— И папа у меня тоже есть, — тихо-тихо говорит Алла. — Только я его никогда не видела. Наверное, мама забыла ему сказать, что я родилась. А Павлик живет с папой. Просто он обо мне ничего не знает…
Они тоже обо мне ничего не знают — эти, которые отворачиваются, и зажимают нос, и морщатся, и хотят, чтобы я умерла… Наверное, я умираю — но это, оказывается, так приятно! Я плыву, и подо мной ничего не шуршит… и не мокро… хотя волны меня укачивают вместе с кроватью… туда-сюда, туда-сюда! «Она какая-то очень горячая и говорит, говорит! Черт-те что говорит! Бредит…»
Кровать плывет, плывет по волнам, и я не боюсь в них упасть — это же волшебная кровать и волны тоже волшебные! Потом море кончается и сразу начинается небо. Облака белые-белые… Все в облаках! Это потому что зима. Вот-вот из белых облаков пойдет белый снег… и будут подарки, и приедет брат Аллы по имени Павлик и заберет отсюда нас обеих! Рожа — это такое лицо… Нет, рожа — это такая болезнь! Когда я выздоровею, у меня будет другое лицо! Я знаю! У меня будет лицо, как у Аллы, — как у всех… и приедет брат Павлик и заберет меня! Но у меня нет брата Павлика!..
— У меня есть старшая сестра, Лиза… — шепчу я.
«Бредит…»
«У нее температура сорок и пять!»
«Бредит…»
«Это та девочка, что все время мочится в постель?»
«Да детдомовских половина мочится в постель!»
«Смотри ты, за три дня ни разу не обмочилась!»
«Очень тяжелая форма, бедняжка…»
«Ничего, у детей всегда с высокой температурой. Выживет. Эти детки наркоманов потом живучие!»
Потом — это когда? Когда умирают те, с которыми ты жил, не зная, что ты уродина? Мама меня любила, я знаю! Не знаю только, зачем она умерла! Меня уже не качает — стремительно несет куда-то, несет потоком, быстрее, быстрее! Голова кружится вместе с кроватью, словами:
«…ни разу не обмочилась! не обмочилась!.. не обмочилась!..»
«…потом живучие!.. живучие!.. живучие!..»
Свет меркнет. И снова возвращается. И я возвращаюсь вместе с ним. Я вся мокрая, но это не потому, что я обмочилась. Описалась. Обоссалась. Нет! Нет! Это потому, что у меня просто нет сил. Все мокрое: волосы, подушка, простыня, рубашка, которая мне велика.
«Кризис. Я же говорил, они потом живучие!»
Мне улыбаются. Я тоже улыбаюсь и смотрю на человека в белом. Он словно не замечает, что я косая. Меня переодевают во все сухое. Руки и ноги будто без костей.
«Детский энурез — проблема психологическая!..»
Я кладу голову на сухое и прохладное — и засыпаю. Подо мной нет клеенки. Я больше не буду… не буду… не буду!..
Я выздоровела и вернулась из больницы. И в первую же ночь снова обмочилась.
Мир номер один. Реальность. Прямые сопряжения
Текст кончился. Я перевел дух. Оказывается, все это время я не дышал. Или просто дышал не так, как всегда? Сердце колотилось, словно это я лежал на холодной клеенке в холодной комнате и боялся проснуться мокрым… Не понял и того, как в руке оказалась трубка: «Лев Вадимович, вам удобно будет, если я сейчас к вам зайду?»
Дети вырастают. Взрослые не мочатся в постель и не корчат рожи за спинами — или же корчат? Как правило, они уничтожают друг друга иными способами. Миром движет не любовь — кто придумал эту глупость? Миром движет ненависть: «Я вырасту и покажу им всем!»
Наверное, я тоже был не таким, как все. Не играл в футбол. Не рисовал похабных картинок на стене в туалете. Не плевался в одноклассниц жеваной бумагой, а потом не лапал их в тесной раздевалке. Я был туп в математике и физике, но тщательно скрывал это, часами зубря так никогда и не пригодившееся «а квадрат плюс бэ квадрат равняется два абэ…» Помню, как радовался, если вся контрольная была решена правильно. Я считал, что эта заслуга куда большая, чем когда мои бойко написанные сочинения зачитывали перед всем классом. Я слушал то, что написал сам, и краснел. Не оттого, что все на меня пялились — просто замечал места, которые могли быть лучше, если бы я не поленился и переписал еще раз.
Я часами корпел над математикой, которая была мне не нужна, и непременно желал, чтобы меня похвалили мама и папа, которые как раз были из физиков, но никак не из лириков! Они-то как раз понимали толк во всех этих бэ квадрат и прочее! Я же уродился неизвестно в кого, но упорно желал быть своим в родной стае. Или же я потому так упорно зубрил, что боялся сплоховать и обмочиться? Нет, об этом я никогда не задумывался. Я был благополучным ребенком из благополучной семьи, а сочинительством пренебрегал лишь потому, что так обычно поступает все человечество.
Мы не ценим того, что дается нам природой нашармака, что просто падает на нас с неба. Сейчас бойкость пера — это мой кусок хлеба. Но какими кружными путями я пришел к сочинительству! Пытался торговать, хотел стать рекламным фотографом, поступал на исторический, потом — на режиссерский… Там и написал свой первый роман. Приключения супергероя Макса. Эклектичную смесь сюжетов: любовь-морковь, поиски сокровищ, пещера ужасов и шампанское на балах! Вот откуда в последнем эпизоде сказки о Золушке взялся брют! Макс всегда пил только брют! И первую его девушку звали Матильдой. Это имя я выбрал очень простым способом — закрыл глаза и ткнул пальцем в перечень. И сегодня оно вдруг всплыло. Нет, совсем не вдруг! — а потому, что было напрямую сопряжено с Максом. Связано с ним одной веревочкой. Просто, незамысловато и всегда в точку…
Когда мы наконец понимаем, что не нужно сопротивляться и проще плыть куда несет, чем упрямо грести к недостижимым берегам, мы начинаем сопрягаться напрямую. Просто и надежно. Ты — мне, я — тебе. Делать, что умеем. Держать в руках свою синицу и крепко ее держать. Потому что эта птичка одна может пробраться сквозь прутья твоей тюремной камеры и принести тебе крошек с воли. Как-то так, братиш, как-то так…
Я сидел, не зная куда деваться. Мне хотелось выйти прямо в вечернюю сентябрьскую прохладу, спуститься к воде и побродить там, в блаженстве одиночества, когда ты ничего никому не должен и тебе ничего ни от кого не нужно, но… Надо было дождаться эту самую Киру Юрьевну, которая, черт бы ее побрал, сказала, что сейчас придет, а сама и не думала торопиться! Я не хотел видеть ни ее, ни кого-то еще.
Текст, который я только что прочел, не был гениальным, однако от него мне с моим тридцатидвухтомным опытом, помноженным на вымышленный, но все же где-то и мой лоск ловеласа Макса, почему-то хотелось плакать. Выплакаться в темноте, у озера… чтобы никто не увидел и никто не мешал. Или не плакать — это пройдет, наверняка пройдет, пока я буду пробираться к воде, — но я буду просто сидеть и думать, что мочиться в постель и быть косоглазым… это оставляет отпечаток на всю жизнь. И что очень умным быть тоже плохо. Именно поэтому в лидеры выбиваются не те, кто был несчастен или гениален. В вожди выходят середнячки. Они правят миром. Они, а совсем не то, как многие считают и высокопарно пишут, — не любовь, вовсе не она!..
— Лев Вадимович, добрый вечер…
Надо же, добрый вечер! С чего такая почтительность?
— И вам не хворать, Кира Юрьевна!
— Давайте-ка я вам давление измерю… таблетки пьете?
— До, во время и даже вместо еды! — идиотски рапортую я, желая, чтобы она поскорее закончила со мной и ушла.
— А как у вас с настоящим аппетитом?
Я пожимаю плечами:
— Я типичный средний мужчина. Выгляжу как маленький, а ем, как большой!
— Вы не выглядите маленьким! — Она критически смотрит на меня. — Скорее уж, это я маленькая. Едва-едва метр шестьдесят…
— Рост Эллочки Людоедки льстил мужчинам, — бормочу я, а она смеется:
— Ильф и Петров, «Двенадцать стульев»!
— Надо же, какая начитанность!
— Считать врачей недалекими и зацикленными только на своем — это стереотип! Я, например, очень много читаю…
— Потому что не любите соцсетей?
— А что там хорошего?
— Ну… общение, например!
— Предпочитаю живое. Как вот сейчас.
— У вас тут есть с кем общаться, — предполагаю я. — Сюда кто попало не поедет, так ведь? Десять дней за двадцать километров от дома по цене каких-нибудь Мальдив! Я бы лично выбрал Мальдивы.
Она пожимает плечами:
— Каждому свое. Кто-то предпочитает тропики, а кому-то комфортнее здесь. Кстати, обычно те, кто сюда приезжает, потом возвращаются — хотя бы раз в год. Значит, нравится?
— Контраст привлекает, — не сдаюсь я. — Или привычка. Тут сделан упор на хорошую кухню и традиционные радости средней полосы: рыбалка, баня, массаж. Просто, добротно и без фантазии. Ну, еще видел, как на лошадках катаются.
— А в гольф вы не играете?
— Гольф? — искренне удивляюсь я.
— Здесь же самое большое поле для гольфа! — в свою очередь удивляется доктор Кира. — Знаменитое! За этим, в основном, и едут! И на выходных такой наплыв народа! У многих годовые абонементы!
— Мне не сказали… — протягиваю я. А, собственно, зачем администрации было меня информировать об этом их знаменитом гольфе? Меня приглашали совсем для другого. Работать, черт меня раздери, а не клюшкой махать, пытаясь попасть непонятно чем непонятно куда, и не лясы точить с первой попавшейся условно привлекательной юбкой! И не плакать над измышлениями некоей богатенькой папочкиной дочки, которой делать больше нечего, кроме как придумывать себе несчастное детство! А в свободное время я, между прочим, собирался писать свое! Одна неделя уже прошла — и чем я занимаюсь?!
Кира… гм… Юрьевна внимательно изучает мое лицо — видимо, на нем хорошо видны все цвета побежалости, проступившие от перегрева психической системы.
— Вижу, что вас сильно расстроил факт наличия здесь гольфа, но не могу понять почему.
— Нет… не в этом дело… — Я не хочу рассказывать этой малознакомой женщине о том, что меня мучит, да и нужно уважать право моих учениц на конфиденциальность, в конце концов!
— Я, наверное, пойду, раз у вас все в порядке.
— Вы хотели взять почитать оставшиеся… сказки. Да, назовем это пока что сказками. Вот… немного прежних, и сегодня я еще… неизвестно зачем!