Любовь, объявленная после отчаянного неверного шага… принять такую любовь труднее всего. И все же меньше всего мне хотелось, чтобы дни, оставшиеся до моего отлета в Бостон, были омрачены двойственностью, сомнениями. Или выяснением отношений, что подобно билету в один конец, в общую пропасть отчаяния. Разгар парижской мартовской ночи. Катастрофу предотвратила ее храбрость, когда она появилась и вытащила меня из моей комковатой постели. И только что мы занимались любовью так, что это красноречиво говорило о страстном созвучии наших душ. Не лучше ли сделать вид, будто вчерашняя мелодрама стала частью прошлого; и не занимать драгоценное время до моего отъезда в воскресенье разговорами о том, что когда-то случилось и ушло? У нас был момент настоящего. И еще несколько таких моментов впереди, прежде чем закончится неделя и мне придется вернуться к обязанностям, которыми я решил наполнить свою жизнь. Изабель находилась по ту сторону хлипкой двери ванной. Я хотел всего, что воплощала эта женщина, – по крайней мере, на следующие несколько дней.
Позже тем вечером, когда мы распивали бутылку «Сент-Эмильон», она сказала:
– Если бы я запустила пепельницей в Шарля, он бы снова посадил меня.
– Отправил бы в психушку?
Она кивнула.
– И он дал согласие на лечение электрошоком?
Глубоко затянувшись сигаретой, она опустила взгляд.
– Да, он подписал необходимые формы.
– Ты ненавидишь его за это?
– Я была не в себе. Не могла принять рационального решения – или, по крайней мере, так мне сказали. Я не хотела столь экстремального лечения. Меня лишили памяти, равновесия более чем на две недели. Но вернули некоторую степень здравомыслия. Так же, как лекарства, которые мне впоследствии прописали, снимали приступы безумия. Но потом я перестала принимать таблетки.
– Почему?
– Потому что, хотя и подавляя вспышки, они лишали меня радости жизни. Я могла работать, писать, чувствовать. Все мое тело ощущало покой, мозг был окутан ватой. У меня не возникало вообще никаких физических желаний – и не то чтобы Шарль намекал на то, что хочет страстной близости со мной. Для этого у него была немка. А мой любовник пересекал Атлантику. Я хотела вспомнить, каково это – хотеть и быть желанной. Ощущать тебя глубоко внутри. Вонзать ногти тебе в спину и чувствовать, как ты взрываешься. Это то, чего мне не хватало месяцами. То, чего мне, даже на транквилизаторах, отчаянно хотелось пережить снова. Поэтому за несколько дней до твоего приезда я отказалась от лекарств.
– Это разумно?
– Ясно, что нет! Но спасибо, что так деликатно выразился. На самом деле это было безумие, как я обнаружила несколько часов назад. После того инцидента я позвонила своему врачу. Он сказал, что теперь вместо двух таблеток три раза в день, как прописано, мне следует попробовать принимать по одной, но так же три раза в день. Я спросила, можно ли обойтись только половиной таблетки. Он сказал, что это рискованно, и мне совсем не хочется возвращаться к тем пыткам электрошоком. Но я полна решимости, пока ты здесь на этой неделе, придерживаться назначенной пониженной дозы. Мне нужно чувствовать тебя. Мне нужно чувствовать.
– Не унесется ли все это прочь в конце концов, как сильная буря?
– Так мне говорят. Но я хочу оставить эту тему, не тащить ее в наши отношения. Сегодня утро среды. Нам осталось быть вместе только до вечера пятницы. А потом ты исчезнешь.
– Не навсегда.
– Но надолго.
– Я мог бы все это изменить.
– Нет, не мог бы. Как и я. Знаешь, мама однажды рассказала мне, что в начале их романа мой отец сделал громкое заявление: «Наша любовь вечна». Реальность – во всяком случае, в том виде, в каком я ее помню, – оказалась очень долгим погружением в неудовлетворенность. В атрофию, которая омрачила жизнь каждого из них и полностью окрасила мое детство и мою юность.
– Расскажи мне еще что-нибудь, – попросил я, наливая вино.
– Я уже говорила об этом раньше.
– Только в общих чертах. Расскажи больше.
– Но у нас не так много времени.
– Ты должна уехать сегодня утром, когда?
– Около десяти, самое позднее – в десять тридцать.
Я посмотрел на часы.
– Тогда у нас есть еще шесть часов.
– Но это печальная история. Потому что большинство браков имеет печальный конец.
– Поскольку я никогда не был женат, а мой отец был холоден со мной, и моя очень порядочная мать скуповата на ласку… скажем так, я все еще жажду любви.
– Я тоже. – Она запустила пальцы в мои волосы.
Молчание, как и это общее заявление, повисло между нами.
Я первым нарушил паузу.
– Можно ли считать интимом разговоры о любви до восхода солнца?
– Только если до восхода солнца.
– Тогда расскажи мне свою историю. Я хочу знать все.
Разговоры до рассвета. Зарождающийся свет, каскадом струящийся по крышам. Ночное пробуждение. Почти пустая бутылка «Сент-Эмильон». Пепельница, полная окурков. И Изабель, в потоке негромких откровений, прикуривая одну сигарету от другой, рассказывающая о том, как, тринадцатилетняя, она рано вернулась из школы, страдая от ужасных болей первых месячных, и застала дома полуголого мужчину, выходившего из родительской спальни.
– Он был слегка обрюзгший, с нелепыми усами в стиле Жан-Поля Бельмондо – очень популярными в ту эпоху. Коллега моей матери по лицею, где она преподавала. Его позабавило то, что я смутилась, увидев его в исподнем, – на нем были светло-голубые боксеры в горошек… очень глупые. Он улыбнулся мне и спросил: «Сказать маме, что ты пришла пораньше?»
Он нырнул обратно в спальню, и я услышала их приглушенные голоса, они о чем-то оживленно и взволнованно говорили. Наконец появилась мама, явно только что накинувшая одежду, с растрепанными волосами и смазанным макияжем. Она отругала меня за то, что я рано вернулась домой. Я попыталась объяснить, что меня мучают месячные. Она отправила меня в мою комнату. Помню, как я свернулась калачиком на кровати и плакала от судорожной боли в животе и от путаницы мыслей в голове. Минут через пятнадцать пришла мама с аспирином и холодным компрессом. Она велела мне принять таблетки, а потом лечь на спину, после чего приложила компресс к моему лбу, села рядом и попросила забыть о том, что я видела, и пообещать, что никогда не расскажу папе об ее «друге». И добавила: «Когда-нибудь ты тоже выйдешь замуж и узнаешь, что цепи брака – как однажды заметил Александр Дюма, – столь тяжелы, что нести их приходится вдвоем, а иногда и втроем». Я понятия не имела, о чем она говорит, но знала только, что теперь у нас с мамой появился секрет. И она заверила меня, что я никогда больше не столкнусь с такой сценой. – Затем, затушив сигарету, она продолжила: – Забавно, как много мы повторяем из прошлого. Мама так и не защитила докторскую диссертацию. И я тоже. Мама вышла замуж в надежде, что у нее будет вечная страсть. Как и я, хотя знала, что, завоевав меня, Шарль вернется к своим привычкам grand bourgeois. И так же, как у моей мамы, – она умерла от эмфиземы в прошлом году в возрасте шестидесяти шести лет – у меня появился свой jardin secret75. Но, спасибо моему богатому мужу – у него самого имеется garçonnière76 рядом с его офисом в восьмом округе, – он купил для меня студию, в которой мы с ним начинали нашу историю, когда он еще был женат; так что со временем я смогла уединяться здесь для собственных авантюр, в то время как он продолжал свои похождения, и мы, в свою очередь, повторили его первый брак, даже после того как поклялись друг другу, что наш союз будет… да, повторюсь еще раз, la passion eternelle77.
Я спросил, не была ли наша маленькая авантюра повторением ее прежних романов. Она коснулась моего лица, наклонилась и поцеловала меня.
– Ты хочешь спросить, не распутница ли я вроде героинь романов Колетт? Как Леа из «Шери» – вышедшая в тираж куртизанка с пристрастием к молодым мужчинам?
– Тебя вряд ли можно назвать куртизанкой.
– Я удивлена, что ты знаешь это слово.
– Мой словарный запас выходит за рамки юридических терминов. Но ты не отвечаешь на мой вопрос.
– Никогда не расспрашивай женщину об ее прошлых любовниках. И, если женщина начинает подробно рассказывать тебе о своих бывших мужчинах, тотчас подумай о том, чтобы расстаться с ней и найти другую.
– Тогда тебе не нужно отвечать на вопрос.
– Спасибо. Но только знай: за исключением небольшого приключения, которое длилось пятнадцать дней примерно в то время, когда я узнала о первой любовнице Шарля… ты – мой единственный любовник. И ты все еще в моей жизни спустя более года после нашей первой встречи. И я сказала тебе: je t’aime. Разве этих ответов недостаточно?
После этого мы снова упали в постель. И снова наши занятия любовью поначалу были тихими, постепенными, продуманными, продлевая наслаждение нарастающего желания. Все это время я не сводил с нее глаз, наблюдая ее, поглощенную чистотой страсти. Предельная сосредоточенность ощущалась в движении наших тел, в том, как они сплетались, раскачивались как одно целое, но при этом каждое само по себе. Я видел, как открывались и закрывались ее глаза, как ее руки блуждали повсюду. Как она управляла ритмом или позволяла мне менять позицию. Я усадил ее на себя сверху, обхватывая ее бедра обеими руками, глубже проталкиваясь в ее лоно. Она крепко зажмурилась, и на ее лице отражалась целая палитра чувств – от удовольствия до одержимости. Глядя на нее, я не мог удержаться от мысли: близость такого рода столь желанна, столь потребна, потому что она еще и столь редка.
– Если бы я видела тебя изо дня в день, между нами все изменилось бы, – сказала Изабель позже, когда лежала у меня на груди.
– Это зависит от нас, – ответил я. – Весь фокус в том, чтобы поддерживать огонек страсти…