Через два месяца после того, как мой отец ушел в вечность, мы с Ребеккой поженились.
Она хотела традиционную свадьбу, хотя и скромную. У нас была именно такая свадьба с сотней гостей. Мы отправились в свадебное путешествие на Амальфитанское побережье Италии. Эпический мир. Древность. Захватывающие виды. Настоящий отрыв от мира. Занятия любовью два раза в день. Прекрасная легкость вместе. Три последних дня в Риме. Я тотчас захотел переехать туда.
– Он напоминает тебе Париж? – спросила Ребекка, когда мы шли рука об руку по Трастевере.
– Я бы с удовольствием показал тебе Париж, – ответил я.
– Давай подождем несколько лет, – заявила Ребекка.
Я стал нью-йоркцем. Мне очень нравилось быть жителем Нью-Йорка. Маниакальные ритмы города, его нерв, сосуществование богатства и бедности в кварталах по соседству, восхитительно высокомерная вера в собственную исключительность как города-государства, несколько выходящего за рамки эстетических представлений остальной части страны, – я принимал все и купался в этом. Как и Ребекку, меня мало интересовала нью-йоркская социальная игра «Как важно быть крутым». Когда наступали выходные, мы посещали маленькие кинотеатры, камерные театры, джаз-клубы, книжные магазины. У нас расширялся круг друзей, куда входили в основном молодые пары профессионалов вроде нас, многие из них рожали детей и сопротивлялись искушению «бегства белых»104 в пригороды. Мы с Ребеккой снова говорили о том, что, когда у нас наконец появятся дети, мы тоже останемся на грязных улицах Манхэттена. Ухоженный, белый мир Вестчестера и Коннектикута никогда не станет нашей семейной судьбой.
Наш брак складывался просто замечательно, потому что мы оба были настолько занятыми и разносторонне активными, что будни казались классическим примером вечного движения. Мы были предельно сосредоточенными и целеустремленными, что соответствовало не только нашим юридическим мирам, но и духу гиперконкурентных времен. Секс между понедельником и пятницей стал редким событием. В выходные мы посвящали интимной близости по крайней мере одно утро и один вечер, правда, сколько я ни пытался замедлить темп и растянуть удовольствие, секс никогда не длился дольше, чем обычные четверть часа.
– Ты хочешь слишком много излишеств, – жаловалась Ребекка, когда я пробовал возразить, что не нужно экономить время на занятиях любовью. – Мне нравится, когда все коротко и жестко, и ты же не станешь отрицать, что со мной ты доходишь до оргазма, как скоростной поезд. И, кстати, дважды на прошлой неделе, будучи совершенно измотанной, я все равно согласилась трахнуть тебя во вторник вечером и в пятницу утром… и этот утренний трах был после четырех часов сна.
Я говорил себе: не обращай внимания на такие упреки. Когда нам удавалось вырваться из Sturm und Drang105 юридической жизни, с ее потогонной системой сверхурочных, вечным поиском новых клиентов, постоянным общением, необходимостью побеждать любой ценой, мы находили утешение в культуре и друг в друге. Ребекка уже около года знала, что ее звезда в фирме закатывается. Особенно после того, как судебный процесс по коллективному иску прошел для нее крайне неудачно. Открытое и закрытое дело о преступной халатности в отношении какого-то школьника, который убил свою подружку, находясь за рулем в нетрезвом состоянии. Родители погибшей судились с его супербогатой семьей на миллионы. Но адвокат парнишки раскопал тот факт, что девушка, восемнадцатилетняя Саманта, сама была арестована за вождение в наркотическом опьянении за десять дней до той смертельной аварии. Похоже, ее отец, крупная шишка с Уолл-стрит, снял обвинения, провернув тайную сделку с копами, задержавшими девушку в Маунт-Киско (очень крутом пригородном анклаве менее чем в часе езды к северу от города). Адвокат обвиняемого безжалостно использовал эту информацию во время слушания, утверждая, что девушка сама нарывалась на неприятности… включая то, что села в машину пьяного бойфренда. Судья закрыл дело. Хотя отец девушки был виноват в том, что не рассказал Ребекке об этом инциденте, старейшины адвокатской конторы все равно обвинили ее в некомпетентности. Они указывали на то, что она уделила недостаточно внимания расследованию дела и теперь выставила их практику в плохом свете. Ребекке дали понять, что отныне ее шансы стать партнером в фирме даже не рассматриваются.
Я был (надеюсь) примерным мужем, опорой и поддержкой, когда Ребекка вошла в штопор после такого удара. Всего полтора года назад она была абсолютно уверена в скором назначении партнером и теперь погрузилась в то, что можно описать как семь стадий переживания горя по модели Кюблер-Росс106 – с начальной стадией отрицания, затмевающей все остальное. Когда реальность ужалила по-настоящему и она обнаружила, что после тридцати ох как непросто получить новую работу в ультраконкурентном нью-йоркском юридическом мире, где прошлая неудача ложится несмываемым пятном в послужном списке, Ребекка начала входить в стадию «ярости». Поскольку я был самым близким ей человеком и к тому же быстро стал партнером в своей фирме, последовал период (он длился около восьми месяцев), когда у нее все чаще случались эти вспышки. Не то чтобы она выливала на меня ушаты дерьма. Но всем остальным доставалось по полной. Припоминались все разочарования ее жизни. Мол, она тоже блестящий юрист, и просто чертовски несправедливо, что я получил повышение, а ей показали кукиш. Конечно, я полностью с ней соглашался. Точно так же, как осторожно навел справки, потянул за несколько закулисных ниточек и порекомендовал ее в другую фирму, не такую крупную и престижную, но все же весьма уважаемую, с солидным багажом дел в сфере социальной справедливости. Из того, что я знал о партнерах фирмы, мне казалось, они найдут Ребекку подходящей кандидатурой. Была только одна проблема: должность не предполагала продвижения в партнеры. Ребекке это совсем не понравилось – она рассчитывала, что фирма как нельзя лучше подходит ее прогрессивным взглядам. Когда я посоветовал ей согласиться на эту работу и дальше посмотреть, как сложится, она взорвалась. Посыпались обвинения в том, что я, как выяснилось, хлопотал за нее, и какого черта я выступаю в роли ее гребаного отца, хотя тот был неисправимым хиппи, и…
Вечером после этого скандала я задержался допоздна в офисе, занимаясь делом пожилой женщины, выведенной из списка наследников ее сына за несколько недель до его смерти от лимфомы (в возрасте пятидесяти пяти лет). За этим стояла его жена, и я все еще пытался найти зацепку в измененном завещании (и переписке между женой и адвокатом ее покойного мужа – все эти документы я передал в суд). Мне нужно было найти такой юридический рычаг, который заставил бы эту Леди Макбет обеспечить моей клиентке справедливое содержание (особенно учитывая, что старушке было девяносто и она нуждалась в деньгах, чтобы дожить свои последние годы). Время близилось к полуночи, и я решил, что действительно пора домой. Я встал из-за стола и прошел в просторную туалетную комнату рядом с моим кабинетом. Там я облегчился и ополоснул лицо холодной водой. И вдруг поймал свое отражение в зеркале. Тридцатичетырехлетний адвокат в костюме. Все еще молодой. Немного усталых морщинок вокруг глаз. Ни намека на седину. Никаких серьезных жировых отложений в области живота… но приходилось посещать спортзал пять раз в неделю. Что означало подъем в 5:30 утра, учитывая напряженный график работы по двенадцать – шестнадцать часов в сутки – неизбежная «привилегия» партнера. Я почувствовал мгновенный укол жгучего сожаления. Изабель. Париж. То, что могло бы быть. И жизнь, которую я построил для себя.
Как я однажды сказал Ребекке, «что мне нравится в моей работе, помимо всего прочего, так это возможность изо дня в день наблюдать, как человеческое поведение превосходит в своей причудливости любой вымысел».
– Нравится работа, – бесцветно ответила Ребекка, измученная после очередного трудного дня в ее безнадежном деле. – Какая роскошь. Мне сейчас мало что нравится.
– Эта точка зрения изменится, – сказал я. – И надеюсь, ты знаешь, как тебя любят.
– Ага, любит тот, кто, в отличие от меня, только что стал партнером. Гений Трастов и Имущества. Юридический гуру в чужой неразберихе.
Тем вечером я застал неразбериху в собственном доме. Остатки китайской еды из ресторана на вынос, разбросанные не только на нашем обеденном столе, но и по беленым стенам. В сочетании с большим красным пятном – последствием обрушенного на ту же поверхность бокала с вином. Среди прилипших к стене ошметков чего-то жареного виднелась увесистая малиновая капля в стиле Джексона Поллока. Из FM-тюнера нашей стереосистемы доносился громкий рок-н-ролл. И на полу без сознания Ребекка. Пустая бутылка очень хорошего «Шато Марго» валялась рядом с еще одной, полупустой бутылкой «Пойяка». Ребекка лежала с открытым ртом, мокрым от вина и рвоты, и небольшие лужицы того и другого застыли около головы. Она так и не переоделась после работы, и юбка была высоко задрана, а белая блузка и жакет покрыты всем, что она отрыгнула. Я бросился к ней, убедился, что она все еще дышит, все еще жива. Она застонала, когда я чуть ли не отхлестал ее по щекам, и ее глаза распахнулись в пьяном, токсическом шоке.
Я начал действовать. Поднял Ребекку на ноги. Перетащил ее в ванную. Усадил на унитаз так, чтобы она не могла соскользнуть с сиденья. Раздел ее. Пустил воду в заткнутый пробкой умывальник. Подвел ее ближе, объясняя: «Сейчас я окуну твое лицо в раковину… не паникуй». Она все еще сопротивлялась и рычала, пока я проделывал это, но слова не выходили из ее пьяного рта. Я тщательно умыл ее. Вытер лицо полотенцем, перенес ее в спальню, переодел в пижаму и укрыл одеялом. Следующий час я провел, подметая осколки стекла и отмывая горячей мыльной водой стены и полы; наводил порядок в этом хаосе. Мне вспомнился тот поздний вечер в квартире Изабель, когда я так же убирал за ней. Стараясь не слишком пугаться крайностей ее послеродовой депрессии. Желая творить добро. Опасаясь возможности неминуемой потери. Используя тщательную уборку тогда и сейчас как способ подавить свою тревогу.