– Мне нравится твоя наивность, mon jeune homme. Твоя вера во все эти замечательные донкихотские представления о паре. Если ты хочешь лелеять такие фантазии – а они прекрасны, – никогда ни с кем не живи, никогда не заводи детей и, безусловно, никогда не узаконивай все это вступлением в брак. Впрочем, ты все равно это сделаешь, как сделала я. И не потому, что этого от нас ожидают, а просто потому, что мы сами убеждаем себя в том, что этого хотим.
– Но любовь с тем, кого ты считаешь…
– Единственным и неповторимым?.. любовью всей моей жизни?.. родственной душой?.. Последнее я нахожу самым сомнительным. Мы думаем, что нашли идеального партнера для трудного путешествия, каким является жизнь… а потом обнаруживаем, что то, чего нам хочется на определенном этапе, уже не то, чего мы когда-то жаждали. И нуждается в переменах. Так же и твое восприятие партнера… да и у того, кому ты поклялся в вечной любви, свои ожидания в отношении тебя. Я говорю как человек, чьи иллюзии разбиты вдребезги? Вряд ли. Я выходила за Шарля по очень большой любви, но также зная, что брак – это еще и социальный контракт с множеством отягощений. Особенно когда семья, в которую ты вливаешься, имеет четкое видение мира, сформированное еще в XVIII веке: каждый занимает свое место согласно давним указам и предписаниям. Тем не менее мы все еще любим друг друга, и у нас случаются моменты страсти. Но не так, как сейчас, не так, как у нас с тобой. Вот почему ты не можешь уехать через три дня.
– Тогда держи меня в плену, – предложил я.
– Тебе бы этого хотелось?
– Еще как. Забери мой паспорт. Запри меня здесь. Я стану твоим рабом любви, будешь выпускать меня глотнуть свежего воздуха и пастиса.
– В Париже нет свежего воздуха. А пастис нужно пить в Марселе. И умным рабам любви быстро все наскучивает. Поэтому они сбегают.
– Я вернусь.
Она крепко прижала мои плечи к постели, ее лицо напряглось.
– Ты любишь меня, Сэмюэль?
– Беззаветно.
– Даже после того, что ты видел на этой неделе?
– Особенно после того, что видел на этой неделе. Если бы я сказал тебе: ты – все, чего я когда-либо хотел…
– Я бы ответила: я останусь всем, чего ты когда-либо хотел, пока ты не свяжешь со мной свою жизнь. Вот почему мое сердце разобьется, когда я попрощаюсь с тобой через три дня, и вот почему я хочу, чтобы ты уехал. Потому что это заставит тебя вернуться ко мне.
Изабель ушла в десять утра. В пять утра мы снова были в постели. Потом она встала, привела себя в порядок, и мы покинули квартиру в семь. А вернулись в постель в пять пополудни (тут без сюрпризов) на следующий день. На этот раз мы пробыли вместе на полчаса дольше. Изабель ушла в половине восьмого. Когда мы спускались по лестнице, я спросил:
– Поскольку завтра наш последний вечер перед долгой разлукой, может, сходим куда-нибудь поужинать?
Она процитировала мне замечательного писателя 1950-х годов, Бориса Виана, опубликовавшего книгу под названием Paris est Trop Petit78.
– Если мы выберем ресторан поблизости, меня заметят вместе с тобой.
– Давай поедим в каком-нибудь отдаленном arrondissement. Знаешь хорошее местечко, скажем, в девятнадцатом?
– Я никогда не была в девятнадцатом.
– Тогда поехали и сами поищем.
– Но там ничего нет.
– Откуда ты это знаешь, если никогда там не была?
– Точно так же я могу сказать, что в Антарктиде нет ничего, кроме снега и льда, хотя никогда там не бывала. И все равно я не смогла бы пойти, потому что в эти выходные должна присоединиться к Шарлю на семейном мероприятии в Нормандии. А это значит, что нам с няней и Эмили нужно выехать из дома около шести вечера. Может, тогда встретимся в три?
– Разве у меня есть выбор?
– Не говори так.
– Почему нет? Я здесь всего на неделю. Ты могла бы найти оправдание, сказать, что не можешь уехать на эти выходные, и провести со мной еще два дня. Я знаю, что ты собираешься сказать: наши отношения работают только так. Un cinq á sept79. Что ж, я принимаю это. Так же, как принял все остальное на этой неделе.
– Это нечестно.
– На самом деле очень даже честно. Потому что я проявляю честность, эмпатию и понимание ко всему, что творится с тобой. Я не прошу у тебя quid pro quo80. И все же ты ясно даешь мне понять, что я всего лишь дополнение к твоей жизни…
– Ты же знаешь, что это неправда. Я так во многом тебе призналась за последние дни. И думала, что ты примешь наше соглашение…
– Совершенно очевидно, что я его принял. Но все правила устанавливаешь только ты, Изабель. Когда я могу видеть тебя, когда не могу. В то время как ты можешь заглянуть ко мне посреди ночи, чтобы вымолить прощение. И я прощаю тебя. Еду сюда с тобой. Ты получаешь все, что хочешь от меня. А я так мало прошу взамен. Конечно, ты могла бы сказать своему богатому мужу: «В эти выходные мне нужно остаться в Париже». Но дай-ка угадаю: в семейном замке в Нормандии намечается какое-то большое торжество, и, будучи женой банкира-аристократа, ты должна соблюсти приличия, даже если твой муж и его ужасная мать упекли тебя в психушку…
– Какой бы ни была его мать, Шарль отвез меня в больницу и дал разрешение на шоковую терапию ради моего же блага… и чтобы уберечь Эмили. Но он не запер меня там навсегда. Он не разлучил меня с дочерью. И, хотя не проявлял особого сочувствия, он не отвернулся от меня, что само по себе, учитывая мировоззрение, в котором он вырос, уже неслыханный поступок. Я понимаю, тебе неприятно это слышать. Потому что это показывает Шарля сложным, тонким человеком, а не одномерным, холодным, авторитарным снобом, каким ты хотел бы его видеть. Что позволило бы тебе чувствовать себя трагическим героем, отвергнутым возлюбленной ради «папика».
– Что ж, ты определенно раскрыла все карты, – сказал я, выбираясь из постели. – Так почему бы мне просто не оставить тебя наедине с твоей счастливой жизнью, твоим страстным мужем и…
Она потянулась к моей руке. Я отстранился, взволнованный и негодующий. Тогда она схватила меня за пальцы и потащила обратно в постель.
– Я говорила тебе перед твоим приездом, что совместные выходные невозможны. Поверь мне, я бы предпочла провести субботний вечер с тобой, в этой постели, а не совершать унылую прогулку с моей невесткой, дизайнером интерьеров, чье эстетическое видение застряло в Версале времен Людовика XIV. Но ничего не поделаешь. И нельзя сказать, что я обещала тебе что-то, а потом резко сменила курс. Ты знаешь границы… точно так же, как я знаю, что ты будешь злиться на меня, пока сам не влюбишься.
– Я уже влюблен.
Она наклонилась и поцеловала меня.
– Как и я… а теперь мне пора домой. До завтра…
Вот и завтра. Пятница. Три часа пополудни. Quinze heures, на языке Изабель. Хлещущий дождь. Третий день подряд мрачное настроение. Утро я провел так же, как и предыдущий вечер: убивал время по-светски. Кафе. Книжные магазины. Кафе. Музеи. Кафе. Кинотеатр. Кафе. Париж насквозь промок. Я снова почувствовал, как меня охватывает смятение. Испарение возможностей; не подлежащий обсуждению отъезд в 09:30 утра в воскресенье обратно в Бостон. Возвращение к аскетизму юридической школы со следующего утра. Образовательная система, к которой я привязан еще на два с лишним года, прежде чем сумею сдать квалификационный экзамен и закрепиться в какой-нибудь корпоративной юридической иерархии, с общепринятой целью стать партнером к тридцати годам. Одна моя половина задавалась вопросом: почему бы не получить диплом и не завербоваться в Корпус мира81, отправиться куда-нибудь в удушливые тропики лет на несколько? Скажем, стажировка в Верхней Вольте. Или работа над каким-либо проектом по рекультивации воды в Папуа – Новой Гвинее. Мимолетные мечты – и я знал, что никогда не стану их воплощать. Хотя и осознавал – о чем сказал Изабель тогда в постели, – что у меня есть свобода выбора до тех пор, пока я не загоню себя в западню ответственности.
– Твой словарный запас, твое владение языком… все становится таким богатым, – сказала мне Изабель, когда после соития мы распластались поперек кровати; и я поймал себя на мысли, что у нас в запасе менее полутора часов, прежде чем ей придется отправиться на свой семейный уикэнд под серым небом Довиля (или, по крайней мере, мне хотелось, чтобы они были такими же серыми и сырыми, как Париж с момента моего приезда). Дважды, пока мы занимались любовью, я замечал, как Изабель пристально смотрит на меня, а потом отворачивается. С выражением лица озабоченным, безрадостным.
– Я заставляю тебя грустить, делаю несчастной? – спросил я.
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что у тебя такой безутешный вид.
Именно тогда она похвалила мой пополняющийся словарный запас, спросив, не способствует ли этому чтение юридических документов?
– Юридический язык сухой, гипердетализированный, – ответил я. – Но одно из его побочных преимуществ – это лексикон. Иногда я думаю, что усвоение новых слов помогает мне оставаться в здравом уме среди банальности того, что приходится поглощать.
– Переводчик во мне одобряет. Мой отец часто говорил мне: «Постоянно изучай что-то новое… даже если это что-то совсем простое вроде незнакомой фразы, названия места, которое раньше не попадалось на глаза, или улицы, где впервые оказалась.
– По-моему, это называется «любопытство».
– Дай мне четыре английских синонима «любопытства».
– Это что, тест?
– Может быть. Поехали, четыре английских синонима, которые я могла бы использовать.
– Пытливость, интерес, дотошность, назойливость.
– Это охватывает целый спектр смыслов от положительных до отрицательных.
– Разве не так с большинством слов? Даже такие безобидные слова, как «хороший», нагружены подтекстом. Позитивный, приятный, авторитетный, превосходный,