Голос Ребекки звучал приглушенно, встревоженно.
– Я отключил телефон, – сказал я, добавляя: – И тоже плохо спал.
На другом конце провода послышался всхлип.
– Я не стану винить тебя, если ты захочешь положить конец нашим отношениям после моей ужасной выходки.
– Что на тебя нашло?
– Это все бутылка вина. Я выпила лишнего, потому что день был таким дерьмовым.
– Но я видел тебя после бутылки вина и раньше… и никаких отвратительных сцен ты не закатывала.
– Я знаю, знаю. – Снова всхлип. – Если ты бросишь меня, я умру.
– Не впадай в крайности, Бекка.
Придуманное мною ласковое прозвище сейчас пригодилось как форма утешения.
Еще один всхлип.
– Я так виновата, так виновата.
– Ладно, проехали.
– Ты слишком хороший. Я тебя не заслуживаю. Я люблю тебя, Сэм.
– И я тебя.
Но я все равно собирался встретиться с Изабель в час пополудни.
Я решил одеться подобающе для «Ритца». Прошлым летом Ребекка водила меня на шопинг в «Брукс Бразерс» за всесезонным костюмом. Мы выбрали темно-синий. В тонкую полоску, с широкими лацканами. Она также настояла, чтобы я купил три бледно-голубые рубашки и полосатый галстук, сказав, что, если я хочу играть в корпоративной юридической команде, мне придется облачиться в униформу.
Почему я надел это сейчас? Отчасти потому, что в то время в баре и ресторане отеля «Ритц» существовал строгий дресс-код: галстук и пиджак. Но мой выбор определяла и другая причина. Я хотел, чтобы Изабель знала: забудь тот фальшиво-богемный образ, в котором я щеголял в Париже… Теперь я юрист (или без пяти минут юрист). Если что, я бы добавил, что эту одежду выбирала для меня моя невеста, и в таком прикиде я чувствую себя очень уютно (что, положа руку на сердце, было полуправдой).
Было холодное декабрьское утро. Я доехал по красной линии сабвея через реку до станции Парк-стрит. В запасе у меня оставалось не так много времени, и я пошел пешком через парк Бостон-Коммон, когда с неба посыпался легкий снег. Но это никак не повлияло на досаду и тревогу, что поселились во мне.
Я прибыл на пять минут раньше условленного времени. Но она уже была там. В угловой кабинке. С зажженной сигаретой. На столе перед ней лежали блокнот, авторучка и несколько страниц рукописи. Одета она была в простую черную водолазку и черную кожаную юбку. Я заметил, что она уже не выглядит изможденной, как после депрессии. Распущенные рыжие волосы ниспадали на плечи. Она не видела, как я вошел, что позволило мне остановиться шагах в десяти от нее и впитать ее образ. Осанку, сдержанную красоту. Необыкновенное сияние, которое привлекло мое внимание в том книжном магазине на бульваре Сен-Жермен, где мы познакомились. Я почувствовал, как во мне поднимается что-то такое же невероятное, как и тревожное: любовь. Ощущение, что это и есть та судьба, о которой я так мечтал. Даже если догадывался, что уже слишком опоздал с ее осуществлением. Из-за множества очевидных смягчающих обстоятельств.
Она оторвала взгляд от своих бумаг. Увидела, как я рассматриваю ее. Я подошел к ней. Она протянула мне обе руки. Я взял их в ладони.
Она крепче сжала мои руки, когда я привлек ее к себе и поцеловал в обе щеки – á la française96. Я переплел наши пальцы.
– Я так рада тебя видеть, – прошептала она.
Мы сели за столик. Она снова потянулась к моей руке. Я взял ее ладонь. На мгновение воцарилось молчание, когда мы просто смотрели друг на друга. Но я быстро пришел в себя.
– Что привело тебя в Бостон?
– Мой муж. Он выступает на межбанковской конференции, которая проходит здесь в течение двух дней. Мы всего на четыре ночи в Бостоне. Я не люблю надолго оставлять Эмили…
– А как Эмили?
– Ей уже второй год. Любовь всей моей жизни.
– Я рад за тебя. И рад видеть, что ты, кажется, в лучшей форме.
Она потянулась к пачке сигарет. Предложила мне, я не отказался.
– Настоящая французская сигарета. – Я почувствовал, как зашумело в голове.
– Я пытаюсь сократить курение, – сказала она. – Но все без толку.
– У каждого из нас свои способы пережить ночь.
– И какой у тебя, Сэмюэль?
– Работа.
– Как твоя учеба?
– Даже не верится, что все закончится через несколько месяцев. И тогда я стану дипломированным специалистом.
– А скажи мне, как поживает твоя возлюбленная? – Ее тон был сама любезность. Ни намека на злость.
– У Ребекки все в полном порядке. Она должна быть здесь в пятницу.
– Тогда нам повезло, что мы уезжаем завтра вечером.
– Почему ты связалась со мной вчера?
– Ты имеешь в виду, почему я этого не сделала, когда приехала в воскресенье днем? Потому что твое последнее письмо было довольно определенным, и я боялась, что, если объявлюсь, ты прогонишь меня… или вообще не ответишь.
– Но потом…
– Но потом… вчера утром я долго бродила по Гарвард-сквер. Прошла через прекрасный кампус. Мимо юридической школы. Надеясь вопреки всему, что наши пути пересекутся. Знаю, мечта абсурдная. Но она так перекликалась со многими желаниями. Именно тогда я увидела офис «Вестерн Юнион» и решила попытать удачи с телеграммой. – Она взяла меня за руку. – Сэмюэль. Что, если бы я была готова рискнуть и жить с тобой здесь, в Штатах?
– Ты серьезно?
– Я бы не говорила о таких вещах, если бы не была настроена серьезно.
– И что ты предлагаешь? Приехать сюда с Эмили, в мою комнату в общежитии… на все про все двести квадратных футов…97
– Я подумывала о Нью-Йорке. Когда ты закончишь учебу через несколько месяцев. Мы могли бы снять квартиру. И да, Эмили будет со мной. Но ты начнешь работать. И у меня в Нью-Йорке есть друзья, которые работают на «Альянс Франсез»98, они сказали мне, что я могла бы преподавать неполный рабочий день. Говорю тебе: я готова попробовать жить с тобой.
– И что же вдруг повлияло на твое решение «попробовать» совершенно новую жизнь со мной?
Она встретилась со мной взглядом.
– Страх.
– Что за страх?
– Не рискнуть. Продолжать осторожничать. Проснуться через десять лет, когда мне стукнет пятьдесят, и поймать себя на мысли: почему я не поступила так, как мне всегда подсказывало мое сердце?
Долгое молчание. Вон оно, чего так хотела какая-то часть меня. И все же другая моя часть пришла в ужас. Потому что я попытался представить себе, потяну ли я такую жизнь. Жизнь с этой женщиной, внезапно вырванной из ее роскошной парижской зоны комфорта. Совместная жизнь в маленькой квартирке. Переезд с ребенком. И потом – да, теперь я соображал быстро, – если бы я захотел ребенка от Изабель… да, мне хотелось иметь детей, теоретически, во всяком случае… но не сразу… но, если бы я действительно захотел ребенка… Изабель сейчас тридцать восемь… с ребенком пришлось бы поторопиться. Неужели я действительно хотел вот так сразу взвалить на себя столь огромную ответственность? Загнать себя в угол, откуда нелегко выбраться?
Она крепче сжала мою руку. Я не отстранился. Я смотрел на нее. Снова думая: она за гранью красоты. И вот теперь она говорит мне все, что я так долго мечтал услышать… и как часто такое случается в жизни? Я думал и о Ребекке. О предсказуемости нашего с ней будущего. О том, как много у нас общего. Как все, что я услышал от Изабель, кажется слишком внезапным, слишком стремительным. Но каково же искушение!
– Ты дала мне много поводов для размышлений, – сказал я.
– Не думай. Действуй. Начиная прямо сейчас. Комната наверху свободна.
Я зажмурился, убеждая себя: не стоит пересекать эту черту. Если ты сейчас уйдешь, то унесешь с собой груз сожалений. Но пожалеешь не меньше, если поднимешься с ней наверх.
Что такое верность? Может ли она дать трещину в одно мгновение? И что станет с моей верностью после того, как я выберусь из постели Изабель, облачусь в костюм и всего через два дня предстану перед женщиной, которую заверял в своей любви, и делал это искренне.
А может, я слишком много всего надумывал. Выискивал аргументы с обеих сторон. Пытаясь найти рациональное объяснение тому, что хотел сделать, и в то же время сталкиваясь с доводами здравого смысла.
– Я хочу тебя, Сэмюэль. Теперь я это знаю. Но это решение для будущего. А мы с тобой здесь и сейчас. Пойдем со мной наверх.
В религиозном трактате это было бы моментом искушения дьяволом. Или, наоборот, обращением Павла по дороге в Дамаск. Судьбоносным моральным решением. Изначальным выбором.
Все ищут подтекст в такие критические моменты. Я ступил на этот темный путь предательства отношений, потому что… (вставляйте любые самооправдания). Или: Я остановил себя, отвергнув столь желанный секс на стороне, потому что знал… (далее следуют очевидные банальности бойскаутских панегириков).
Правда в том, что любой выбор несет с собой определенную степень сожаления и даже горя. Нам говорят, что мы должны посвятить себя и хранить верность одному-единственному человеку. Точно так же мы ждем ответной преданности от того, с кем решили строить свою жизнь. Но, если быть честными с самими собой, все мы раздираемы противоречиями… особенно когда речь заходит о делах интимных.
И в тот момент созрело решение: если я захлопну дверь перед Изабель, что получу взамен… кроме нескончаемого сожаления о том, что пропустил столь важный миг страсти?
Она знала, о чем я думаю. Потому что наклонилась ко мне и прошептала:
– Свобода – это самая тяжелая ноша.
Она быстро достала из сумки ключ и подтолкнула его ко мне по поверхности столика между нами.
– Номер 706, – только и вымолвила она. А я смотрел, как покачиваются ее узкие бедра под обтягивающей кожаной юбкой, когда она пересекла бар и прошла в лобби отеля.
Я бросил взгляд на часы. За окном уже вовсю кружил снег. В голове пронеслось: она хочет связать свою жизнь со мной. Все, чего я желал… теперь осуществимо. Хотя я знал и другое: нарисованная ею картинка пугает меня до чертиков. Как возможно такое, что, получив вожделенное, мы начинаем бояться того, что на самом деле придется проживать жизнь, которая сопровождает предполагаемое исполнение мечты?