– Ты кое-что забыла, – говорит Вош. – А теперь уже слишком поздно. Что же ты забыла, Марика?
Ребенок продирается сквозь ломкие, убитые зимой колосья пшеницы. У него во рту бомба размером с зернышко. Дыхание человека окутывает ребенка, дальше – взрыв, и все вокруг пожирает зеленый огонь. Ничего не остается.
Гранула. Его прощальный подарок в кармане в куртке. Я приказываю руке подняться, но она не подчиняется.
– Я знал, что ты вернешься, – говорит Вош. – Кто, как не твой создатель, даст окончательный ответ?
Слова гаснут у меня на губах. Я все еще не могу говорить. А какой в этом смысл? Он и так знает, о чем я хочу спросить. У меня остался только один вопрос.
– Да, я был внутри корабля. И он великолепен, как ты себе и представляла. Я видел их – наших гостей, – и да, они тоже великолепны, как ты себе и представляла. Естественно, физически на корабле их нет. Но ты уже об этом догадалась. Их здесь нет, Марика. И никогда не было.
Его глаза сияют от запредельной радости пророка, который узрел небеса.
– Они, их форма жизни, как и наша, основана на углероде, но это – единственное наше сходство. Им потребовалось очень много времени, чтобы понять нас, принять то, что здесь происходит, и прийти к единственно правильному решению проблемы. Так же и мне понадобилось очень много времени, чтобы понять и принять их решение. Трудно отказаться от своего вида, перешагнуть через себя и посмотреть на человечество их глазами. С самого начала это было твоей главной проблемой, Марика. Я надеялся, что когда-нибудь наступит день, и ты с ней справишься. Ни в ком из людей, кроме тебя, я не видел близкого мне по духу человека.
Он замечает, что у меня меняется выражение лица, и опускается рядом на колени. Его согнутый палец касается моей щеки. Слеза перекатывается через палец.
– Я ухожу, Марика. Ты наверняка обо всем догадалась. Мое сознание все это время хранилось на их корабле. Абсолютно свободное и в абсолютной безопасности от всего, что здесь происходит. Таким было мое условие. И они на него согласились. – Он улыбается. Так великодушный отец улыбается любимому ребенку. – Теперь ты удовлетворена? Я ответил на все твои вопросы?
– Нет, – шепотом отвечаю я. – Ты не ответил мне – почему?
Он не сердится, не напоминает о том, что только что рассказал – почему. Он понимает, что я спрашиваю не о мотивации.
– Потому что вселенная безгранична, а жизнь конечна. Жизнь это редкость, Марика, и, следовательно, она драгоценна. Ее надо сохранить. Любая жизнь достойна того, чтобы ее сохранили. Земля не первая планета, которую они спасли.
Он берет мое лицо в ладони.
– Я не хочу терять тебя. Как ты сама говорила: добродетель становится пороком. Я совершил смертельный грех, Марика, и только ты можешь меня простить.
Он аккуратно приподнимает мою голову над полом. Его колени совсем рядом. Создатель-отец качает мою голову на руках.
– Мы нашли, Марика. Нашли аномалию в программе Уокера. Изъян системы заключается в том, что его там нет. Ты понимаешь? Очень важно, чтобы ты поняла. Нечто особенное за пределами времени и пространства, неопределяемая константа, неподвластная пониманию. У них нет на это ответа, поэтому они его и не дали. Им это не под силу. Как можно уместить любовь в алгоритм?
Его глаза сверкают, но теперь уже от слез.
– Идем со мной, Марика. Пойдем вместе туда, где нет ни боли, ни печали. Все это, – он обводит вокруг себя рукой, – все исчезнет в одно мгновение. Они сотрут все воспоминания, которые не дают тебе покоя. Они сделают это для меня. Они милостиво пообещали мне это.
– Слишком поздно, – шепотом говорю я.
– Нет! Искалеченное тело ничего не значит. Оно никому не нужно. Еще не поздно.
– Для тебя поздно, – говорю я.
Кэсси Салливан, как по сигналу, приставляет ствол пистолета к затылку моего создателя и нажимает на курок.
97
Пистолет выпадает у нее из руки. Кэсси покачивается на ногах, смотрит вниз на Воша. Кровь полукругом медленно растекается у него под затылком, образуя некое подобие нимба. Сбылось то, о чем она давно мечтала, но она не чувствует того, что ожидала почувствовать. Это не триумф и не удовлетворение мстителя. Я не могу сказать, какие эмоции она испытывает. Ее лицо ничего не выражает, ее глаза обращены внутрь.
– Эвана больше нет, – говорит она мертвым голосом.
– Знаю, – отвечаю я. – Он сделал это со мной.
Кэсси переводит взгляд с Воша на меня:
– Что сделал?
– Сломал позвоночник. Я не могу пошевелить ногами.
Кэсси качает головой. Эван. Вош. Теперь я. Это трудно переварить.
– Что произошло?
Она смотрит в коридор.
– В щитовой. Я знала, где она, и код замка тоже знала. – Снова поворачивается ко мне. – Я знаю эту базу как свои пять пальцев.
Глаза у Кэсси сухие, но она на грани срыва. Я слышу это по ее голосу.
– Я убила его, Рингер. Я убила Эвана Уокера.
– Нет, Кэсси. Тот, кто напал на меня, не был человеком. Я думаю, Вош стер его память… его человеческую память, и…
– Знаю, – перебивает меня Кэсси. – Это были его последние слова перед тем, как они забрали его: «Сотрите человека».
У Кэсси перехватывает дыхание. Теперь его опыт – ее опыт. Она разделяет с ним весь ужас той секунды, последней секунды в жизни Эвана Уокера.
– Ты уверена, что он умер? – спрашиваю я.
Кэсси безвольно взмахивает рукой.
– Еще как уверена. – Она хмурится. – Ты оставила меня привязанной к гребаному креслу.
– Я думала, у меня есть время…
– А времени у тебя не было.
У нас над головой включаются динамики:
– ПРИКАЗ НОМЕР ЧЕТЫРЕ ОТМЕНЯЕТСЯ. ВСЕ, КТО НАХОДИТСЯ НА ДЕЖУРСТВЕ, ОБЯЗАНЫ НЕМЕДЛЕННО ВЕРНУТЬСЯ НА ПОСТ.
Я слышу, как солдаты по всей базе выбираются из бункеров.
В любой момент можно ожидать грохота ботинок, блеска стали и ливня из пуль. Кэсси вскидывает голову, как будто у нее усиленный слух и она тоже может их услышать. Но она усилена иначе, трудно постижимым для меня способом.
– Я должна идти, – не глядя на меня, говорит она.
Мне даже кажется, что она и не мне это говорит. Кэсси выдергивает из ножен у меня на бедре нож, подходит к Вошу, прижимает его ладонь к полу, и двумя ударами отрубает у него правый большой палец.
Потом убирает окровавленный обрубок в карман куртки и произносит:
– Будет неправильно, если я оставлю тебя здесь, Марика.
Она берет меня под мышки и тащит к ближайшей двери.
– Забудь обо мне, Кэсси. Со мной все кончено.
– Тихо ты, – бормочет она и набирает код на замке. Затаскивает меня в комнату. – Тебе не больно?
– Нет. Мне никто не может сделать больно.
Кэсси усаживает меня у стены лицом к двери и вкладывает в руку пистолет. Я мотаю головой. Все эти прятки с пистолетом только оттягивают неизбежное.
Хотя есть еще один способ уйти. Он у меня в нагрудном кармане.
«Когда придет время, а оно придет, ты захочешь, чтобы это было при тебе».
– Проваливай, – говорю я. Сейчас мое время уходить. – Если сумеешь выбраться из здания, сможешь добраться и до периметра…
Кэсси нетерпеливо качает головой:
– Это не вариант, Марика. – Взгляд ее снова становится отрешенным. – Она недалеко. В пяти минутах ходу? – Кэсси кивает, как будто кто-то ответил на ее вопрос. – Да. В конце коридора. Примерно пять минут.
– В конце коридора?
– Зона Пятьдесят один.
Кэсси встает. Теперь она крепко держится на ногах. Губы плотно сомкнуты.
– Он не поймет. Он будет злиться как черт, но ты все ему объяснишь. Ты расскажешь ему, что произошло и почему. Ты позаботишься о нем, поняла? Ты будешь присматривать за ним, будешь следить, чтобы он чистил зубы и стриг ногти, чтобы он носил чистую одежду. И чтобы он научился читать. Научи его быть терпеливым и добрым, научи доверять людям. Даже незнакомым. Особенно незнакомым.
Кэсси молчит пару секунд и продолжает:
– Что-то еще. А, да. Надо, чтобы он понял, что это не случайность. Человек по имени Сэмюэл Джексон Салливан – не случайное соединение семи миллиардов атомов. Что еще! О! Больше никто и никогда не назовет его Наггетсом. Я серьезно. Это так глупо.
Обещай мне, Марика. Обещай.
98Семь миллиардов
Мы – человечество.
Мы – одно целое.
Мы – девушка со сломанным позвоночником, которая ждет смерти в пустой комнате.
Мы – мужчина, который упал в полумиле отсюда, и единственное, что в нас еще живо, внеземное устройство, которое направляет все свои ресурсы на то, чтобы спасти наше распластанное на холодном полу тело и заставить биться наше сердце. Между нами и системой нет никакой разницы. Двенадцатая система – это мы, а мы – это двенадцатая система. Один умрет, умрет и другой.
Мы – пленники на борту «блэкхоука», который кружит над базой. Горючее на исходе. Вертолет покачивается над рекой. Река быстрая, вода черная. Наши голоса заглушает вой ветра в открытом люке. Мы сцепили руки. Мы скованы неразрывной цепью.
Мы – рекруты. Мы разбегаемся по своим постам. Нас спасли, нас просеяли. Мы – урожай, который собрали в автобусы, разделили на группы. Наши тела сделали сильнее, наши души опустошили и наполнили ненавистью и надеждой. Мы выбегаем из бункеров и знаем, что с наступлением рассвета начнется война. Это то, чего мы так ждали и страшились. Конец зимы, наш конец. Мы помним Бритву и цену, которую он заплатил. Мы вырезали в его честь на своих телах буквы: VQP. Мы помним мертвых, но не помним собственных имен.
Мы – потерянные одиночки. Те, кого не подобрали курсирующие по пустым городам, шоссе и проселочным дорогам специальные автобусы. Мы попрятались на зиму. Мы смотрим на небо и не доверяем чужакам. Те из нас, кто не умер от голода или от холода или от обычной инфекции, потому что у нас нет антибиотиков, выживут. Мы гнемся, но не ломаемся.
Мы – охотники-одиночки. Нас создали, чтобы загонять выживших в автобусы и убивать тех, кто отказывается ехать. Мы особые, мы не такие, как остальные, мы другие. Мы рождены в такой убедительной лжи, что было бы безумием в нее не поверить. Теперь наше дело сделано, мы наблюдаем за небом и ждем спасения. Но спасения не будет.
Мы – семь миллиардов, нас принесли в жертву, от нас остались одни кости. Нас отмели в сторону, сбросили со счетов, наши имена забыты, ветер, земля и песок стерли наши лица. О нас никто не вспомнит. От нас не останется ни следа. Наши наследники погибнут. Наши дети, наши внуки и правнуки будут воевать друг с другом до последнего поколения, до конца света.
Мы – человечество. Наше имя Кассиопея.
В нас – ярость, скорбь и страх.
В нас – вера, надежда и любовь.
Мы – сосуд с десятью тысячами душ. Мы несем их, храним их. Мы несем их ношу, искупаем их грехи.
Они покоятся в нас, мы покоимся в них. В нашем сердце умещаются все остальные. Одно сердце, одна жизнь, один последний полет поденки.
Кэсси
Инопланетяне – тупые.
Десять тысяч лет разбирали нас по косточкам, узнали нас до последнего электрона и так и не поняли. Они до сих пор не понимают.
Тупые придурки.
Капсула установлена на платформе в трех ступеньках от пола. Похожа на яйцо черепахового окраса размером с внедорожник «субурбан» или «эскалейд». Люк закрыт, но у меня есть ключ. Прижимаю подушечку отрубленного пальца Воша к круглому датчику у двери, и люк беззвучно открывается. Включается освещение. Салон заливает переливающийся зеленый свет. Внутри только одно кресло и еще один тачпад. Это все. Ни приборной панели, ни мониторов, только кресло и тачпад. И еще маленькое окошко – как я понимаю, для того, чтобы помахать Земле на прощание.
Эван был прав и не прав. Он верил в их ложь, но знал правду, единственную правду, которая имеет значение. Эта правда имела значение до их прибытия, в момент их прибытия и после их прибытия.
Они не могли объяснить любовь.
Они думали, что смогут выбить ее из нас, выжечь ее из наших мозгов и заменить противоположностью. Нет, это не ненависть, противоположность любви – безразличие. Они думали, что смогут превратить людей в акул.
Но они допустили один маленький просчет. Они не могут получить ответ, потому что ответа нет. Даже самого вопроса не существует.
С чертовым мишкой та же проблема.
Рингер
Кэсси уходит, и я опускаю пистолет на пол.
Он мне не нужен. У меня в кармане подарок Воша.
Я – ребенок на пшеничном поле.
Ботинки стучат по асфальту, по бетонному полу, по металлическим ступеням. Тысячи ног бегут от взлетно-посадочной полосы к командному центру. Звук их шагов напоминает царапанье крыс в старом отеле.
Я окружена со всех сторон.
Я отдам ей единственное, что у меня осталось. Больше мне нечего ей отдать.
Запускаю пальцы в карман.
В кармане пусто.
Хлопаю по всем карманам. Нет. Это не моя куртка. Это куртка Кэсси. Перед тем как войти в командный центр, я поменялась с ней одеждой.
У меня нет зеленой гранулы. Зеленая гранула у Кэсси.
Ботинки стучат по асфальту, по бетонному полу, по металлическим ступеням. Я отталкиваюсь от стены и ползу к двери.
Он рядом. Надо только проползти через комнату, потом в дверь и еще несколько футов по коридору. Если я доберусь до него раньше, чем они поднимутся на этот этаж, у меня еще будет шанс. У них не будет, а у меня будет.
Дверь. Толкаю ручку вниз, приоткрываю створку и быстро проползаю вперед, чтобы не дать ей закрыться. Теперь я его вижу. Убийца семи миллиардов, который должен был убить и меня, когда у него была такая возможность – у него она была не одна, – но не смог. Не смог, потому что даже его задела непредсказуемая траектория любви.
Коридор. Устройство наверняка все еще у него. Он всегда носил его с собой. Легкое, не больше сотового телефона устройство отслеживало каждого рекрута на базе. Одним движением пальца можно послать сигнал в установленные в шеи рекрутов имплантаты, и они погибнут.
Вош. Лежа на животе, хватаю его за куртку и переворачиваю. Кровавое месиво вместо лица смотрит в белый потолок. Я их слышу. Они поднимаются по металлическим ступенькам, и шаги все ближе.
«Где же оно? Отдай мне его, сукин ты сын».
Нагрудный карман. Именно там он всегда его и держал. По дисплею перемещаются зеленые точки. Пучок, по количеству равный трем отделениям, направляется прямо ко мне. Я выделяю их всех, каждого рекрута на базе, это больше пяти тысяч человек. Под моим пальцем загорается зеленая кнопка. Вот почему я не хотела сюда возвращаться. Я знала, что это случится. Я знала.
«Я буду убивать, пока не собьюсь со счета. Буду убивать, пока счет не потеряет значение».
Смотрю на экран. На экране пять тысяч пульсирующих зеленых точек. Каждая – несчастная жертва, каждая – человек.
Говорю себе, что у меня нет выбора.
Говорю, что я не его творение. Я не то, что он из меня сделал.
Зомби
На семнадцатом облете по периметру – или на восемнадцатом, я сбился со счета – база вдруг снова освещается, и сидящая напротив меня сержант Спринтер рявкает в микрофон:
– Статус?
Мы кружили над базой больше часа, так что горючее наверняка на нуле. Надо быстрее садиться. Единственный вопрос – куда? На территорию базы или за ее периметром? В данный момент мы снова приближаемся к реке; я жду, что пилот сменит курс и проведет нас над землей, но этого не происходит.
Меган пристроилась у меня под рукой, ее затылок упирается мне в подбородок. Наггетс прижимается с другого боку, не отрывает взгляд от базы. Где-то внизу его сестра. Возможно, она еще жива, скорее всего – нет. То, что вернули освещение, – плохой знак.
Делаем вираж над рекой. База остается слева по борту. Я вижу, что кружат вертолеты, которые, как и мы, ждут разрешения на посадку. Их прожектора пробивают предрассветный туман. Белые столбы света упираются в землю. Под нами – река. В этом году снег сошел рано, река вышла из берегов.
Небо начинает сереть, звезды постепенно гаснут.
«Вот оно. Зеленый день. День бомб».
Я ищу в небе корабль-носитель, но не нахожу, оно слишком светлое.
Переговоры с землей закончены. Сержант снимает шлемофон. Она смотрит мне в глаза. Руку держит на рукоятке пистолета. Я чувствую, как напрягается Наггетс. Он все понимает раньше меня. Сжимает в руках ремни, хотя бежать тут некуда и спрятаться негде.
Приказ изменили. Сержант достает пистолет и целится в голову Наггетса.
Я заслоняю его собой. Круг наконец замкнулся.
Время платить по счетам.
Кэсси
В открытую дверь у меня за спиной вваливаются солдаты. Они быстро становятся в два ряда от стены до стены. Две дюжины стволов наведены в одну единственную кудрявую курносую цель. Я поворачиваюсь к ним лицом. Они меня не знают, но я знаю их всех. Знаю каждого, кто пришел меня убить.
Я знаю все, что они помнят и не помнят. Они внутри меня. Сейчас меня убьет мое собственное «я» – мозаика из людей. Тут в пору призадуматься: это убийство? Или самоубийство?
Я закрываю глаза.
«Прости, Сэм. Я старалась».
Он сейчас со мной. Мой брат. Я его чувствую.
И это хорошо. По крайней мере, я не умру в одиночестве.
Рингер
Дверь на лестницу распахивается, и они врываются в коридор. Оружие наизготовку. Пальцы на спусковых крючках.
Слишком поздно. Для них.
И для меня тоже.
Я нажимаю на кнопку.
Зомби
Сержант вдруг дергается и закатывает прекрасные черные глаза. Она ударяется затылком о переборку, а потом повисает на ремнях безопасности. Все до единого рекруты в вертолете следуют примеру своего сержанта.
Включая пилота.
Вертолет ныряет носом вперед и резко поворачивает вправо. Меня отбрасывает на Наггетса. А он времени даром не терял, уже отстегнулся. Чертов мальчишка, вечно меня опережает. Я отчаянно пытаюсь отстегнуть Меган. Это похоже на смертельно опасную игру в ладушки. Наггетс вскакивает на ноги, я хватаю его за рукав и усаживаю обратно. Так, Меган я отстегнул, а себя еще нет. Одной рукой держу Меган, второй прижимаю к себе Наггетса и кричу ему в ухо:
– Река!
Он кивает. Он самый хладнокровный из нас. Его маленькие пальчики ловко расстегивают пряжки на моих ремнях.
Вертолет стремительно летит к воде.
– Цепляйся за меня! – кричу я. – И не отпускай!
Заваливаемся набок. Река, как черная стена, несется на нас со стороны Наггетса.
– Раз!
Наггетс зажмуривается.
– Два!
Меган кричит.
– Три!
Я с детьми под мышками с разворотом выскакиваю из кресла и ногами вперед прыгаю в открытый люк.
Кэсси
Солдаты валятся на пол. Секунду назад стояли, а сейчас уже лежат. Кто-то поджарил им мозги. Не знаю точно как, но точно знаю кто.
Я отворачиваюсь. За мои десять тысяч жизней я повидала достаточно трупов, начиная с мамы, которая захлебнулась собственной кровью, и заканчивая отцом, корчившемся в грязи с пулей в животе; я видела тех, кто умер раньше, умер тогда и умер после. Мои мертвые, их мертвые, наши мертвые.
Да, я видела достаточно.
Плюс ко всему эти ребята, которые только что попадали на пол, они и мое тело тоже. В некотором смысле. Это все равно что смотреть на собственный труп. Помноженный на двенадцать.
Забираюсь в капсулу и сажусь в кресло. Пристегиваюсь, покрепче затягиваю на груди ремень. У меня в руке большой палец мертвого человека. У меня в кармане – гранула в пластиковой облатке. В моей голове – хор десяти тысяч голосов. А в моем сердце – спокойствие, мое сердце – тихое заповедное место, оно за пределами космоса и вне времени.
«Кэсси, хочешь полетать?»
Зеленая гранула выпала из кармана, когда я вырывалась из кресла «Страны чудес». Я автоматически ее подобрала, даже рассматривать не стала. А потом я увидела Рингер на полу в коридоре и вспомнила, что мы поменялись одеждой. Все это время она носила с собой бомбу и никому об этом не сказала. Думаю, я знаю почему. Я знаю ее, как себя. Даже лучше, потому что я помню то, что она забыла.
Прижимаю отрубленный палец Воша к кнопке запуска. Люк закрывается, срабатывает запирающий механизм. Включается вентиляционная система. Холодный воздух обдувает лицо.
Капсула дрожит. Мне хочется поднять руки.
«Да, папа, я хочу летать».
Зомби
Я потерял детей, когда мы врезались в воду. От силы удара их разбросало в стороны. Вертолет упал в реку в нескольких сотнях ярдов выше по течению. Огненный шар окрасил поверхность воды в тускло-оранжевый цвет. Первой вижу Меган. Ее лицо появляется на поверхности, и она успевает закричать. Я хватаю ее за руку и притягиваю к себе.
– Капитан! – кричит она.
Чего?
– Я потеряла Капитана!
Она пинает меня ногами, тянется свободной рукой к мишке, который лениво кружится на воде.
«О господи. Проклятый мишка».
Оглядываюсь по сторонам.
«Наггетс, где ты?»
Вижу его у самого берега. Он стоит на четвереньках и выблевывает целый галлон воды. Этот парень действительно непотопляем.
– Ладно, Меган. Забирайся на борт. Я его достану.
Она подтягивается ко мне на спину, обнимает тоненькими ручками за шею, обхватывает меня ножками-веточками. Гребу к мишке.
«Попался».
Потом долгий заплыв к берегу. Тот не так уж и далеко, но вода просто ледяная, и Меган тянет ко дну.
Валимся на берег рядом с Наггетсом. Несколько минут никто не произносит ни слова. Первым подает голос Наггетс.
– Зомби?
– Кто-то включил аварийный блокиратор. Это единственное разумное объяснение, рядовой.
– Капрал, – поправляет меня Наггетс, а потом спрашивает: – Рингер?
Я киваю:
– Рингер.
На секунду задумывается, а потом дрожащим от страха голосом спрашивает:
– Кэсси?
Кэсси
Десница Господа отправляет капсулу в пусковую шахту. Массивный кулак впечатывает меня в кресло, а потом сжимает меня. Он все сжимает и сжимает. Какой-то умник сбросил мне на грудь камень тонны две весом. Дышать не очень удобно. И еще кто-то, совершенно не задумываясь о моем комфорте и о моей безопасности, вырубает в салоне свет. Пропадает даже жутковатое зеленое свечение, которое совсем недавно сочилось изо всех щелей. В общем, либо свет погасили, либо мои глаза обратились внутрь.
Зомби
«Нет, Наггетс, вряд ли она это сделала».
Прежде чем я успеваю сказать это вслух, Меган бьет меня в грудь и показывает в сторону базы. Зеленый светящийся шар взлетает над деревьями и уносится в бледно-розовое небо. Шар исчезает, но эта картинка еще долго стоит у нас перед глазами.
– Падающая звезда! – кричит Меган.
Я качаю головой:
– Не то направление.
В итоге я понял, что направление было правильным.
Кэсси
Ощущение, что меня медленно уничтожают в полной темноте, длится несколько минут. Другими словами – вечность. Ладно, «вечность» – это просто слово такое.
Мы бросаемся этим словом, как будто понимаем, что оно означает. Словно человеческий разум в состоянии постичь его суть.
Ремни безопасности слабеют. Двухтонный булыжник испаряется. Я набираю полную грудь воздуха и открываю глаза. В капсуле темно. Зеленый свет погас, и слава богу. Мне всегда не нравился их зеленый. Вообще не мой цвет. Выглядываю в окно. Дух захватывает.
«Привет, Земля».
Так вот какой тебя видит Бог. Сияющий синий шар на матово-черном фоне. Конечно, это Он тебя создал. И солнце, и звезды, чтобы можно было тобой любоваться.
«Прекрасная» – вот еще одно слово, которым мы разбрасываемся по любому поводу. Лепим его ко всему подряд, от машин до лака для ногтей. И слово разрушается от банальщины. Но мир действительно прекрасен. Надеюсь, они об этом никогда не забудут. Мир прекрасен.
Капелька влаги повисает у меня перед глазами. Парит в невесомости. Самая странная слеза из всех, которые я смахивала со щеки в своей жизни.
«Не забывай, Наггетс. Любовь вечна. Если не так, то это не любовь. Мир прекрасен. А иначе это не мир».
Что больше всего поражает, когда воспоминания младшего брата оказываются и твоими собственными воспоминаниями? Возможность увидеть себя его глазами, услышать себя его ушами. В плавании по трехмерному морю Кассиопеи мы постигаем практически все, за исключением одного, за исключением того, что должны постичь в первую очередь – себя. Для Сэма существует некий набор из цвета, запахов и ощущений, который и есть Кэсси. И у каждого своя Кэсси. У Бена, у Марики, у Эвана, даже у Кэсси. А Кэсси Сэма принадлежит только Сэму.
Капсула поворачивается, сияющий голубой самоцвет ускользает из поля зрения, и мне последний раз в жизни становится страшно. Я словно перекатываюсь за край мира, что в каком-то смысле и происходит на самом деле. Инстинктивно протягиваю руки к исчезающей Земле. Пальцы натыкаются на стекло.
«Прощай».
Я слишком далеко и слишком близко.
Вот я в лесу. Тоненький голосок пищит: «Одна, одна, Кэсси, ты совсем одна».
А вот я глазами Эвана. В глубоком лесу. В палатке. Девчонка с неизменным плюшевым мишкой и бесполезной винтовкой М-16. Свернулась калачиком в спальном мешке и считает себя последним человеком на Земле. Я сторожу ее по ночам, а когда она уходит за припасами, я, сволочь такая, трогаю ее вещи и читаю ее дневник. Почему я все никак не могу ее убить?
«Это мое имя. Кэсси от Кассиопея».
Одна, как звезды, и одинокая, как звезды.
Теперь я открываю себя в Эване и вижу совсем не ту девушку, которую ожидала увидеть. Его Кэсси разрывает тьму, как миллиарды солнц. Он сбит с толку, как сбита с толку я, иные, все человечество. Он не может объяснить почему. Нет никакой причины, нет даже неудачного объяснения. Это невозможно понять, и бесполезно пытаться, как без толку спрашивать, почему что-то вообще существует на этом свете.
Ладно, у него нет ответа. Только я вовсе не ответ хочу найти.
«Прости, Эван, я была неправа».
Теперь я знаю, что ты любил не свое представление обо мне. Звезды за окном блекнут, их затмевает тошнотворное зеленое сияние. Еще минута, и передо мной плавно возникает корабль-носитель.
Ах ты, сука. Целый год я с ненавистью смотрела на твое зеленое брюхо. Я наблюдала за тобой, и меня переполняли ненависть и страх. И вот мы встретились. Только мы двое. Другие и человечество.
Кэсси – это мое имя. Не от Кассандры или Кэссиди. И не от Кассиопеи. Теперь – нет. Я теперь больше, чем она.
Я – это все они. Эван и Бен, Марика, Меган и Сэм. Я – Дамбо, Кекс и Чашка. Я все, кого ты опустошил и извратил, все, кого ты отбраковал, я – тысячи тех, кого, как ты думаешь, ты убил, но на самом деле они живут во мне.
Но я даже больше, чем это. Я – все, кого они помнят, все, кого они любили, все, кого они знали, все, о ком они только слышали. Сколько их во мне? Посчитай звезды. Вперед, пересчитай песчинки. Вот кто я.
Я – человечество.
Зомби
Мы укрываемся под деревьями. Если произошло то, о чем я думаю – кто-то на базе вырубил всех и каждого, – не так уж и рискованно взять их с собой. Но риск все же есть. А кто-то, кто хорошо в этом разбирается, однажды сказал мне, что все дело в риске.
Наггетс в бешенстве. Меган вроде успокоилась.
– Кто будет за ней присматривать, если ты пойдешь со мной? – спрашиваю я.
– А меня это не волнует!
– А кое-кого волнует. И так случилось, что он здесь главный.
Через лес, по нейтральной полосе, которая тянется по всему периметру базы, к ближайшим воротам и наблюдательной вышке. Я не вооружен, мне нечем обороняться. Легкая мишень. Но выбора все равно нет. Иду дальше.
Я промок до костей, температура воздуха – плюс два-три градуса, но мне не холодно. Я отлично себя чувствую, даже нога не болит.
Кассиопея
Переливающаяся зеленая оболочка корабля заслоняет звезды. Теперь я вижу только ее и отраженный свет солнца. Какого она там размера? Вроде бы говорили, что от хвоста до хвоста примерно как Манхэттен. Сердце бешено колотится. Дыхание прерывистое, изо рта вырываются белые клочки пара. Я здесь закоченею. Не помню, чтобы когда-нибудь так мерзла.
Дрожащими пальцами выуживаю из кармана гранулу. Она выскальзывает и плавно кружит в воздухе, как приманка в пруду. Ловлю со второй попытки и крепко сжимаю в кулаке.
Проклятье, как же холодно. Зуб на зуб не попадает. Я не могу собраться с мыслями. Что еще? Что я не успела сделать? Не так уж и много. Я теперь больше, чем мой совокупный опыт. У меня есть своя доля еще в десяти тысячах опытов.
Дело вот в чем: когда имеешь возможность увидеть себя чужими глазами, смещается центр тяжести. Это не меняет твой взгляд на себя, но изменяет твой взгляд на мир. Нет тебя. А есть все, кроме тебя.
«Во мне не осталось ненависти к тебе, – говорю я, обращаясь к кораблю-носителю. – Я больше тебя не боюсь. Я больше вообще ничего не боюсь».
И в этот момент в самом центре оболочки появляется и начинает расти черная дыра. Я направляюсь прямо в нее.
И кладу гранулу в рот.
«Нет, ненависть – не ответ».
Черная дыра становится все больше. Я падаю в темную яму, в пустоту, во вселенную, которая была еще до возникновения вселенной.
«Страх – не ответ».
Где-то во чреве корабля скатываются по желобам в пусковые отсеки бомбы величиной в двадцать раз больше, чем моя. Надеюсь, они еще там. Надеюсь, они еще не начали падать. Надеюсь, я не опоздала.
Капсула пересекает порог корабля-носителя и резко останавливается. Окно заиндевело, но я вижу, что снаружи есть свет, он блестит на ледяных кристалликах. У меня за спиной шипит открывающий механизм. Я должна подождать, пока распахнется люк. Потом я должна встать. Потом я должна развернуться и встретиться лицом к лицу с тем, что меня там ждет.
«Сейчас мы здесь, а потом мы уйдем, – сказал мне Эван. – И дело не в том, сколько мы здесь пробудем».
Нас ничто не разделяет. Не существует границы, где кончаюсь я и начинается он.
Все неразделимо. Я сплетена со всем миром, от поденки до далекой звезды. Для меня не существует границ, я безгранична, я открываюсь миру, как цветок открывается навстречу дождю.
Я больше не чувствую холода. Руки семи миллиардов обнимают меня.
Я встаю.
«Боже, мирно засыпая…»
Делаю последний вдох.
«Когда утром я проснусь…»
Крепко сжимаю зубы. Гранула лопается.
«Укажи мне путь к любви».
Я выхожу наружу и выдыхаю.
Зомби
Дохожу до гравиевой дорожки, которая идет вдоль охранного ограждения, и тут над горизонтом вспыхивает солнце. Нет, это не солнце, если только оно вдруг не решило взойти на севере и не поменяло свой золотой окрас на зеленый. Резко разворачиваюсь вправо и вижу, как одна за другой гаснут звезды. Их стирает с неба ослепительная вспышка на горизонте. Взрыв в верхних слоях атмосферы заливает землю с севера потоками ослепительно-зеленого света.
Моя первая мысль – о детях. Я не знаю, что происходит, и не связываю запуск ракеты с базы с фантастически яркой вспышкой на севере. Мне и в голову не приходит, что впервые за очень долгое время весы качнулись в нашу пользу. Если честно, когда я увидел свет, я подумал, что они начали бомбить. Что я стал свидетелем первого этапа уничтожения всех городов Земли. Мысль о том, что корабль-носитель может быть уничтожен, даже не мелькнула у меня на радаре. Как его можно уничтожить? Он недостижим, как Луна.
Я медлю и все не могу решить, что делать: идти дальше или возвращаться обратно. Но зеленый свет скоро тускнеет, небо снова становится розовым, из леса ко мне не бегут перепуганные насмерть дети. Я решаю идти дальше. Я верю в Наггетса. Он не покинет пост до моего возвращения.
Спустя десять минут после входа на территорию базы обнаруживаю первое тело. Их тут немерено. Это место превратилось в могильник. Иду по полям, усеянным мертвыми телами. Они лежат группами по шесть-десять штук. Трупы скрючены, лица искажены. Я останавливаюсь возле каждого скопления. Высматриваю два лица. Я не спешу, хотя внутренний голос не устает подгонять: «Быстрее! Быстрее!» Я смутно припоминаю, что случилось в лагере «Приют». Не забыл о том, как Вош намеревался пожертвовать всей деревней ради ее же спасения.
Возможно, все это сотворила вовсе не Рингер. Вполне может быть, что это Вош наконец сделал свой выбор.
Проходит несколько часов, прежде чем я добираюсь до дна этой ямы смерти.
Когда я открываю дверь в коридор, она с трудом приподнимает голову от пола. Наверное, я выкрикнул ее имя. Не помню.
Еще я не помню, как переступал через тело Воша, хотя точно переступал, он же лежал у меня на пути. Я задел ботинком дистанционный переключатель, и он отлетел в сторону.
– Уокер… – выдохнула Рингер и показала в конец коридора. – Я думаю, он…
Я качаю головой. Она ранена и все равно думает, что меня может интересовать, жив он еще или нет. Я трогаю ее за плечо. Темные волосы щекочут мою ладонь. Ее глаза сияют, и этот яркий свет проникает мне в сердце.
– Ты нашел меня.
Я опускаюсь рядом с ней на колени. Беру ее за руку.
– Нашел.
– У меня сломан позвоночник, я не могу идти.
Я завожу руки ей под спину.
– Я тебя понесу.