем был метр девяносто – это возвышало его над Гошей на пять сантиметров.
Их отношения в целом были ровными, приятельскими. Иногда Георгий, как более старший, пытался его опекать и наставлять. Впрочем, не факт, что именно возрастная разница играла тут главную роль – просто у него самого, как любила повторять мама, а позже замечали все друзья и приятели, был «слишком наставнический характер».
В чём, пожалуй, они были правы.
Они всегда находили, о чём поговорить – будь то дежурные вопросы о здоровье тёти Гали, дяди Андрея и тёти Вали, воспоминания про общее детство, интересные случаи на работе у каждого и вообще в жизни. А с тех пор, как Вася три года назад построил дом в Подмосковье, им хорошо было просто посидеть у него во дворе, жаря шашлыки, вдыхая свежий воздух и смотря на чистое, ясное небо.
Но в этот раз всё пошло наперекосяк. Вообще, Гоша заранее опасался этого – но всё вышло даже хуже, чем в его предположениях. Кто бы мог подумать, что им будет настолько трудно друг с другом поговорить? Нет, всё начиналось, как обычно: Вася встретил его во дворе, провёл в дом, и накрыл ужин – но при этом он был какой-то другой. Словно механический робот, выполняющий свою стандартную программу.
За столом тоже ничего не изменилось. Гоша видел, что брат теряется, не зная, какой ему принять вид: сохранять обычный, повседневный – лишь только добавив ему уважительной серьёзности – или обеспокоенно-грустный? Он замечал, как Вася мучается, выжимая из себя слова, звучавшие всё так же неестественно, компьютеризировано.
Наблюдая за ним, Георгий с грустью осознавал, что и сам превратился в такого же андроида, способного лишь на стереотипные фразы и действия.
Это было пыткой для них обоих. Будто они представляли собой двух людей в комнате, посреди которой лежало мёртвое тело, старающихся следовать негласному правилу: вести себя так, будто они здесь одни, и всё хорошо. Скрывая каждый друг от друга то, что ему неприятно смотреть на труп, неудобно каждый раз ходить и тщательно смотреть под ноги, боясь об него споткнуться. И не думать о неизбежной истине: чем дольше они будут находиться рядом с телом, тем больше оно будет разлагаться. От него пойдёт отвратительный запах, который въестся в волосы, кожу, слизистые дыхательных путей, и, прежде чем окончательно отравит, устроит своим жертвам длительную агонию.
Вася не решался особо расспрашивать о Ксюше и о подробностях следствия, а Гоша был не в силах пересказывать всё в деталях.
С утра в субботу он не без радости покинул коттедж, не переставая мысленно благодарить вселенную за возможность уехать и посвятить этот день необходимым встречам. Да и после всех дел Гоша не сразу вернулся к брату. В очередной раз посетил Третьяковскую галерею и бродил по ней два часа, разглядывая полотна и, как обычно, мысленно проводя её сравнение с питерским Эрмитажем; затем заехал в супермаркет и накупил там нужных и не очень продуктов, понимая, что большую их часть он оставит у Васи.
Вернувшись в посёлок и выдержав ещё час совместного бдения, Гоша, сославшись на усталость, поднялся в выделенную ему гостевую комнату – ту, которую он обычно занимал вместе с Ксюшей. Сердце его болезненно сжалось. Он вспомнил о Юре – за минувшее время звонков от него не поступало; значит, в Сертинске ничего нового.
Стараясь ни о чём не думать, он полчаса просидел в кресле, слушая тишину и поглаживая зашедшую к нему пятилетнюю стаффордшириху Элли, положившую свою рыжую голову ему на колени. Её подруга, Сара, носилась где-то внизу.
Засыпая, Гоша подумал, что воздух здесь действительно замечательный. А ещё к нему пришло, плавно переходящее в сон воспоминание, как они с Ксюшей, побывав здесь впервые, задумались о возможности приобрести когда-нибудь свой дом с участком…
Наутро он нарочито слишком вежливо попрощался с братом, выслушал его прощальные и утешительные слова с таким же трудом, с каким Вася, он был уверен, их произнёс. А затем быстро, даже не позавтракав (брат с видом скорбящего на похоронах сунул ему в с собой пакет с едой), уехал, сославшись на то, что ему сегодня надо ещё заехать в издательство. Миновав ворота, Гоша почувствовал небывалое облегчение – он ещё никогда не был так рад, что уезжает от Васи, а главное – следующая их встреча состоится нескоро. И невольно задал себе вопрос: сможет ли он вообще общаться с родственниками так же, как и прежде?
Утро наступившего понедельника встретило его неожиданно наступившей прохладой. Ещё находясь в квартире в Сертинске, Гоша, глянув в окно, увидел застилающие весь обзор влажные клубы тумана. И сейчас, по дороге в полицейское управление, он едва различал на улицах неясные силуэты редких прохожих, спешивших по своим делам. Возможно, дело было в тумане, застилающим видимость, но Георгию показалось, что улицы существенно опустели, будто туман обладал способностью поглощать каждого, кто слишком долго в нём находился. Высасывать всю душу целиком, и делать её своей частью.
Движение на дорогах Сертинска и так было относительно свободным, однако сегодня Гоша ехал один в плотной подсвеченной фонарями дымке, из которой периодически выпалывали дорожные знаки и огни светофоров.