– И он переодевается в кожаную куртку и черные джинсы, когда выходит послушать джаз, – добавил Дэвид.
– Противоречивая личность.
Я пожал плечами.
– Как и ты, я занимаюсь сюжетами. Как и ты, изучаю бесконечную способность людей усложнять жизнь себе и другим. Как и ты, я сочиняю истории. И, как и ты, хорошо знаю, что деньги и секс – это не просто две тектонические плиты в нашей культуре, а на самом деле, почти во всех культурах, – но главные мотивы большинства личных мелодрам.
Фиби повернулась к Дэвиду и сказала:
– Почему все это время ты скрывал от меня этого парня?
Я не знал, что сказать в ответ. Но подумал: она удивительная… и между нами протянулась связующая нить.
Не в тот ли момент накопившиеся сомнения по поводу брака – послеродовые навязчивые идеи и драмы с помешательством на контроле – достали меня, вынудили заинтересоваться кем-то другим впервые с тех пор, как более десяти лет назад я покинул бостонский «Ритц» в разгар снегопада, терзаясь вопросом, насколько мудрым шагом станет мой предстоящий брак? Тогда я поклялся больше не пересекать черту неверности. Теперь я был отцом. Отношения с Ребеккой давно утратили романтику, но они были стабильными. А стабильность имела решающее значение для Итана и его будущего. Нам всем говорят, что брак – это работа. Но брак – это и адов компромисс. Я прожил с Ребеккой почти десять лет. За исключением одного эпизода, еще до обмена супружескими клятвами, я хранил ей верность. Я был постоянен. Терпелив. Поддерживал, как мог, даже когда закрадывалась мысль: я очень одинок во всем этом. Потому что моя жена жила с демоном в душе с того момента, как ее карьера зашла в тупик. И я ушел в отрицание растущей хрупкости нашей пары, зарываясь в работу, смиряясь с расстройствами Ребекки, вечно делая то, что получается у меня лучше всего, когда дело доходит до личной конфронтации: уклонялся от спора, избегал надвигающегося кризиса, испытывал облегчение, переживая еще один день без серьезной мелодрамы. Все, что мне оставалось, – это карьера. И я не мог не спросить себя: неужели я был так одержим победами на юридическом фронте, потому что чувствовал себя настолько потерянным дома?
Я видел, как Фиби бросила взгляд на обручальное кольцо на пальце моей левой руки. Когда она сделала это еще раз, я инстинктивно сжал кулак, словно пытаясь отрицать существование кольца. Она заметила это и улыбнулась. Потом полезла в рюкзак, достала блокнот и ручку и нацарапала на листке номер телефона и свое имя.
– Что ж, мне пора. Но я хочу, чтобы ты позвонил мне. – Она вырвала листок и подтолкнула его ко мне. – Если захочешь посетить съемочную площадку нашего шоу «Преступление и наказание», могу организовать. Но я бы предпочла, чтобы ты угостил меня пивом.
– С удовольствием продолжу наш разговор, – ответил я, наполовину желая этого, наполовину зная: ни при каких обстоятельствах ты не должен усложнять свою жизнь… В то время как голос плохого мальчика в моей голове шептал: конечно, ты должен усложнить свою жизнь.
Фиби наклонилась и легонько поцеловала меня прямо в губы, шепча мне на ухо:
– Я буду ждать этого звонка.
Когда она ушла, Дэвид по-дружески ткнул меня в плечо.
– Ах ты, собака. Влетаешь сюда и немедленно завоевываешь вечно отчужденную Фиби.
– У меня и в мыслях этого не было.
– Вот почему и сработало.
– Но я не пытался никого «обрабатывать».
– Как ни крути, а от тебя исходили тревожные вибрации.
– О, я тебя умоляю.
– Она видела, как ты прикрывал обручальное кольцо. Я тоже заметил. Она сразу почувствовала: интересный мужчина в несчастливой семейной ситуации.
– Я польщен… и ничего не собираюсь предпринимать. Моя домашняя жизнь вовсе не так уж плоха.
– Но хороша ли на самом деле?
Я уклонился от ответа, сказав, что уже поздно и мне нужно быть дома. Когда я добрался туда, то обнаружил, что жена не спит и выглядит страшно испуганной. Тем более что у нее на руках был наш сын.
– Я вернулась домой около десяти, и Роза сказала мне, что Итана несколько раз за вечер вырвало и он вялый. Она думает, он просто подцепил какую-то заразу. Что меня беспокоит, так это то, что рвота и вялость – явные признаки менингита.
– Но есть ли у него сыпь, судороги или что-то в этом роде? Дай-ка я посмотрю. Могу я его подержать?
Итана действительно лихорадило. При этом он как будто пребывал в глубоком сне. Когда я попытался разбудить его, он никак не отреагировал ни на мой голос, ни на мои все более ощутимые похлопывания по телу.
– Ты уверена, что нигде нет сыпи? – спросил я.
– Я осмотрела его всего.
В этот момент я приподнял его крошечную ножку и проверил ступню. Ребекка стояла рядом со мной и, когда увидела то, что увидел я, истошно вскрикнула:
– О черт, нет… – Потому что подошва была усеяна красно-коричневыми точками, похожими на следы от уколов булавкой; и сыпь уже начинала покрываться волдырями.
– Ты видела это раньше? – спросил я Ребекку, пытаясь сдержать волнение.
– Конечно нет, черт возьми. Неужели ты думаешь, что я бы спокойно сидела здесь, зная, что у моего сына менингит?
– Я тебя ни в чем не обвиняю. Но сейчас мы должны ехать в отделение «скорой помощи».
В кризисные моменты, как я обнаружил с годами, мой голос всегда становился спокойным. Сверхъестественно спокойным. С Итаном на руках я двинулся к двери нашей квартиры.
– Я понесу его! – закричала Ребекка, хватая одеяло, чтобы защитить ребенка от прохлады кондиционеров, разливающейся повсюду, кроме летних улиц.
Я не стал спорить… молча передал ей нашего сына. Я вывел нас за дверь, посадил в лифт и в первое же такси, которое смог поймать на улице. Ближайшая к нам больница Святого Винсента имела репутацию городского зоопарка. Лучше проехать на такси через весь город в Нью-йоркскую больницу, где родился Итан, слывшую оазисом спокойствия Верхнего Ист-Сайда. В тамошнем отделении «скорой помощи» вовсю кипела работа, хотя и в одиннадцать вечера пятницы. Но, как только я сообщил администратору приемного отделения, что у нашего девятимесячного сына подозрение на менингит, она сняла трубку, сделала быстрый звонок и в считанные минуты провела нас к педиатру и двум медсестрам. Врач подтвердил, что у Итана действительно все признаки бактериального или вирусного менингита и что он немедленно заказывает посевы крови и спинномозговую пункцию. Ребекка выглядела так, словно вот-вот рухнет в обморок.
– Если бы я только увидела это… – простонала она.
– Когда вы впервые обнаружили сыпь? – спросил доктор Хатхизинг.
– Полчаса назад, – ответил я.
– Я была с ним за час до того, как мой муж вернулся домой. Там ничего не было. Поверьте, я осматривала его везде.
– О, я верю вам, мэм, – сказал доктор Хатхизинг. – Сыпь может появиться из ниоткуда. Вы правильно сделали, что сразу же привезли его сюда. Не вините себя.
– Ты должен был запретить мне работать допоздна, – громко произнесла Ребекка, но в основном обращаясь к самой себе.
Хатхизинг положил руку на плечо Ребекки.
– Вы ничего не могли сделать, чтобы остановить это. Как и почему менингит поражает ребенка…
– Я могла бы остановить!
Это прозвучало как вой. Хатхизинг обменялся со мной взглядом. От Ребекки это не ускользнуло.
– Вот! Вот! Вы оба обвиняете меня!
Хатхизинг прошептал что-то на ухо одной из медсестер, затем повернулся к Ребекке и сказал:
– Мэм, моя коллега проводит вас в комнату, где вы сможете прилечь. И если вам нужно что-то, что поможет вам успокоиться…
– Не смейте, черт возьми, относиться ко мне снисходительно.
– Ребекка, не стоит так…
– Вы все знаете, что это моя вина, не так ли?
– Вам следует соблюдать спокойствие, мэм. – Медсестра обняла мою жену за плечи, не столько утешая, сколько сдерживая. – А теперь давайте устроим вас где-нибудь, где вы сможете немного отдохнуть…
– Я не оставлю вас с моим ребенком. Я не…
Она попыталась вырваться из хватки. Вторая медсестра – женщина, менее внушительная физически, но, несомненно, такая же сильная, как ее коллега, – теперь держала Ребекку с другой стороны. Она была окружена, поймана в ловушку. Но все равно боролась, выкрикивая оскорбления, непристойности, совершенно неуправляемая. Хатхизинг посмотрел на меня, и в его глазах читался вопрос: «Вы не возражаете, если мы усмирим ее?» Я кивнул в знак согласия. Зажатая со всех сторон, Ребекка сопротивлялась еще более отчаянно. Ее буйство вызывало серьезную тревогу. Хатхизинг спокойно подошел к лотку с лекарствами, отыскал пузырек с какой-то жидкостью и иглу для подкожных инъекций, после чего велел одной из медсестер закатать рукав на рубашке Ребекки. От этого моя жена взвилась еще пуще.
– Ты не собираешься спасти меня, черт возьми? – крикнула она мне.
– Сейчас главное – Итан. – Я склонился над маленькой каталкой, куда его положили, вне себя от страха при одной лишь мысли: мой сын может не пережить всего этого.
– Держите ее крепче, – сказал Хатхизинг коллегам, когда игла вошла внутрь.
Спустя мгновения конвульсии Ребекки утихли. Хатхизинг еще что-то шепнул одной из медсестер. Ее помощница отпустила Ребекку, которая теперь находилась как будто в состоянии лунатизма. Вскоре сестра вернулась с инвалидной коляской. Ребекку усадили в кресло и увезли, а Хатхизинг объяснил мне, что отправляет ее в психиатрическое отделение для «наблюдения». Он спросил, проявлялись ли у нее в прошлом «признаки обсессивно-компульсивного расстройства». Я кивнул.
– Ей явно нужна помощь. Но еще больше в этом нуждается ваш сын.
Затем, подав знак другой медсестре, он сообщил мне, что Итана немедленно отправят в детское отделение интенсивной терапии; что он заказывает люмбальную пункцию для сбора спинномозговой жидкости (СМЖ), объясняя, что при менингите в СМЖ часто наблюдается резкое снижение уровня глюкозы наряду с увеличением количества лейкоцитов и опасно повышенным уровнем белка.
– Возможны ли долгосрочные последствия? – спросил я.