– Держим курс. Они выйдут на связь…
– Подожди-ка. Они на связи. – Боб слушает. Теперь я их вижу, прямо по курсу, летят боевым строем. – Ладно, – говорит Боб и поворачивается ко мне. – Угадай с трех раз. Первые два не считаются.
– Приказывают идти на посадку.
– Теперь моя очередь. Твой приказ – набрать высоту. Угадал?
– Не отвечай. Держим курс.
– Ты же понимаешь, что они откроют огонь?
– Просто скажи, когда они окажутся в пределах попадания.
– А, так вот в чем план. Это мы откроем огонь. И собьем все шесть птичек.
– Моя ошибка, Боб. Я хотела сказать: когда мы окажемся в пределах попадания. Какая у нас скорость?
– Сто сорок узлов. А что?
– Удвой.
– Не могу. Максимальная – сто девяносто.
– Значит, доведи до максимума. Курс без изменений.
«А вот и мы. Прямо к вам в глотку».
Мы делаем рывок. Дрожь рябью пробегает по обшивке вертолета, в трюме воет ветер. Спустя две минуты Боб даже не усиленным глазом видит прямо по курсу ведущий вертолет.
– Снова приказывают идти на посадку, – орет он. – В пределах попадания через тридцать секунд!
Между нами появляется голова Салливан.
– Что происходит? – Она видит, что́ к нам приближается, и у нее отвисает челюсть.
– Двадцать! – кричит Боб.
– Что – двадцать? – не понимает она.
Они сбавят скорость. Я уверена. Сбавят скорость или разобьют строй, чтобы дать нам пройти. И сбивать нас не будут. Потому что это рискованно.
«Риск – главное», – сказал мне Вош.
Сейчас он уже знает, что ударная команда уничтожена, и знает о посланном за ними вертолете. Констанс не могла этого сделать, а Уокер в плену. Остается только один человек, который сумел бы с этим справиться: его творение.
– Десять секунд!
Я закрываю глаза. Хаб, мой верный товарищ, отключает меня от внешнего мира, и я оказываюсь в пространстве, лишенном звука и света.
«Я иду за тобой, сукин ты сын. Ты хотел создать бесчеловечного человека, и ты его получишь».
IVДень последний
63Эван Уокер
Его бросили в пустую и очень холодную комнату и сняли мешок с головы. Свет был таким ослепительным, что он инстинктивно прикрылся ладонью.
Один охранник приказал раздеться и сдать всю одежду. Эван разделся до трусов. «Нет, и это тоже». Эван снял трусы и ногой подбросил их к двери. Там стояли два молодца в камуфляже. Тот, что был помоложе, хихикнул.
Охранники вышли из комнаты. Дверь с лязгом закрылась. Холод, тишина и свет – все было на пике. Эван заметил посреди кафельного пола решетку слива. Он поднял голову, и, словно по сигналу, из форсунок в потолке вырвались струи воды.
Эван отскочил к стене и закрыл голову руками. Холод проникал сквозь кожу в мышцы и пронизывал до мозга костей. Эван опустился на пол, положил голову на колени и обхватил себя руками.
В маленькой комнате прогремел бестелесный голос:
– Встать.
Эван не подчинился.
И ледяная вода в секунду стала обжигающе-горячей. Эван вскочил на ноги, и от шока и боли разинул рот в беззвучном крике. Яркий свет пробивался сквозь пар, по кафельным стенам запрыгали, завертелись бесчисленные радуги. Вода вновь стала ледяной, а потом ее резко выключили.
Эван, задыхаясь, прислонился к стене.
– Не касаться стены, – прогремел тот же голос. – Встань по стойке смирно.
Эван отошел от стены. Никогда, даже в самый лютый мороз на ферме, когда ветер свистел над полями, а ветви деревьев ломались под весом льда, ему не было так холодно. Холод в этой комнате был живой тварью, которая стиснула тело Эвана в пасти и медленно крошила его кости. Инстинкт приказывал двигаться: физическая нагрузка повышает давление, подстегивает пульс и разогревает конечности.
– Не двигаться.
Он не мог сосредоточиться. Мысли вертелись в голове, как выпущенные из форсунок бесчисленные радуги. Он решил, что с закрытыми глазами будет легче.
– Глаза не закрывать.
Холод. Эван представил, как его голое тело покрывается коркой льда, а в волосах появляются белые кристаллы. Его ждет смерть от переохлаждения. Просто остановится сердце. Эван сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль поможет сосредоточиться. Боль всегда помогает сосредоточиться.
– Разожми кулаки. Открой глаза. Не шевелись.
Эван подчинился. Если он будет делать все, как ему говорят, если будет подчиняться каким угодно командам, у них не будет повода использовать оружие, против которого ему не выстоять.
С ним могут делать все что заблагорассудится. Если его страдания продлят ее жизнь хоть на секунду, он готов вынести любые пытки.
Ради нее он хотел пожертвовать целой цивилизацией. Его собственная жизнь была бесконечно мала и ничтожна, она ничего не стоила. Эван всегда знал, чего будет стоить ее спасение. Знал с того самого дня, когда нашел ее полумертвой в снегу. Он понимал, во что обойдется его любовь. Дверь камеры закрывается, смертный приговор вынесен.
Но его заперли в этой холодной комнате не с целью убить.
Убьют его позже.
Сначала его сломают физически, подчинят себе его волю, исследуют его мозг до последнего синапса.
Ликвидация Эвана Уокера началась.
64
Час проходил за часом. Тело начало неметь. Эван словно плавал внутри бесчувственной оболочки из собственной кожи. Белая стена напротив уходила в бесконечность. Он плыл в бескрайней пустоте, мысли стали обрывочными. Лишенный раздражителей мозг наугад выхватывал картинки из прошлого. Детство: Рождество с его земной семьей; он сидит на веранде с братьями; ерзает на скамье в церкви. Потом картинки намного древнее, из другой жизни: невероятной красоты закаты гибнущей звезды; скольжение в серебряных флаерах над горными хребтами втрое выше Гималаев; подъем на холм, безжизненная равнина внизу – ультрафиолетовая отрава их умирающего солнца погубила урожай.
Стоило ему закрыть глаза, как голос приказывал их открыть. Стоило пошатнуться – голос велел стоять ровно.
Но рано или поздно он все равно бы сломался.
Эван не помнил, как рухнул. Не помнил и голос, который кричал, чтобы он встал. Только что он стоял, и вот лежит в углу белой комнаты в позе эмбриона. Он не знал, сколько прошло времени и прошло ли вообще. Времени там не существовало.
Эван открыл глаза. В дверном проеме стоял высокий, атлетически сложенный мужчина в форме полковника. У него были глубоко посаженные ярко-голубые глаза. Эван знал этого человека. Он знал и его настоящее, и земное имя. Они никогда не встречались. Они были знакомы десять тысяч лет.
– Тебе известно, почему я поместил тебя сюда? – спросил мужчина.
Эван открыл рот. Губы треснули и начали кровоточить.
– Я предал, – ответил он, еле ворочая онемевшим языком.
– Предал? О нет, совсем наоборот. Если бы потребовалось описать тебя одним словом, им было бы «преданный».
Человек отступил в сторону, и в комнату вошла женщина в белом халате. Она катила перед собой каталку, за нею следовали два солдата. Они подняли Эвана с пола и уложили на каталку. Он увидел замершую на форсунке последнюю каплю воды. Она подрагивала, а он не мог оторвать от нее взгляд. Руку обернули манжетой, но он этого не почувствовал. Ко лбу приложили термометр, он и его не ощутил.
В глаза посветили фонариком. Женщина ощупала его тело, помяла живот, помассировала шею и таз. У нее были восхитительно теплые руки.
– Как меня зовут? – спросил полковник.
– Вош.
– Нет, Эван. Назови мое имя.
Эван сглотнул. Ужасно хотелось пить.
– Я не смогу произнести.
– Попытайся.
Он покачал головой. Это было невозможно. Требовалась совершенно другая анатомия. С тем же успехом Вош мог попросить шимпанзе процитировать Шекспира.
Женщина в белом халате и с теплыми руками воткнула ему в руку иглу. Тело Эвана расслабилось. Ему больше не было холодно, его не мучила жажда, его сознание прояснилось.
– Откуда ты? – спросил Вош.
– Из Огайо.
– До этого.
– Не могу произнести…
– Забудь о названии. Расскажи мне, где твой дом.
– Созвездие Лира. Вторая планета от карликовой звезды. Люди открыли ее в две тысячи четырнадцатом году и назвали Кеплер четыреста тридцать восемь би.
Вош улыбнулся:
– Ну конечно. Кеплер четыреста тридцать восемь би. И почему из всех предложенных вариантов ты выбрал именно Землю? Почему ты явился сюда?
Эван повернул голову и посмотрел на полковника:
– Ты знаешь ответ. Тебе известны все ответы.
Полковник снова улыбнулся, но взгляд его был жестким. Он повернулся к женщине:
– Оденьте его. Пора Алисе прогуляться в кроличью нору.
65
Ему выдали синий комбинезон и пару белых тапок.
– Это все ложь, – сказал он наблюдавшим за ним солдатам. – Все, что он вам наговорил. Он такой же, как я. Он использует вас, чтобы вы убивали себе подобных.
Ребята молчали и только нервно поглаживали спусковые крючки винтовок.
– Война, в которую вы готовы ввязаться, не настоящая. Вы будете убивать невинных людей, таких же выживших, как сами. Вы уничтожите их, а потом мы уничтожим вас. Вы принимаете участие в собственном геноциде.
– Ага, а ты гребаный кусок инвазированного дерьма, – сказал тот, что помоложе. – А когда командир с тобой разберется, он отдаст тебя нам.
Эван вздохнул. Пробиться через эту стену лжи было немыслимо, потому что, приняв правду, они обрекли бы себя на смерть.
«Порок стал добродетелью, а добродетель – пороком».
Его вывели из комнаты, увлекли по длинному коридору, потом спустили на три лестничных пролета на нижний уровень. Еще один длинный коридор, поворот направо в следующий, который проходил вдоль всей базы. Двери без номеров и табличек, стены из серых шлакоблоков, стерильный свет флуоресцентных ламп. В этом месте никогда не наступает ночь, здесь всегда день.
Они подошли к последней двери в сером коридоре. Сотни дверей, мимо которых он проходил, были белого цвета, эта – зеленого. Она открылась, и они вошли.