От Киры, которая… которая может в результате всего этого пострадать!
Как та, которой сломали руку и чуть не задушили…
И ты до сих пор хочешь знать почему?
«Да, хочу!» — упрямо сказал кто-то внутри меня. Должно быть, тот самый осел, перед которым не нужно было даже вывешивать морковку. Потому как он и сам резво бежал в нужном направлении.
Прямо в западню.
Мир номер один. Реальность. Я с тобой
Она пришла почти ночью, когда я уже извелся от домыслов и действительно чуть не ввел в «Новые сказки для старых детей», или «Вечные сказки для вечных детей», или еще как-то так, не двоих, а целую кучу новых персонажей. Которые были бы там уместны, как кроссовки на балу, или скунс в избушке-на-курьих-ножках, или как убийство в фешенебельном заведении. Но я был на взводе и думал одновременно во всех направлениях. Кажется, это правильно характеризуется устойчивым словосочетанием «мысли разбежались».
Они действительно разбегались кто куда, мои мысли, потому что я не мог сосредоточиться ни на чем, в том числе на сказках, какие опрометчиво пообещал к Новому году — он тоже суть сказка и мечта посреди промозглой, ненавидимой мною, да и многими, зимы, которая начинается вовсе не с пушистым белым снежком, а как раз вот с таких проливных дождей. Когда вплотную подступают темнота, мрак, холод, тоска…
Тут, в этой комнате с видом на мокнущий лес, не было холодно, но я почему-то ощутил такой ледяной ком внутри, что только зубами не защелкал. И руки мои были совершенно стылыми, когда я отпер ей дверь.
Наверное, не лучшее ощущение, когда тебя обнимают такими руками, но она, похоже, закоченела куда больше моего.
— Кира…
— Ничего, если я немного у тебя посижу?
Все время, что я провел в ожидании ее прихода — все без остатка, даже потраченное на работу после того, как я, чертыхаясь, стащил с себя изгвазданное в грязи, — я постоянно прокручивал внутри те вопросы, которые ей задам и которые сейчас куда-то исчезли, испарились, потому что теперь было неважным все, кроме ее уткнувшегося в мое плечо лица и тяжелого шелка волос, пропускаемого мною между пальцами — от этого они словно оживали и согревались — и пальцы, и волосы.
— Ты устала… — говорю я, и это не вопрос.
— Ужасно устала…
— Ужинала?
— Не смогла…
— Хочешь, я раздобуду что-нибудь?
— Нет… не нужно. Просто посиди со мной, хорошо?
Я, как и утром, укутываю ее одеялом, а сам пристраиваюсь рядом. Она кладет голову мне на колени — поза несчастного ребенка. Все мы никогда не вырастаем из детства, из сказок, из комплексов… старого… вечного… неизжитого…
Я погасил свет, и теперь темнота — словно еще одно одеяло… где-то я об этом читал… Но сейчас это не важно, ничего не важно — потому что она со мной!
— Кира… — шепчу я. — Кира… моя девочка…
Внезапно она садится — рывком — и говорит:
— Я… я подписала. Смерть от неизвестных причин, предположительно — от сердечного приступа. Все.
— А это… действительно так? — осторожно спрашиваю я.
Пусть, пусть сейчас она скажет, что да, так, несомненно, так, — и все закончится. И это напряженное молчание, и взаимное отталкивание… отталкивание через почти невыносимое притяжение, через руки, волосы, губы, глаза, которых я не вижу, но чувствую, как она сейчас смотрит — прямо на меня!
— Зачем тебе это знать?
— Потому что ЭТО тебя волнует, — говорю я. И тут меня прорывает: — Потому что ты пришла утром вся мокрая! Потому что ты была на улице, видела и… нашла его! Правильно? Нашла тело на улице, а вовсе не в его собственной комнате! Поэтому ты так сразу сказала, что не подпишешь! Потому что покойники не ходят по лестницам самостоятельно! И не теряют игрушки! — повинуясь непонятно какому вдохновению, добавляю я, и она вздрагивает. И отстраняется.
— Включи свет, — говорит Кира.
Магия исчезает. Притяжение, чувство, что мы внезапно стали одним целым: ее и мое объединившееся тепло, переплетенные пальцы… этого больше нет. На моей кровати сидит женщина — отстранившаяся усталая женщина, которую я зачем-то укрыл одеялом. Но я все еще сопротивляюсь. Я не хочу, не хочу терять то, что только-только началось! Потому что мне тоже одиноко, как Дракону, которого выкинуло неизвестно куда… Чужой Лес, чужие порядки… Внезапно я чувствую еще одно: мои сказки, все, что я тут написал, не просто белиберда, в этом есть и смысл, и сюжет, и система, и даже стремление к гармонии тоже есть!..
Я не зажигаю люстру под потолком, а включаю ночник. Его небольшой свет не позволит нам окончательно отодвинуться, разъединиться, и, может быть, она тоже это поймет?
Кира смотрит на меня, чуть щурясь — то ли от внезапного возвращения из темноты, то ли оттого, что я оказался столь неожиданно проницательным… неприятно проницательным!.. не тем человеком, к которому можно прийти и без затей отогреться…
Лев в волчьей шкуре, вдруг усмехаюсь про себя я… Лев Стасов — писатель-размазня, гипсовый лев с отбитым носом у облезлого театрика в парке… ожил и показал зубы! Вполне настоящие… Но вот вопрос: ЗАЧЕМ они ему?!
— Откуда ты все это знаешь? — спрашивает Кира и рывком отбрасывает одеяло. — Ты… ты ходил за мной?! Подглядывал?!
— Я спал, — примирительно говорю я. — Крепко спал! Ты и сама могла в этом убедиться! И потом, я писатель, но не актер. Я не стал бы разыгрывать перед тобой только-только проснувшегося. Но я же не совсем безмозглый, так?
— Так! — соглашается Кира. Света ночника ей явно не хватает, она не видит моих глаз, но еще не время для большого света… и Светланы, которая может увидеть его в щель или с улицы… или просто почувствовать и снова явиться сюда… Хотя нет, вряд ли. Она не станет дергать меня еще и сейчас. Потому что она умная женщина, как и эта, что сейчас не сводит с меня очень темных в полусвете глаз. Совсем темных. Глаз цвета ночи, переспелой шелковицы… что еще может быть таким маняще-притягательным? Нет, не отвлекайся, Стасов, и расскажи ей все! Все, о чем думал до того, как тебе позвонил главный и ты поперся под дождь и наверняка все испортил! Ну и ладно, и слава Богу, что испортил! Зато теперь еще немного — и ты уедешь отсюда… и ее увезешь! Нечего вам двоим тут делать!
— Ты пришла вся мокрая, — терпеливо говорю я. — Значит, ты пришла с улицы, а вовсе не из своей комнаты. И чтобы так вымокнуть, надо было провести на этой самой улице довольно длительное время.
Я благоразумно умалчиваю о ее трусиках, которые тоже были мокрые, когда я стащил их с нее вместе с джинсами, и ноги были влажными и холодными…
— Да, — говорю я, — и ты пошла за кем-то, правильно? Пошла внезапно, потому что если бы готовилась заранее, то надела бы дождевик или зонт взяла… Или ты не знала, что дождь начался… Ну, как-то так!
— Продолжайте, сыщик Макс! — неожиданно веселым голосом говорит она. — Ход ваших мыслей мне нравится!
— И ты не удивилась тому, что Света… Светлана Владимировна заявилась! И сразу сказала, что подписывать не будешь, хотя даже тела еще не видела, — значит, ты его видела! И знала, что он умер совсем не от сердечного приступа!
— Я не знаю, отчего он умер! — быстро говорит Кира. — И, наверное, знать не хочу!
— После всего, что увидела? — тут же спрашиваю я, и она осекается, а затем медленно кивает.
— Зачем же ты… вообще пошла?
— Потому что женщинам не должны ломать руки! — почти выкрикивает она. — И душить! И, наверное, насиловать… по ночам!
— Где ты его нашла? И почему ты пошла… туда?
— Потому что там были включены фонари, — сказала Кира. — Там… на детской площадке!
Я не смог скрыть удивления:
— А тут есть детская площадка?
— Да. Многие приезжают сюда с детьми… летом почти всегда есть дети. Но не в этот раз. И свет там давно не включали. И еще: она видна только из служебных окон — из кухни и от меня! Потому что я как раз над кухней!
— И ты отправилась туда только из-за неурочно включенных фонарей? — недоверчиво интересуюсь я.
— Нет… мне показалось, что был какой-то шум… и… я не спала. У меня частенько бывает бессонница.
— Что ты увидела? Тело? Его убили? Как? Почему ты так долго там стояла, что вся вымокла?
— Я… я не пошла туда сразу. И даже хотела вернуться… потому… потому что вдруг испугалась!
Я погладил ее по руке, и она благодарно чуть задержала мои пальцы.
— Лева… тебе точно не нужно во все это вмешиваться!
— Тебе тоже было не нужно, — со вздохом сказал я. — Но, похоже, мы оба уже влипли.
— Когда я добралась до площадки, то увидела, что свет горит, а калитка отперта, хотя, когда детей нет, она всегда закрыта. И… он сидел… сидел в песочнице! С совочком в руке и ведерком рядом, будто куличики лепил! Мертвый! Это я сразу поняла, что мертвый… А я стояла и смотрела! И свет горел! Все было… словно во сне, в кошмаре… или как в фильме ужасов: мертвый человек в костюме в песочнице… и игрушки вокруг! Плюшевый медвежонок, кукла…
— …синий автомобиль, — сказал я, и она буквально вскрикнула:
— Откуда… откуда ты знаешь про машинку?!
— Я видел этот автомобильчик в кустах сегодня утром. Когда проводил очередной мастер-класс. Он лежал в розарии, там… в патио — так это, кажется, называется? Во внутреннем дворике. Когда занятия закончились, я вышел поднять его… не знаю зачем. Но мне как раз позвонил главный, и я просидел в холле минут пятнадцать, а когда вышел, его уже не было. И… и следов никаких не было. Потому что сначала нужно было посмотреть именно на это, а я топтался туда-сюда и все… все испортил!
— О господи! — только и сказала Кира. — И долго… ты там… ходил?
— Не знаю. Но только я тоже весь вымок! Потому что льет как из ведра!
— Тебя видели? — быстро спросила она.
— Я не знаю… Почему-то мне так нужно было найти эту игрушку, что я больше никуда не смотрел…
— Ты увидел ее из библиотеки?
— Да.
— Значит… значит, можно сказать, что ты высунулся из окна и нечаянно потерял ключи! — сказала она. — Или уронил мобильник. А потом вышел и подобрал!