– Я не стану подслащивать горькую пилюлю и говорить, что вам сейчас не стоит беспокоиться о таких вещах. Но правда в том, что да, в будущем определенно могут возникнуть осложнения. Однако тот факт, что вы сразу же доставили Итана к нам и что ваша жена не заметила сыпь за час до того, как вы это сделали, может только помочь делу. В любом случае, пройдет несколько часов, прежде чем мы что-нибудь узнаем. Я бы на вашем месте поехал домой и немного отдохнул. Оставьте администратору свой номер телефона, и мы вам позвоним, как только…
– Я бы предпочел остаться здесь.
– Я в этом не сомневаюсь. Но никакой ясности не будет до завтрашнего утра. Зачем спать всю ночь, сидя на пластиковом стуле, особенно когда ваше присутствие здесь ничего не изменит? У вашей жены кризис. Вашему сыну нужен один родитель в адекватном состоянии. Пожалуйста, идите домой, сэр. Могу я предложить вам что-нибудь, что поможет уснуть?
Я отрицательно покачал головой. Спросил у доктора, могу ли я остаться рядом с Итаном, пока он проходит все эти ужасные процедуры. Хатхизинг замотал головой.
– Идите домой, сэр. Оставьте нам свой номер телефона. Мы позвоним вам, как только появятся новости.
Я не хотел уходить, но доктор чуть ли не приказывал мне уйти. Возможно, он был прав – мне нужен отдых, чтобы справиться с тем, что ждет впереди.
– Он выкарабкается? – спросил я.
Доктор поколебался, прежде чем ответить:
– Следующие сорок восемь часов критические.
В комнате ожидания я обнаружил телефон-автомат. Позвонил Дэвиду. Автоответчик бодро доложил, что Дэвид уехал из города на несколько дней по заданию редакции и будет лишь время от времени прослушивать сообщения. Я оставил ему короткое голосовое послание с просьбой срочно перезвонить и отправился домой. Часа два я просидел у телефона, потягивая виски. Позвонил в больницу. Поговорил с медсестрой детского отделения интенсивной терапии. Никаких изменений в состоянии Итана. Я разделся. Забрался в постель. Попытался уснуть. Невозможно. Я снова позвонил в отделение интенсивной терапии. Никаких новостей об Итане, и медсестра сказала, что, если я оставлю ей свой номер телефона, она попросит доктора Лонергана позвонить мне, как только он приедет в 8:30 утра. Я поблагодарил ее и все-таки завел будильник. Теперь, когда я знал, что доктор позвонит, можно было отключиться на несколько часов. Будильник разбудил меня в 8:30 утра. Доктор Лонерган позвонил в 8:36 утра. Он сообщил, что у него хорошие новости: состояние Итана стабилизировалось, и его жизни ничего не угрожает; но он все-таки обеспокоен «одной или двумя долгосрочными проблемами». Когда я поднажал, выпытывая подробности, он сказал, что не хочет ничего обсуждать по телефону, только при личной встрече. Я спросил о Ребекке. Она тоже была «стабильна», но, когда проснулась, устроила сцену, настаивая на том, чтобы навестить Итана в отделении интенсивной терапии, и на просьбу медсестры подождать прихода лечащего педиатра взорвалась и попыталась сбежать из психиатрической палаты («Нелегкая задача, учитывая, что дверь постоянно заблокирована»), так что ее снова пришлось сдерживать и вкалывать успокоительное. Я обхватил голову руками и сказал, что буду в больнице в течение часа.
Итан оставался в педиатрическом отделении интенсивной терапии почти десять дней. В течение этого времени доктор Кларк, дежурный ординатор, подтвердил обеспокоенность тем, что, хотя бактериальное заражение снято, последствия менингита могут повлиять на слух Итана, вестибулярный аппарат, работу почек и печени.
– Поскольку он младенец, мы не можем сказать наверняка, является ли повреждение серьезным, постоянным, незначительным или даже несуществующим. Мы провели несколько основных тестов, и меня больше всего беспокоит его слух. Но время покажет. Мне жаль, что не могу сказать ничего более определенного. По крайней мере, он выкарабкался. Менингит зачастую оборачивается гораздо хуже.
Эту новость скрывали от Ребекки, пока она не вернулась домой. Я как одержимый читал все, что мог найти о менингите; использовал свои контакты, чтобы связаться с двумя ведущими экспертами по этой болезни. Я выяснил все ужасные возможные побочные эффекты вируса. Эксперты подтвердили то, что говорил мне доктор Кларк: учитывая очень юный возраст Итана, еще слишком рано оценивать серьезность повреждения. Ребекку отпустили в тот же день, когда врачи разрешили мне забрать Итана домой. Роза вернулась к нам на полный рабочий день, а моя жена все винила себя в болезни сына; если бы она не работала допоздна в тот вечер…
Я пытался убедить ее, что это бредовые мысли; что вирус есть вирус, и, что бы она ни сделала, это не помешало бы ему поразить нашего прекрасного сына. Тогда она набрасывалась на меня… мол, если бы я тоже был дома в тот вечер… и да, это действительно вызывало у меня приступ огромной вины. Потому что я порядком изводил себя из-за болезни Итана, говорил себе, что если бы не флиртовал с другой женщиной, появился бы дома на критические час или два раньше…
Тут вмешивалась Роза, давая Ребекке понять, что ни один из нас не несет ответственности за то, что произошло, и напрасно она себя корит. В ответ Ребекка грозилась уволить Розу. Я вступался за Розу, просил ее не обращать внимания на неуместные выпады Ребекки. Однако когда через неделю мы привезли Итана к нашему педиатру – доктор Эллингем был подробно информирован командой из Нью-йоркской больницы, – Ребекка опять впала в истерику, после того как он сказал нам, что хочет провести тщательное обследование слуха и вестибулярного аппарата Итана, поскольку опасается возможной глухоты. Эллингем также сообщил моей жене, что ей самой срочно нужна клиническая помощь, тем более что, как он узнал, она отказалась от седативных препаратов, которые ей прописали в больнице.
В такси по дороге домой я спросил Ребекку, почему она прекратила принимать валиум, который поддерживал ее в стабильном состоянии в течение последних десяти дней.
– Потому что я не заслуживаю стабильности. Потому что я не заслуживаю облегчения душевной боли.
По моему настоянию она начала посещать нового психотерапевта, и тот, в свою очередь, также попросил ее обратиться к психиатру, поскольку было ясно, что ей нужна фармакологическая помощь. Так она вернулась к валиуму, и на несколько месяцев ее состояние действительно стабилизировалось. И это было весьма кстати, поскольку за это время нам сообщили очень неприятную новость: в результате менингита Итан оглох на 75 %. Сказать, что для нас обоих это стало ударом, значит не сказать ничего. Мы были опустошены. Обратились к трем ведущим ЛОР-специалистам. Из них троих наибольшее доверие вызвала у нас деловая немка, доктор Хельга Серф – она провела всевозможные исследования и тщательно проанализировала все, что случилось со слухом Итана.
– По моей оценке, ситуация сложная. Какая-то незначительная функция барабанной перепонки еще осталась. Во внутреннем ухе пока ощущается некоторый эффект реверберации. Увы, менингит поражает нервную систему, что приводит к нейросенсорной потере слуха. Поскольку Итану еще нет и года и мы пока не можем в полной мере оценить, как он реагирует на слуховую стимуляцию, на данный момент можно определить, что, как вам уже говорили, он, вероятно, потерял три четверти нормальной способности слышать. Будет ли это означать, что мы сможем компенсировать это с помощью современных слуховых аппаратов? Нужно ли будет в конечном итоге обучать его языку жестов как форме общения? Сможет ли он овладеть речью и общаться обычным вербальным способом? Мне бы так хотелось дать вам определенные ответы, но… Я собираюсь рекомендовать, с вашего разрешения, даже на этой ранней стадии развития имплантировать в уши очень маленькие слуховые устройства, чтобы посмотреть, окажут ли они какое-то воздействие, позволят ли ему поглощать звуки и голоса, что критически важно для нормального развития ребенка. Мы продолжим очень внимательно следить за его состоянием и предпримем все необходимые шаги, чтобы Итан преодолел инвалидность.
Когда мы вернулись домой в тот день, Ребекка уложила Итана спать в его кроватке, пошла в ванную, заперла дверь и зашлась в крике на добрых полчаса. Она не впустила меня. Не откликалась на мои отчаянные попытки заставить ее выйти. В конце концов я решил позволить ей избавиться от скопившегося внутри горя и крикнул, перекрывая ее агонию, что собираюсь прогуляться.
Я направился в местный бар «У Чамли». Заказал пиво и шот ирландского виски. Закурил сигарету. Я закрыл лицо руками, стараясь не разрыдаться на публике, но чувствовал, что нахожусь на грани. Вот уже несколько дней я пытался держать в узде ужас того, что случилось с Итаном, с нами, как и навязчивую мысль о том, что не сумел защитить сына. Теперь я открывал для себя, что значит столкнуться лицом к лицу с трагической изнанкой жизни. Если не считать того, что я потерял мать и не знал отцовской любви, мне на самом деле выпало не так уж много трудностей в жизни. Никаких катаклизмов. Никаких страшных потрясений. Никаких чудовищных травм, полученных кем-либо из близких мне людей.
До сих пор.
Неужели трагедия – это цена, которую мы платим за то, что живем? Правда в том, что в жизни случаются катастрофы не без нашего участия. Взять хотя бы разводы: разве они происходят по вине только одной стороны? Разве вы не услышите разные версии одних и тех же событий, объясняющие каждая по-своему, что пошло не так и почему? Но существуют и злые ветры случайностей; когда огромное несчастье приземляется прямо в эпицентре вашей жизни. И для родителя нет большего горя или ужаса, чем беда с его ребенком. Теперь я стал отцом ребенка-инвалида. И я знал, что этот суровый, безысходный факт будет отныне определять всю траекторию моей жизни.
Ребекка посещала психотерапевта три раза в неделю. Мы могли себе позволить такие траты, и, похоже, эти сеансы на какое-то время стабилизировали ее состояние. Она объявила, что хочет бросить работу и целиком посвятить себя Итану. Я убедил ее оставить Розу как вторую пару рук (и, хоть я бы не сказал этого вслух, в качестве предохранительного клапана, если она снова войдет в штопор). Мы могли себе позволить оплачивать и услуги Розы. Так же, как и лучшее медицинское лечение для Итана. Хирургическим путем ему все-таки установили в уши микрослуховые аппараты. Ребекка уверяла, что они сильно изменили картину. Я не спорил с ней, но, судя по моим собственным попыткам говорить с ним громко, хлопать в ладоши у самого уха, было ясно, что Итан практически не реагирует на шум. Роза втайне согласилась со мной: мой сын, казалось, был заперт в безмолвном мире. Мы регулярно посещали с ним доктора Серф. Она советовала набраться терпения, посмотреть, улучшат ли со временем ситуацию слуховые аппараты в сочетании с его физическим развитием. Она не уставала повторять, что после тяжелого менингита еще слишком рано полностью оценивать степень и непоправимость повр