е кактус в горшке. Мы расстались буквально после первого свидания, но, возможно, он до сих пор процветает, мой внезапный колючий презент. Кактусы живучи. Они легко переживают приступы влюбленности и неприязни, им плевать, как вы здороваетесь и прощаетесь, плачете и смеетесь, им просто нужно немного солнца. Или много-много солнца? Я точно не помню. Знаю только, что они способны годами пылиться на каком-нибудь подоконнике или у компа и благоденствовать в безликих офисах с вертикальными, обязательно кремовыми жалюзи и сотней одинаковых корзин для бумаг. Интересно, почему так бывает: я забыл лицо девушки, но не забыл кактус? Как нес его, восхищаясь лаконичностью формы и тем, что колючки, оказывается, растут в строгом порядке!
Я не забыл кактус и сейчас мог бы написать о его жизни захватывающую историю! Потому как романисты не помнят девушек, которые умеют здороваться и прощаться. Им интереснее кактусы… Выходит, Кира кактус?! Да, неожиданно… но логично! Она вполне колючая и самостоятельная. Ну а я сказочник. Который идет налево — песнь заводит… Однако, сколько ни ходи налево, в итоге все равно движешься по кругу. И я до сих пор сижу на цепи у собственного дуба — неизлечимой графомании. Сижу и от скуки сочиняю, и рассказываю, и повествую… круг за кругом. Год за годом. Трачу собственную, настоящую жизнь на выдуманную, иллюзорную, призрачную имитацию. В то время когда мой собственный роман с жизнью сходит на нет…
«Стасов, пойми, тебе скоро полтинник! — восклицаю я не вслух, но яростно. — И кем ты стал?»
Мне нечего на это ответить. Потому что я действительно не знаю, кто я. Мое время ушло, а я остался. Как вечная игла для примуса в отсутствие каких-либо примусов.
Не знаю, до чего еще я бы додумался, но тут стучат: громко, повелительно. Так мог бы стучать кактус.
— Можно? — спрашивает Кира официальным тоном. Прикрывает за собой дверь и только потом улыбается.
— Привет! — говорю я.
— Привет… Ну и денек! Что у тебя случилось?
— Наверное, ничего, — я пожимаю плечами. — Но это и есть самое страшное! Со мной ничего не происходит… но у меня есть для тебя цветы!
Я иду в ванную и возвращаюсь с розами. Запах в комнате становится оглушительным.
— Ого! — восклицает Кира, и глаза у нее делаются огромными. — Ничего себе!
— Простите, доктор, что без упаковки и этих… ленточек. Знаешь, продавщицы в цветочных магазинах обычно завязывают цветы такими ленточками. А еще они очень любят распустить эти самые ленточки в вермишель, а потом р-р-раз! Делают ножницами спиральки. Наверное, считают, что это красиво. И когда они их делают, у меня просто мурашки бегут по коже. И сердце останавливается. Так что можно считать, я счастливо избежал приступа именно потому, что ленточек тут нет. От слова «совсем».
У нее становится озадаченный вид.
— Я не психоаналитик, но, похоже, у тебя проблемы или со срезанными цветами, или с продавщицами с ножницами!
— Спасибо, доктор Кира Фрейд! — Я криво усмехаюсь. — Ты хочешь сказать, что срезанные цветы — это либо покойники, либо похороненные мечты, так? А женщина с ножницами — символ кастрации. Хорошая парочка, нечего сказать! Утешила!
— Ого! — говорит Кира. — Да, действительно тяжелый день. Похоже, не у меня одной. Что случилось, Лева? — еще раз спрашивает она. — Да, и прости. Спасибо за цветы. Они прекрасны! Но только я ничего такого не имела в виду. Честно.
Внезапно мне хочется рассказать ей все: и что у меня кризис, и что к тому же я неизвестно зачем переспал со Светланой, которая, оказывается, хозяйка всему тут имеющемуся, включая даже и переломы, и сердечные приступы, и ту клумбу, что рано утром ободрали мы с охранником… Который, увидев меня в спортивных штанах, подошел подписать книгу. Разумеется, о Максе. Охранники читают книги только о Максах… или вообще не читают. И я, польщенный дурак, расписался и зачем-то попросил срезать розочку. В результате мы вдвоем с тем, кто был обязан бдить хозяйское добро, нанесли ему существенный урон. Хотя парень и говорил, что все равно садовник скоро все это срежет. Потому что осень и грядут морозы. И все такое. Это чтобы я не комплексовал. Потому как он сразу понял — роз мне нужно не одну. Их мне нужно много!
Он щелкал секатором — наверняка у него в дежурке этот секатор лежал не зря, потому как он тоже был Макс. А Максы — они такие, щелкают направо и налево! Но все больше налево, да. Это у нас с ними в крови… И потом, одной розочкой больше, одной меньше… то же и с женщинами. Но об этом я сейчас не хочу. И не буду!
Я протягивал Кире всю неправедную, колющуюся, словно кактус, и благоухающую, как парфюмерная лавка, флору и молчал. Хотя мне очень хотелось сказать, что она права: женщина с ножницами — несомненно, символ кастрации. Вот мужик с секатором — совсем другое. Это охота. На розы или на мамонта — все равно. Это миг торжества. Завершение корриды. Похищение сабинянок. И не имеет ничего общего с цепляющими, словно крючки, взглядами цветочниц, треском целлофана, и потом — бах! — неизбежными спиральками!..
Да, и я переспал со Светой. Светланой Владимировной. Хозяйкой. Или это она со мной переспала? Потому что я тоже имущество… движимое… а иногда — совершенно недвижимое. Особенно если перепью. Я был пьян… но это не оправдание. И я буду идиотом, если сейчас заговорю с Кирой об этом. Хотя мне очень хочется сказать, что я сам себя кастрировал. Когда сделал это просто так — взял, да и оттяпал часть души, ответственную за романтику. Потому что она ныла и болела… и требовала несбыточного. Небывалого. Которое все равно потом пришлось бы выбросить. Потому что оно всегда заканчивается. Вянет. Становится не тем, с чего началось, а просто покойником в целлофане. Потому что романтика всегда скатывается к пошлости. Я ненавижу пошлость… и я романтик. Совмещение несовместимого. Живых цветов, которые есть венец творения, и ленточек, закрученных в спирали. Киры и медицины. Бизнеса и порядочности. Жизни и сказок. Детей и детдомов. Только Лючия-Серый-Волк и была честной. Потому что она сразу обозначила вектор наших отношений. Как безопасный коридор полета: высота, время, маршрут. И ни разу меня ни в чем не упрекнула. И теперь я не знал, что с этим делать.
— Это тебе, — говорю я.
— Кажется, ты нашел цветочный магазин… и очень недалеко! — улыбается она.
— Вроде того.
— Кстати, а это тебе. Возвращаю сказку о Принце, который не желает жениться, потому что теперь у него есть Дракон. Весьма символично. И смешно. Только…
— Только — что? — спрашиваю я.
— Это ужасно, когда Принцы не женятся! — говорит она. — Это значит, что мир остается без надежды! Герр писатель, а не могли бы вы специально для меня подумать над этим эпизодом еще раз?
— Чтобы вернуть миру чаяния?
— Именно!
— Легко! — соглашаюсь я. — Заходите вечером, и я верну вам ваш мир починенным. Будет тикать как новенький! Обещаю.
— Вечером ты обычно занят… — Глаза у нее внезапно становятся официально-холодными: — Да и у меня работа… перемена погоды, наверное… и перемена сезона. У всех какие-то жалобы, словно это не пансионат и не гольф-клуб, а дом престарелых! Да и позвонить надо, выяснить, что там с этим переломом…
Мы стоим в комнате, принадлежащей Светлане Владимировне. СВ. Серому Волку. С розами, принадлежащими СВ. И даже вечера тут, на огороженной территории, с заборами и охраной, тоже отдают принадлежностью СВ! Но сами-то мы ей не принадлежим? Нам не страшен Серый Волк… И она нас не съест! Потому что мы — люди… живые… нас нельзя секатором, а потом — ножницами. А потом — в вазу. Потом — в урну.
— У меня сегодня совершенно свободный вечер! — с вызовом говорю я. — И завтра — тоже.
— Целых два свободных вечера! — восклицает Кира. В глазах у нее явная насмешка.
— Неужели этого мало?
— Пишите сказки, Лев… Вадимович! Я очень жду второй вариант.
Она поворачивается и уходит. Цветы остаются на моем столе.
И я снова не знаю, что со всем этим делать.
Мир номер три. Вымысел. Вариант номер два. Пустая казна и ящик Пандоры
— Да?… — сказал Принц. — Угу… Конечно! — Он был рассеян.
— Ты слушаешь, что я говорю? Жениться тебе надо!
— Папа! — воскликнул Принц с укоризной. — Опять! Из-за тебя меня убили!
— У тебя одни только игрушки на уме! — рассердился Король. — А тебе надо жениться! Королевству нужен наследник!
— Зачем?
— Как это зачем? Ну… чтобы передать корону!
— Передай ее мне, — посоветовал Принц.
— Но ты же знаешь, что я не могу!
— Короли не умирают… — пробормотал Принц. — Зато Принцы женятся! Королевства делятся пополам. Папа, это все надо как-то остановить! Потому что нам уже нечего делить! Старых королей нужно убивать, когда Принцы женятся, вот и все!
— Как это?!.. — опешил Король.
— Это стратегия, папа, — пояснил Принц. — Когда играешь, вначале всегда нужно определиться со стратегией.
— А-а-а… — облегченно выдохнул Король. — Однако ты не заигрывайся… Стратегия у него! Чуть до кондрашки не довел, действительно. А жениться-то рано или поздно придется!
— На ком?
— Ну… любую выбирай! Клару… или Розу. Можно даже ту замухрышку… как ее… Зо… Золушку!
— Хочешь без дворца остаться? — едко осведомился Принц. — Потому что она тут все развалит и перероет! Знаешь, какое у нее прозвище? Полоумная! Королева Полоумная первая! Даже круче, чем король Пипин Короткий!
— Кто?! — выпучил глаза папенька. — Какой еще… Пипин… Короткий?!
— Это не из нашей истории, — отмахнулся Принц. — Так, к слову пришлось. Это я к тому, что такой избранницы народ не поймет.
— Народ, — надулся Король, — должен подчиняться выбору монарха! Полоумная! Можно ее прописать в летописи не как Полоумную, а как, допустим, Альтернативно Одаренную! И пусть себе роет! Может, что пропавшее найдет. И потом, — глава государства пошел ва-банк, — сказки тоже должны обновляться! Ты только женись! Она-то ничего, и собой такая ладненькая. И росту небольшого, ест, небось, совсем немного. Это я не к тому, что расходы, но о будущем тоже думать надо! Такие прожорливые иногда попадаются… только и корми без конца! Завтрак, обед, ужин и этот, как его… ланч! Еще и кефир на ночь! Я вот себе такого не позволяю… кефиру! А дворец чего… да пусть роет! Перестроим, коли на то пошло, канализацию заодно проведем, теплые полы…