Я любовался разворачивающейся передо мной панорамой. Доисторический пейзаж. Заснеженные вершины (даже в конце августа). Необъятные дали, изрезанные очертаниями скал. Потом я подумал о своей возлюбленной в постели прошлой ночью – как она работала над сложным судебным решением, усердно строчила в блокноте, разложенном на коленях, и говорила мне, что мы займемся любовью утром. Ко мне вернулась та цитата из Ницше о маленькой идее, которая захватывает всю жизнь. Но пришло и осознание: когда дело доходило до выбора между великими удовольствиями плоти и тяжким бременем закона… в ней, скажем так, наступал разлад.
Но несколько часов спустя после десяти минут страсти поздним утром мы отправились на долгую прогулку по бескрайним просторам, и тропа сужалась, поднимаясь на головокружительную высоту. Стоя на краю скалы, обозревая всю эту первозданную необъятность, Ребекка взяла меня за руку и воскликнула:
В нашей огромной земле,
Среди безмерной грязи и шлака,
В самом сердце земли, в тепле и покое
Гнездится зерно совершенства.
После чего объяснила, что процитировала Уолта Уитмена.
Ребекка очень начитанная. Очень хорошо информированная. Очень культурная. Но в то же время непреклонная в своем желании подчинить жизнь собственному сценарию, а потому немного навязчивая, когда траектория событий не соответствовала ее генеральному плану. И когда в дело вмешивалось слишком много алкоголя. Я начинал замечать некоторую склонность к упрямству, которая в двух недавних случаях переросла в приступ гнева.
– Ты хочешь сказать, что я была резка с той официанткой? – спросила она меня однажды по дороге домой с позднего концерта в джаз-клубе The Vanguard.
– Просто ты становишься немного задиристой после третьего «Манхэттена».
– Я легко справляюсь с тремя коктейлями. А вот чего не выношу, так это грубости.
– Она всего лишь сказала: «Вы, похоже, ужасно спешите сегодня», когда ты неистово размахивала руками, пытаясь получить чек.
– Ты согласен с ней в том, что я Мисс Нетерпение?
– Милая…
– Не заигрывай со мной…
Она вырвалась из моих объятий и сердито помчалась по улице. Одна моя половина хотела погнаться за ней. Другая была полностью сбита с толку этой вспышкой. Но уже в следующее мгновение она прибежала ко мне, само раскаяние. Обвила меня руками. В ее глазах плескался стыд.
– Я поступила дерьмово, – сказала она.
И заверила меня, что такое больше не повторится. То, что она назвала «In vino stupidus»95. Я, в свою очередь, заверил ее: инцидент исчерпан.
Шли недели, месяцы. Больше никаких пьяных вспышек от Ребекки. Ось Нью-Йорк – Бостон оставалась моей постоянной траекторией. Из Парижа по-прежнему тишина, и я постепенно смирился с мыслью, что мое письмо действительно положило конец всему; что я убил наши отношения. Это осознание было горько-сладким. Печаль от того, что связь оборвалась, что я так решительно покончил со всем этим. Облегчение от того, что теперь я свободен от многих сомнений и могу закончить свой конфликтный танец между женщиной, которая так хочет меня, и женщиной, которая держит меня в подвешенном состоянии. Тем более что стремление к недосягаемому – неотъемлемая часть человеческой природы.
А потом, откуда ни возьмись, пришла телеграмма. В мою дверь постучал комендант нашего общежития.
– «Вестерн Юнион» для тебя, – крикнул парень. – Ты здесь?
– Здесь.
Вжик. Просунутый под дверь конверт скользнул по паркету прямо к моим ногам. Телеграмма в 7:46 утра никогда не предвещает ничего хорошего. Я решил, что мой отец ушел из жизни, и одна из его сварливых сестер (их было четверо, и все мегеры) отправила мне извещение о его «кончине» (слово, которое я уже начинал ненавидеть, поскольку оно обходило реальность смерти). Я сделал глубокий вдох и открыл желтый конверт, читая короткое сообщение, набранное заглавными буквами:
В БОСТОНЕ НА ТРИ ДНЯ. МОЖЕШЬ ВСТРЕТИТЬСЯ СО МНОЙ В ОТЕЛЕ «РИТЦ КАРЛТОН». ЗАВТРА В ЧАС ПОПОЛУДНИ? ДУМАЮ О ТЕБЕ. ТЫСЯЧИ ПОЦЕЛУЕВ – ИЗАБЕЛЬ.
Первое реакцией было полное неверие. Неверие и потрясение.
Изабель в Бостоне? Абсурд. Она никогда не покидала Францию, разве что время от времени отдыхала не в Нормандии, а где-нибудь в Италии.
Изабель в Бостоне?
Я много раз перечитывал телеграмму, пытаясь найти смысл в каждой ее интонации, в построении каждой фразы, решив, что она разыгрывает гамбит. Но в одном ее намерения были ясны – рандеву в отеле, тысячи поцелуев, – она точно знала, какой развязки хочет. Точно так же она предлагала мне шанс избежать этой встречи; навсегда захлопнуть дверь, отказавшись пересечь реку Чарльз, чтобы прийти на свидание. И в то же время она бросала мне вызов. Призывала не устоять перед искушением. Выйти на ту же арену, на которой играла она со мной в Париже: арену тайны. Она знала, что я в отношениях с другой женщиной. Знала, что это серьезно. И знала, что я порвал с ней именно по этим причинам. И все же она была здесь, в этом городе, в моем городе, давая мне понять, что между нами еще не все кончено… если, конечно, я встречусь с ней завтра в час пополудни в самом крутом отеле Бостона.
Меня разрывали противоречивые желания. Хотелось немедленно ответить: НЕТ, СПАСИБО.
Хотелось ничего не делать и упустить возможность.
Хотелось посвятить во все это Ребекку, тем самым продемонстрировав безмерную верность ей и выдержку. Но самый громкий внутренний голос сразу же отверг эту идею как движимую страхом и чувством вины… хотя мне не в чем было себя винить… во всяком случае пока. Но, как бы я ни любил Ребекку и ни нуждался в ней, в глубине души я знал, что, если расскажу ей об этой телеграмме, об этом приглашении к возобновлению связи, в игру вступит эффект ящика Пандоры.
Я знал, что это вызовет шквал эмоций и стресса… и зачем нагружать ее всем этим? Бывшая – если вообще можно отнести Изабель к этой категории, поскольку мы никогда не были официальной парой, – связалась со мной, желая встречи, желая большего. Поделиться этим… значит окунуть в собственные противоречивые мысли женщину, которую я люблю. Словом, молчание представлялось мне самым разумным вариантом.
И большая часть меня помнила великую истину, сформулированную профессором права: «Как я обычно говорю клиентам: секрет, которым делятся, уже не является секретом».
Я рад бы сказать, что душа моя долго блуждала в потемках, гадая, надо или не надо мне видеться с Изабель. На самом деле решение пришло быстро и без посторонних… когда я совершал раннюю зимнюю пробежку вдоль берега реки Чарльз.
Было бы неправильно с моей стороны не повидаться с Изабель, пока она здесь, в Бостоне. Когда-то у нас была серьезная интимная связь. Теперь все позади. Не явиться – значит проявить незрелость и оскорбить то удовольствие, что мы дарили друг другу; страсть и душевную близость, что мы разделяли. Но я бы пошел на свидание, ясно осознавая, что не пересеку интимную черту. Я не собирался предавать то, что у меня было с Ребеккой, ради возрождения послеполуденной фантазии, у которой никогда не было будущего. Теперь у меня появилось будущее с другой женщиной. И я больше не был одинок в этом мире. Я бы ни за что не стал рисковать своим счастьем.
Так что я отправился в офис «Вестерн Юнион» на Гарвард-сквер и заплатил один доллар девяносто пять центов, чтобы отправить на другой берег реки следующее послание:
БУДУ РАД ВСТРЕТИТЬСЯ С ТОБОЙ ЗАВТРА ЗА ОБЕДОМ В «РИТЦ» В ЧАС ПОПОЛУДНИ. С НАИЛУЧШИМИ ПОЖЕЛАНИЯМИ – СЭМЮЭЛЬ.
Такое же формальное, вежливое и холодное, как ответ на приглашение на деловой обед. Она выложила карты на стол. Я только что раскрыл свои.
В тот вечер, около одиннадцати, когда я уже собирался спать, зазвонил телефон. Ребекка. В одном из своих пакостных настроений, когда ее бесило все, начиная с профессиональных проблем, и она изливала желчь на коллег по работе и клиента, который оказался полным ничтожеством. «И я выпила на два бокала вина больше, чем нужно, и у меня сейчас дикие боли от месячных, и я чертовски сыта по горло всем этим, и почему, черт возьми, ты терпишь такую дрянь, как я, и…»
Я заверил ее, что у нас все хорошо; что мы будем вместе в конце недели; но, возможно, четыре бокала вина за вечер – не лучшее противоядие от тяжелого дня…
– Ты обвиняешь меня в том, что я заливаю вином свое отчаяние?
– Ты в отчаянии?
– Я не знаю.
– Ты так думаешь только потому, что сегодня немного устала от жизни. И еще одно: ты вовсе не дрянь.
– Почему ты меня обзываешь?
– Ты сама только что так себя назвала.
– Серьезно?
О боже…
– Все будет хорошо, любовь моя.
– Почему у меня всегда такое чувство, будто тебе приходится меня вразумлять, черт возьми? – За ее словами таился гнев, подогретый алкоголем. Я был немного сбит с толку ее тоном и горячностью.
– Дорогая, думаю, будет лучше, если мы поговорим завтра, когда ты будешь в лучшем настроении.
– Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать? – Теперь гнев выплеснулся наружу.
– Спокойной ночи, – сказал я и повесил трубку.
Телефон тут же зазвонил снова. Инстинкт подсказал мне не отвечать. Я проследовал за телефонным шнуром к розетке и быстро выдернул его. Сел на кровать и обхватил голову руками. Я поймал себя на мысли: это было действительно ужасно… и не признак ли это каких-то скрытых проблем; ее темной стороны, ускользавшей от моего взгляда… до сих пор?
Я плохо спал. Проснувшись вскоре после восхода солнца – моя первая лекция начиналась в восемь, – я снова включил телефон. Пока я готовил себе чашку растворимого кофе на маленькой электрической плитке, которую установил в комнате, снова затрезвонил телефон. Я посмотрел на часы: 6:47 утра. На этот раз я ответил.
– Я не спала… потому что сидела на телефоне с того момента, как ты повесил трубку, пыталась дозвониться тебе.