еждения слуха. Ребекка купила односпальную кровать, которая помещалась в углу детской, и именно там спала теперь каждую ночь. Наша сексуальная жизнь прекратилась. Хотя и не осуждая потребность моей жены находиться рядом с Итаном, я не раз намекал, что отсутствие близости не приносит нам никакой пользы; что брак без секса ведет в мутные воды.
– Наш ребенок неизлечимо болен, и все, о чем ты можешь думать, так это о том, чтобы кончить?
– Дело не в том, чтобы «кончить». Тут я могу обойтись своими силами. Речь идет о важном компоненте супружеской жизни…
– Я знаю много функциональных браков, где секс давно остался в прошлом.
– И это в основном пожилые пары, где презрение кипит под маской благополучия.
– Ты будешь удивлен, но нет.
– Почему мы не можем найти время хотя бы раз в неделю, чтобы провести вместе интимный момент?
– Потому, что теперь у меня есть более серьезные проблемы, и потому, что я чувствую себя такой же сексуальной, как сиденье унитаза.
– Хорошая метафора.
– Смирись.
– Нам нужна эта связь, Ребекка.
– Ничего не поделаешь, – решительно сказала она, закрывая тему.
Отчаяние – это арена, где большинство из нас оказывается в какой-то момент повествования, называемого жизнью. Как и трагедия, для меня это была новая территория. Меланхолия, как когда-то говорила Изабель, – внутреннее состояние души, которое я никогда не являл миру, все еще оставалось определяющей частью моей натуры. Но отчаяние стало для меня новым контекстом. Я старался проводить с сыном хотя бы час в день в течение рабочей недели и практически не отходил от него все выходные. Итан начинал делать первые шаги. Он редко улыбался и, казалось, был заперт в себе, едва реагировал на звук моего голоса. Я цеплялся за те моменты, когда крик как будто привлекал его внимание. Но только если очень громкий крик – и даже тогда я чувствовал, что он слышит лишь отдаленную вибрацию, несмотря на то, что сидел рядом. Доктор Серф советовала нам говорить с Итаном как можно громче, хотя и не переусердствовать, чтобы не подавлять его. Но проблески надежды были весьма условными. И я чувствовал растущее влияние хандры на мою психику: ощущение, что я погружаюсь в ползучую безнадежность, которая до сих пор была анафемой для меня, человека дела с жизненным девизом: «Я могу… все решаемо».
Дэвид, долгое время боровшийся с серьезной депрессией после развода, видел все признаки моего нарастающего отчаяния. Он настоял, чтобы я поговорил с его психотерапевтом – бывшим иезуитом Патриком Кифом, который имел свой кабинет в районе 50-х улиц и был одинаково строгим и гуманным. Он заставил меня выложить всю подноготную: о холодном воспитании, о теперь уже токсичном браке, о тоске по любви. Естественно, я рассказал ему все про Изабель, признался, что как будто потерял в себе что-то фундаментальное, когда оттолкнул ее. На что он ответил:
– Но если кто-то все время выражает двойственное отношение к тому, чтобы быть с тобой, а потом внезапно делает volte face114, – неудивительно, что ты остаешься в сомнениях и смятении. Перестань корить себя и думать, что ты был причиной этого разрыва. Изабель тоже потеряла тебя.
Что же до Ребекки, он предупредил меня, что она демонстрирует явные симптомы биполярного поведения, и мне нужно защитить себя и Итана, если она выйдет из-под контроля. Судя по той картине, что я описал, мне придется либо смириться с ее безумными перепадами настроения и отклонениями, либо двигаться дальше… прихватив с собой Итана.
Через несколько месяцев наших еженедельных сеансов, всего за двенадцать дней до грандиозного тревожного обряда посвящения, известного как сорокалетие, я пришел в кабинет Патрика, расположился на его диване середины века и признался, что у меня начался роман. Патрик расспросил меня о ней. Я рассказал, что она драматург, блистательная и страстная женщина.
– Ты влюблен? – спросил он.
– Возможно, – ответил я. – Она говорит, что влюблена. И еще, что боится получить душевную травму; что связь с женатым мужчиной – обычно билет в один конец к несчастью.
– Если только любовь не взаимна и вы не хотите построить совместное будущее.
– Еще слишком рано об этом говорить.
– Конечно. И как ты справляешься со сложностями всего этого, если, конечно, это сложно для тебя?
– Теперь ты лучше, чем кто-либо, знаешь о моих отношениях с чувством вины. Я всегда винил себя за то, что родители держали со мной дистанцию. Я всегда чувствовал, что делаю что-то такое, что удерживает Изабель на расстоянии. И да, какая-то моя часть чувствует себя ужасно из-за предательства по отношению к Ребекке. Но она, в свою очередь, сообщила мне, что в обозримом будущем наша сексуальная жизнь не возродится. Мне было трудно это вынести.
Роман начался осторожно. Однажды вечером, когда мне не спалось, я послал Фиби длинное письмо, в котором сказал, что да, это неожиданное послание спустя многие месяцы после нашей первой встречи, и с тех пор многое изменилось. Затем я описал все, что произошло с Итаном и с моим браком. Я извинился за прямоту, за то, что вывалил на нее кучу своих проблем. И в последней строчке добавил, что, если она когда-нибудь захочет встретиться со мной и выпить, я был бы очень рад угостить ее бокалом-другим мартини.
Как я себя чувствовал, набирая это письмо на своем новом компьютере Apple в три часа ночи, когда моя жена и ребенок спали в соседней комнате? Да, было какое-то беспокойство, ощущение, что я балуюсь с чем-то потенциально горючим. Но было еще и острое возбуждение. И, осмелюсь признаться, любопытный подводный поток надежды.
Я не стал сразу распечатывать письмо и отсылать его по факсу, а сделал это только на следующий день, когда пришел в офис. Если бы я отправил его из дома, Ребекка, возможно, обнаружила бы номер телефона в обычной еженедельной распечатке всех отправленных факсов, которую, я видел, она с интересом изучает. Я всегда знал, что в ней бьется ревнивая жилка. И хотя в прошлом неизменно уверял ее, что не нарушу седьмую заповедь, чувствовал, что после своего отказа от секса она с обостренным вниманием следит за моими передвижениями: с кем я встречаюсь и где, какие факсы уходят с нашего домашнего аппарата. Однажды я совершил ошибку, указав ей на странный контрапункт ее растущего подозрения в отношении моей верности, как раз в тот момент, когда она в очередной раз отказалась заниматься со мной любовью. И вот ее ответ:
– Тогда иди спать с кем-нибудь другим.
– Ты это серьезно? – удивился я.
– Ты свободный человек.
Я был почти уверен, что в ней говорит гнев, а не разум. Тем не менее эта ярость дала удивительные всходы – ее грохочущий голос заставил Итана слегка вздрогнуть.
– Ты это видела? – воскликнул я, взволнованный тем, что наш сын реагирует на звук… даже если и благодаря ожесточенной перепалке между родителями.
– Когда я ору на тебя, наш мальчик дает нам понять, что чувствует плохие вибрации между нами.
– В плохих вибрациях нет никакой необходимости.
– Значит, нам следует отпраздновать нашу замечательную гребаную жизнь?
– У Итана лучшая медицинская помощь. Он получит лучшее домашнее образование. Выучит язык жестов. Научится говорить по-своему и со временем, возможно, заговорит нормально. Точно так же, как постепенно, усилиями медицины, возможно, частично восстановится слух.
– Ну, разве не Мистер Долбаная Поллианна? Это катастрофа. Мы – катастрофа. И ты иди, трахай кого хочешь, потому что больше никогда не будешь трахать меня, потому что я тебя ненавижу, черт возьми! А ненавижу потому, что в тот вечер, когда он подхватил вирус, ты разрешил мне работать допоздна. Будь я здесь…
– Ты прекратишь этот психоз?
– Психоз, психоз? Я живу в аду, а ты называешь это психозом…
– Ты опять напилась, да?
– О, отвали.
– Водка. Это твой яд. «Столичная». Никакого запаха изо рта, а бутылки ты держишь на карнизе за окном ванной комнаты.
– Гребаный фантазер.
Тут она выскочила из комнаты и бросилась в ванную. Я погнался за ней, но она захлопнула дверь и заперла ее на засов. Я внезапно пришел в ярость. Кричал Ребекке, чтобы она открыла дверь. Дергал за ручку. Потом начал ломать дверь.
– Давай, вышиби ее к чертовой матери, – выкрикнула она изнутри.
Всей своей тяжестью я навалился на дверь.
– Слишком поздно, придурок, – рявкнула она, распахивая дверь как раз в тот момент, когда я начал вторую атаку. Я влетел прямо в нее, и нас обоих отбросило на раковину. В этот момент она накинулась на меня и вцепилась ногтями мне в шею.
– Черт! – завопил я.
Она снова сделала выпад, но мне удалось схватить ее за руку.
– Давай, черт возьми, сломай ее, – визжала она, – и позволь получить с тебя миллион при разводе.
Я оттолкнул ее и схватил полотенце, чтобы остановить кровь. Я увидел распахнутое окно ванной. Пошатываясь, я подошел и осмотрел подоконник. Пусто. Я выглянул во двор с высоты нашего третьего этажа, уверенный в том, что там валяется разбитая бутылка, но ничего не увидел. Я повернулся и пронесся мимо жены в нашу спальню, побросал в дорожную сумку кое-какую одежду, туалетные принадлежности и зашагал к двери. Уже в коридоре за порогом квартиры, ожидая лифта, чтобы спуститься вниз, к освобождению, я подумал: что за абсурдное безумие. Домашний хаос. И я оставляю своего сына с сумасшедшей.
Я повернулся кругом. Достал из кармана ключи и зашел обратно в квартиру. Сказал жене: «Давай забудем все, что произошло». Она просто пожала плечами, с нашим сыном на руках, совершенно опустошенная. Я забрал у нее Итана. Поначалу она не отпускала его. Но я спокойно сказал, что сейчас ей больше всего на свете нужен сон. Наконец она позволила мне взять сына на руки и поплелась к своей кровати в детской, где теперь спала. Полчаса спустя, убедившись, что она отключилась, я прокрался в детскую и уложил Итана. После чего пошел в нашу спальню и принял таблетку снотворного, которое прописал мой врач. В тот вечер пришлось ждать дольше обычного, пока оно подействует; я смотрел в потолок спальни, представляя себе, что это космос, готовый поглотить меня. Наконец меня вырубило на несколько часов. Очнувшись, я увидел, что моя жена лежит рядом со мной в постели, одетая в пижаму, но обвивает меня руками, рыдает мне в плечо, говорит, как сильно меня любит, как сожалеет о том, что набросилась на меня. Я обнял ее и заверил, что все в порядке (что было чем угодно, только не правдой – но бывают такие хрупкие моменты с хрупкими людьми, когда правда неуместна). Она проникновенно поцеловала меня. Но, когда я ответил ей тем же, оттолкнула меня.