– Теперь ты злишься.
– Просто пытаюсь переварить…
– Переварить! Переварить! Эта твоя ультраамериканская потребность в ответах! Пытаешься разобраться во всем этом – в тайнах плоти, желания, в том, что значит быть парой, какие безграничные возможности это открывает и какие глубокие ограничения накладывает. Ты хочешь ясности посреди человеческих противоречий. Но ты просто найдешь еще больше несоответствий. И чем раньше ты это поймешь, тем быстрее осознаешь, что верность себе означает, что ты вполне можешь дарить любовь другим.
– Верность означает простую вещь: быть честным по отношению к тому, кому ты обещал непоколебимость. Чего я не сумел сегодня.
– Но был ли ты честен с собой?
У кровати зазвонил телефон. Изабель потянулась к трубке, ответила на звонок и, услышав голос на том конце провода, сразу же углубилась в разговор:
– Oui, cherie. Dis-moi. Comment je peux t’aider ?101
Он. Шарль.
Я закончил одеваться. Нашел блокнот на другой прикроватной тумбочке и черкнул несколько строк:
Пожалуйста, приходи ко мне вечером. Вот мой адрес. И номер телефона консьержа внизу. Он принимает сообщения. Я буду ждать тебя после концерта. Je t’aime.
Изабель смотрела, как я пишу записку и оставляю блокнот на кровати лицевой стороной вниз. Я посмотрел на часы: 3:05. Время поджимало, мне следовало мчаться во весь опор. Изабель все еще была погружена в разговор с мужем, явно обсуждая какую-то срочную проблему, поскольку делала множество пометок в своем гостиничном блокноте. Я постучал по циферблату часов, намекая на то, что мне пора бежать. Она подняла свободную руку в жесте отчаяния… показывая, что просто не может прервать разговор. Я подошел к ней. Запустил левую руку в ее роскошные рыжие волосы. Притянул ее к себе, заставляя отнять телефон от уха, и накрыл ее рот крепким поцелуем. Она отвечала на мой поцелуй секунд десять, когда услышала в трубке голос своего мужа:
– Chérie, t’es là?102
Это заставило ее отстраниться от меня и вернуться к мужчине на другом конце линии.
– Oui, mon amour103…
Я стоял столбом. Гадая, что делать дальше, кроме как уходить.
Изабель снова жестом показала: обстоятельства выше меня. Затем одними губами произнесла: je t’aime.
Я подтвердил эти слова кивком. И ушел.
Четыре часа спустя, вернувшись в свою комнату, опустошенный после семинара и событий дня, я обнаружил под дверью телеграмму, ожидавшую меня.
Любовь моя, мне так жаль, что я была занята другими делами, когда тебе пришлось уходить. Я просто не могу прийти сегодня вечером. Это невозможно. Но возможно все то, что я обещала тебе вчера. Пожалуйста, напиши мне в Париж, скажи «да», и мы начнем строить серьезные планы. Je t’aime…
Я увидел, что телеграмма отправлена из офиса «Вестерн Юнион» на Бойлстон-стрит, недалеко от отеля. Изабель заметала следы, не рискуя вести любовную переписку из «Ритца» за деньги своего мужа.
Ночь выдалась зверски холодной, и после некоторого перерыва снова пошел снег. Прежде чем я покинул общежитие, надев парку, чтобы защититься от холода, местная радиостанция NPR на моем транзисторе сообщила о высокой вероятности того, что, в случае усиления снегопада, завтра аэропорт может быть закрыт. Мой счетчик романтических ожиданий зашкалил. Рейс Изабель будет задержан. Концерт отменят. Она позвонит мне или телеграфирует. Придумает предлог, чтобы отлучиться на несколько часов. Завтра мы будем лежать на моей большой кровати. В пятницу, до приезда Ребекки, у меня будет время сменить простыни и попрактиковаться в искусстве наведения порядка в голове. Или, если случится так, что после еще нескольких часов в объятиях Изабель я буду убежден, что это действительно судьба, и мне нужно следовать за ней, я все расскажу Ребекке; выдержу ее гнев и яростные упреки, соглашусь с тем, что я ничтожество, не понимаю, что разрушаю замечательную жизнь с замечательной женщиной, которая всегда будет рядом несмотря ни на что. Она скажет, что я гоняюсь за химерой, возможной лишь на арене двухчасовых вспышек тайной страсти. Она скажет, что я продержусь три недели в быту с моей французской фантазией и ее очень реальным ребенком… и мои попытки построить карьеру в юридической фирме столкнутся с недосыпом из-за ребенка, причем чужого… и «блеск сойдет с вашего романтического дерьма чертовски быстро, Мистер Подросток». Она скажет, что я поворачиваюсь спиной к нью-йоркской жизни, уже сложившейся для меня, и к женщине, которая принимает мои причуды и недостатки так же, как я принимаю ее; пусть эта женщина и не сверхчувственная, но любит секс и отдается мне каждую ночь, хотя и торопливо, но всегда с интересом. Это женщина из моего мира, она говорит со мной на одном языке и понимает меня.
Но имеет ли смысл эта погоня за фантазией о недостижимом; за женщиной, которая держала тебя на расстоянии, а теперь внезапно изменила траекторию… и, возможно, по прихоти. Или, может, с похмелья после той ужасной депрессии, которую только что пережила. И есть ли у тебя хоть малейшее представление о том, во что превратится повседневная жизнь с ней? Другое дело – Ребекка, с кем ты прекрасно уживаешься в вашем квазисоюзе на протяжении уже почти шести месяцев.
Нет, давай-ка, брось все это ради мечты о том, что до сих пор ускользало от тебя. Стреляй себе в ногу из пулемета, дважды останавливаясь для перезарядки…
Все эти грезы смешались, как в водовороте, пока я застегивал молнию на пуховике и обматывал шею шарфом. Момент головокружительной истины. Мне пришлось сесть на кровать и ухватиться за пружинный каркас, как будто этот символ супружества с Ребеккой был балластом для устойчивости в иллюзорном плавании.
Я заставил себя подняться и выйти в ночную морозную ночь Новой Англии, когда вдруг поймал себя на мысли: похоже, долгожданное свидание с Изабель открыло тебе глаза, и ты смог увидеть огромную ценность того, что имеешь с Ребеккой. Да, пожалуй, у меня получится примирить все, что произошло, с осознанием того, что – и тут вступает в игру самооправдание – возвращение в постель к Изабель, в свою очередь, убедило меня в правильности решения отныне полностью посвятить себя исключительно Ребекке.
Как это классически по-американски: добродетель рождается проступком. Искупление, любезно дарованное нечистой совестью.
Тревога – это головокружение от свободы.
Опять эта фраза.
Она преследовала меня на протяжении почти всей ночи.
Вместе с другими мыслями:
В стабильности есть свобода. Уверенность в точном осознании того, во что ты ввязываешься и почему.
Но знаем ли мы когда-нибудь, во что на самом деле ввязываемся? Предвидим ли траекторию истории, в которую вступаем, когда делаем выбор, направляющий нашу жизнь совсем по другому пути. Даже несмотря на то, что сама природа супружества предполагает веру в то, что вы вместе инвестируете в то будущее, где возможно счастье.
В ту ночь я опять плохо спал. Наутро Бостон действительно был полностью закрыт из-за продолжающегося снегопада. Все рейсы были отменены, как и лекции в школе. Я провел день, пересматривая эссе и занимаясь тематическими исследованиями. И все это время ждал телефонного звонка, который мог бы изменить план действий, готовый к запуску. Или телеграммы. Или ее появления на моем пороге, что послужило бы сигналом…
Какой знак мне действительно был нужен?
Я уже убедил себя в том, как лучше поступить. Я все продумал. Как и многие из нас, уверенный в правильности своих мыслей. В то время как в большинстве случаев это просто попытки укротить внутренний страх.
И все же позже я не раз задавался вопросом, как бы все сложилось, если бы Изабель позвонила в тот заснеженный день. Или прошла бы несколько шагов до станции открытого метро Арлингтон, сделала пересадку на Парк-стрит, вышла на Гарвард-сквер и добралась до моего общежития. Действие посылает нас в одну сторону. Бездействие – в другую. Но в конце концов мы сами делаем выбор вслед за выбором, сделанным другими. Точно так же, как они делают выбор, основываясь на сигналах, которые получают от нас. Или не получают.
Так что я прождал весь день. И не получил ни одного сигнала.
Я снова плохо спал.
На следующее утро я купил в местном магазинчике открытку с портретом Т. С. Элиота. Под фотографией великого поэта, сделанной в конце жизни, была помещена цитата из его поэмы «Полые люди»:
Между движением и действием падает тень.
На обороте я написал адрес Изабель в Париже. И это сообщение:
Я женюсь на Ребекке. Je t’aime…
Две противоречивые мысли в одной строчке.
Разве не так мы чаще всего разыгрываем свои карты? Даже если держим их подальше от чужих глаз?
Я купил марку авиапочты. Бросил открытку в почтовый ящик. Я знал, что на этот раз ответа не последует.
Я ошибался.
Весточку от Изабель я все-таки получил.
Семь лет спустя.
Глава четвертая
Семь лет.
Я окончил юридическую школу.
Переехал в Нью-Йорк.
Поселился в квартире Ребекки.
Получил должность в фирме «Ларссон, Стейнхардт и Шульман».
Умер мой отец. Рак поджелудочной железы. Такая же быстрая и безжалостная смерть, как у моей матери. Мы мало общались с отцом в течение многих лет. Он держался на почтительном расстоянии от меня, я уверен, с подачи моей мачехи Дороти. Я принял это нейтральное отчуждение, но все равно сообщал ему новости о себе – письмами два раза в месяц. Он отвечал без промедления, выдерживая тон дружелюбный, информативный, отстраненный. Мы проводили ежегодный уикэнд в его доме в Индиане, когда Дороти уезжала из города. Дороти позвонила мне наутро после того, как рак забрал его жизнь, и сказала, что он ушел быстро. Я не купился на это заявление и мог бы потребовать у мачехи объяснений, почему она не дала мне знать, что дни его сочтены. Но я решил не заводить этот разговор и полетел в Индиану. Я сидел рядом с его холодным телом, лежащим в открытом гробу в местном похоронном бюро. Я пошел на похороны и сохранял самообладание, когда баптистский священник рассказывал о том, каким образцовым он был отцом и как гордился моими достижениями. Я сильно закусил губу, наблюдая, как гроб опускают в землю Среднего Запада. На полпути обратно в Индианаполис и аэропорт в арендованной машине я съехал на обочину пустынного двухполосного шоссе, вышел в кукурузные поля, прислонился к капоту хэтчбека «форд» и несколько минут плакал, как потерянный ребенок, которым и вправду себя чувствовал. Затем я снова сел за руль и уехал. Думая: мы так часто оплакиваем то, чего ожидали, но не получили, и печальную историю, теперь законченную, траекторию которой уже нельзя изменить.